carnival of rust

Мне сложно привести все свои мысли в порядок, так как досмотрела я сие творение только сегодня в три ночи, однако, я постараюсь.

Вашему вниманию:

Скажу для начала, что, пожалуй, это мое первое серьезное аниме. Я так подозреваю, что и последнее. Не хочу портить впечатление.

Сюжет:

Викторианская Англия. Сиэль - сирота, наследник рода Фантомахайв, успевшего завоевать склонность королевы - заключает сделку с демоном, по которой он заберет его душу после выполнения желания графа. Взамен Сиэль получает отменного слугу и охрану. За основу серий берутся легенды и мистические события Англии того времени, а также отсылки к другим авторам: Черная Смерть, Собака Баскервилей, Джек Потрошитель и многое другое. Здесь с особой тщательностью показаны отношения прислуги и хозяина, чувствуется антураж готического стиля: мрачные цвета, высокие соборы, погружение в дух Великобритании ХIХ века - сразу бросается в глаза и приводит в восторг латентных англичан, вроде меня. На самом деле, с самого начала затягивает. Аниме скорее отнесешь к жанру детектива с вкраплениями черного юмора.

: Опенинг, музыка и особенности

Что первое вы видите, смотря новый сериал? Конечно же, опенинг вкупе с фоновой музыкой. Музыкальное сопровождение, на мой вкус, здесь на удивление хорошее. Признаю. Приятным открытием быо то, что местами даже классика мелькала.

- Как же хочется еще
Хотя бы раз полюбить этот чудесный мир.

- Луна укажет нам дорогу.

- Вовек наши сердца не разделит ничто.

Что порадовало: здесь не просто даются названия сериям, но в каждой раскрываются черта характера дворецкого. И да: я выучила кучу названий чая и десертов. #спасибоСебастьянузаэто

Мир Темного Дворецкого

Сиэль Фантомхайв & Себастьян Михаэлис

"Если ты пешка, то веди себя как пешка и выполняй приказы того, кто выше тебя. Это ключ к успеху и долгой жизни."

Цепной пес королевы и его верный слуга. На самом деле, казалось бы, ничего особенного. Если бы этот слуга не был демоном. Желание Сиэля состоит в следующем: отомстить за убийство его родителей и за то, что его обесчестили. Им движет вечный механизм, который постоянно толкает мальчика вперед через все препятствия, и имя этому механизму - Ненависть, пропитавшая его насквозь. Недетское мышление, жесткость, сила воли, способность не сворачивать с намеченного пути, но благородство - неплохие задатки для быстрого осуществления мечты, и, как следствие - потери души. Не удивительно, что именно непорочная в своем стремлении к мести душа Сиэля стала той, которой жаждет обладать любой демон. Как и не удивительно, что Себастьян отдает этому столько сил. Я могла бы сказать, что он привязался к своему хозяину, но в этой ситуации понятие "привязанность" ужасно неточное и расплывчатое. Шаг за шагом демон взращивает отданную ему душу. Между ними что-то большее, чем просто рамки "слуга\хозяин". Себастьян во власти Сиэля. Душа Сиэля во власти Себастьяна. Что-то не человеческое. Желание. Их связь, больше, чем у кого либо, и это подтверждает печать Договора (пентаграмма) прямо на глазу Фантомхайва. Ведь чем ближе печать к глазу, тем сильнее связаны человек и демон.

"Кто, как не дворецкий семьи Фантомхайв справится с этим?"

Алоис Транси & Клод Фаустус

"Hoheo Taralna Rondero Tarel."

Появляются во втором сезоне сериала. Если Фантомхайва называли цепным псом, то новому герою больше подходит звание паука королевы. Однако, эта парочка, пусть Алоис и Сиэль и имеют схожее прошлое, разительно отличается от первой полюбившейся. Транси ведет себя более эксцентрично, показушнее, сумасброднее. Лишь позже мы понимаем, что все это мишура. Весь этот мальчик, кричащий "Оле!" и пихающий розу в рот Клода. Мишура. Внутри он - нуждающийся в любви, в тепле, как любой сирота. Незаметно для себя становится подвластным своему же дворецкому, пытается завоевать его расположение, но встречается лишь с безразличием. Фаустус отнюдь не изысканный и саркастичный, а деловитый и холодный, думающий лишь о выгоде. Защищает своего хозяина, но лично я не заметила в этом особого рвения.

"Я превращу день - в ночь, белоснежное - в кроваво-красное, ложь - в правду. Вот что значит дворецкий семьи Транси."

The Others

Грелль Сатклифф

Для того, чтобы понять, кто же такой этот самый Грелль, сначала нужно узнать, кто такие жнецы. Жнецы - эдакие боги Смерти. Забирают души умерших, перед этим просматривая пленку, которая исходит из их тела после смерти - кадры их жизни. Они решают, каким был человек при жизни и куда его направить. Сатклифф - как раз из таких. Его можно считать одним из тех немногих комических персонажей, которых ждешь, когда они появятся - и которые не надоедают. Гиперактивный, вечно преследует Себастьяна, признаваясь в любви. Жизнерадостный, неунывающий, сумасшедший персонаж.

"Себастьяааанчик!!!111адынадын"

Гробовщик

Жнец в отставке. Помогает Сиэлю в расследованиях, когда дело заходит в тупик. Денег за услуги не берет, лишь желает, чтобы его рассмешили. Вледелец похоронного бюро. Еще один источник юмора и атмосферы сериала.

"- Сегодня у этой леди праздник.
- Праздник?
- Да. Последний и величайший праздник в жизни, похороны."

Элизабет Мидлфорд

Невеста Сиэля и его двоюродная сестра. В сериале скорее символ бесконечной любви к жениху. Сиэль считает своим долгом ее защищать. Лиззи хочет, чтобы ее любимый был счастлив и делает все, чтобы так оно и было. Пусть и не выходит.

"Мир грёз нельзя увидеть глазами, его нужно почувствовать сердцем."

Ложка дегтя:

Ложкой дегтя, несомненно, стал второй сезон. Смотрела его с чувством, граничащим с истерикой, в большей мере из-за накаляющегося с каждой минутой сюжета. Когда ты посмотрел уже половину сериала, знаете ли, интересно, чем это все же закончится. Создатели многое потеряли, решив продлить историю, закончившуюся так логично (ниразунеспойлер). Стиль рисовки проигрывает первосезонному, как и привычный уже юмор. И концовка.
Сценаристы решили рискнуть. Шампанского?

Впечатление:

Итак, что же такое "Темный Дворецкий"? Смесь филосовского смысла и английского юмора в одном флаконе. Нечто запоминающееся. Нечто красивое. Нечто феерическое. Нечто, несущее мысль о том, что добро часто не такое уж белое и пушистое.
Станиславским себя тут уж никак не поучувствуешь. Верю.

10 из 10 (даже несмотря на второй сезон)

"Даже если у трона лежат мёртвые пешки, игра закончится только тогда, когда падёт король."

Ви.

Я чувствую острую необходимость писать тбе ежедневно, ежечасно. Она сильнее, чем потребность в дожде, каникулах или даже в новом блокноте.

Лена.

Мои храбрецы.

Vincent van Gogh

Для меня Ван Гог является лучшим художником из всех остальных. Конечно же, он самый популярный и самый великий художник всех времен и народов. Композиция его цветов просто великолепна. Он превратил боли, которые мучили его жизни в экстатическую красоту. Боль легко нарисовать, но использовать и страсть, и боль, при этом изображая весь экстаз, радость и великолепие нашего мира.. этого ещё никто никогда не делал раньше. А может, в будущем, никому больше и не удастся.
На мой взгляд этот странный, дикий человек, бродивший по полям Прованса, не только величайший художник, но и один из величайших людей, живших на этой земле.

Ночные птицы летят во мраке,
Ноные птицы приносят сон.
Сон столь же прекрасный, как ты.
Сон столь же прекрасный, как ты.

Ночные ветры дуют в долине,
Ночные ветры несут твое имя.
Имя столь же прекрасное, как ты.
Имя столь же прекрасное, как ты.

Часто я находил тебя во сне,
Часто о тебе я думал.
Счастлива ль ты? Сильна ль?
Ты никогда не вспоминала меня?

Ночная птица смежила свои очи,
Под крыло прячет она свой клюв.
Спи, моя дочь, спи и будь спокойна -
Ноные ветры не приносят зла.

"Дар Змеи".

Иногда я представляю совршенно невообразимые вещи. Будто я где-нибудь в самой глубине океана, совсем одна, и мне становится так страшно, и я просто-напросто забываю, что в это время нахожусь в маршрутке, на земле.
Хорошо было бы придумать что-нибудь, что записывало мысли прямо из головы, в любой момент. У меня в течении дня столько идей возникает в мозгу, но все их я не могу запомнить, и они тут же вылетают.
_

За всеми этими "шта, лал, азазаахазахазах" мы (и даже я) теряем себя. Это не так плохо, как кажется на первый взгляд. Взгляд слепого?
_

Мне страшно за то, что со мной будет в будущем. Я думала, что это чувство приходит ко мне время от времени, но когда оно появляется - понимаю, что оно никуда и не уходило.
_
Меня волнуют некоторые фильмы, вернее, истории, которые в них описаны, книги и музыка (стандартный набор уже), а также некоторые люди. Я прихожу в ужасное стеснение, когда мне прихоится эту любовь показывать. Я не говорю про те ситуации, когда публично оскорбляют то, что я люблю: вспомнить хотя бы случай, когда я врезала парню из-за Конан-Дойля. Но обсуждать с кем-то произведение…
Это сродни. Черт, я даже не знаю. Я не говорю про восторженные восклицания типа "эта была таааак крууута проста каиииф" и все такое. То же самое касается людей. Все думают, что я - нараспашку. Чудные.
Если я буду читать в компании люей книгу, и там будет какой-нибудь необычный оборот или сравнение, 99% отдам за то, что я буду смеяться вместе со всеми, но про себя думать "господи, как красивенно". У меня в уме крутятся песни, которые мне действительно нравятся. Никому я о них, конечно, не говорю, не хочу. Расскажешь, бывало, о чем-нибудь - и будто это уже не твое.

Не могу я делить с кем-то чувства.

В нас во всех
Исчезает наш звездный час.
Самолет,
Где лечу я совсем одна.
Я лечу, я лечу,
я все лечу,
И на счет уж идут года.
И тогда
Вдруг, как огонь,
Где-то рядом блеснет
Ладонь Твоя.
Твоя ладонь.

Это будет большой, но замечательный пост. Я вам обещаю.

Дж. С. Фоер. "Жутко Громко & Запредельно Близко"

ШЕСТОЙ ОКРУГ

«В давние времена был в Нью-Йорке Шестой муниципальный округ». — «Что такое округ?» — «Кто-то обещал не перебивать». — «Да, но как же я пойму твою историю, если не знаю, что такое округ?» — «Это все равно что район. Или несколько районов». — «Но если Шестой округ был, то какие пять есть?» — «Манхэттен, само собой, Бруклин, Квинс, Статен Айленд и Бронкс». — «А я бывал где-нибудь, кроме Манхэттена?» — «Ну, начинается». — «Мне просто интересно». — «Пару лет назад мы с тобой ходили в зоопарк в Бронксе. Помнишь?» — «Нет». — «И еще мы ездили в Бруклин смотреть на розы в ботаническом саду». — «А в Квинсе я когда-нибудь бывал?» — «Сомневаюсь». — «А в Статен Айленде?» — «Нет». — «А Шестой округ по правде был?» — «Ты же не даешь мне дорассказать». — «Больше не перебиваю. Честное слово».

«Книги по истории о нем умалчивают, ибо не сохранилось ничего (за вычетом косвенных улик в Центральном парке), что могло бы послужить доказательством его существования. Каковое именно поэтому так легко отрицать. И хотя большинство людей наверняка скажут, что им недосуг или что у них нет оснований верить в Шестой округ, и не верят в него, они все равно употребят слово «верить».

Шестой округ тоже был островом, отделенным от Манхэттена мелководным проливом, самая узкая часть которого совпадала с мировым рекордом по прыжкам в длину, и следовательно, только один человек в мире мог добрат99. Подруга на вечноься из Манхэттена в Шестой округ, не промочив ног. Из ежегодного прыжка сделали грандиозное празднование. Гирлянды из бубликов растягивали между островами на специальных спагетти, боулинговали самосами по багетам, греческий салат разбрасывали, как конфетти. Городские дети ловили светлячков в склянки и пускали их по проливу от округа к округу. Прежде чем умереть от асфиксии, жучки…» — «Что такое асфиксия?» — «Удушье». — «Они что, не догадывались проделать в крышках дырочки?» — «За несколько минут до смерти светлячки мерцали особенно ярко. Все было точно рассчитано, и река заливалась светом именно в тот миг, когда ее пересекал прыгун». — « Клево ».

«Свой разбег прыгун начинал ровно в назначенный час от Ист-Ривер. Он пробегал с востока на запад через весь Манхэттен, а жители Нью-Йорка болели за него, толпясь по обе стороны улицы, свисая из окон квартир и контор, с ветвей деревьев. Вторая авеню, Третья авеню, Лексингтон Парк, Мэдисон, Пятая авеню, Коламбус, Амстердам, Бродвей, Седьмая, Восьмая, Девятая, Десятая… И стоило ему оттолкнуться, как ньюйоркцы, собравшиеся на берегах Манхэттена и Шестого округа, разражались бурной овацией в честь прыгуна и друг друга. В те несколько секунд, что прыгун находился в воздухе, им всем казалось, что и они способны взлететь.

Или, лучше сказать, «повиснуть». Потому что больше всего в этом зрелище окрыляло не то, как прыгун перелетал из одного округа в другой, а то, как надолго он зависал посередине». — «Это точно».

«Но однажды, много-много лет назад, кончик большого пальца на ноге прыгуна чиркнул по поверхности реки, и по воде пошла рябь. Все затаили дыхание, пока она бежала от Шестого округа к Манхэттену, сталкивая друг с другом склянки со светлячками, подобно тому, как ветер сталкивает ветряные колокольчики.

«По-видимому, вы неудачно оттолкнулись!» — крикнул член муниципального совета Манхэттена через пролив.

Прыгун отрицательно покачал головой, скорее в недоумении, чем от неловкости.

«Вы прыгнули против ветра», — высказал предположение член муниципального совета Шестого округа и протянул прыгуну полотенце, чтобы тот вытер ногу.

Прыгун отрицательно покачал головой.
«Может, он лишнего съел за обедом», — сказал один зевака другому.

«А может, и вовсе потерял форму», — сказал другой. Он привел посмотреть на прыжок своих детей.
«Да просто не собрался как следует, — сказал третий. — Без полной выкладки далеко не прыгнешь».
«Нет, — сказал прыгун, отвечая всем сразу. — Все это ерунда. Я прыгнул прекрасно».

«Озарение…» — «Озарение?» — «Осознание». — «Ага». — «Оно прокатилось по толпе, подобно ряби, пущенной по воде большим пальцем на ноге прыгуна, и когда мэр Нью-Йорка облек его в слова, все только согласно выдохнули: «Шестой округ отодвигается». — « Отодвигается! »

«По миллиметру Шестой округ стал отдаляться от Нью-Йорка. Настал год, когда прыгун промочил ступню, а еще через несколько лет — ногу по самую голень, а еще через много-много лет (так много, что никто уже не помнил празднований, не омраченных волнением) он с трудом дотянулся до Шестого округа вытянутыми руками, а потом и вовсе не смог до него достать. Восемь мостов, соединявших Манхэттен с Шестым округом, постепенно обрушились в воду. Тоннели до того растянулись, что вот-вот должны были лопнуть.

Оборвались телефонные и электрические провода, и это вынудило жителей округа вспомнить старинные приспособления, большинство из которых выглядели, как детские игрушки: они использовали увеличительные стекла, чтобы подогревать себе еду; делали бумажные самолетики из важных документов и пускали их из офиса в офис; а склянки со светлячками, что некогда служили исключительно для украшения на фестивалях прыжка, теперь были в каждой комнате каждого дома, заменив собой искусственное освещение.

Те же инженеры, что пытались удержать от падения Пизанскую башню… которая где?» — « В Италии! » — «Правильно. Они съехались оценить ситуацию.
«Он уходит по собственному желанию», — сказали они.
«Ну, и что вы скажете?» — спросил мэр Нью-Йорка.
И они ответили: «А нечего нам сказать».

Конечно, они попытались его спасти. Хотя слово «спасти» вряд ли сюда подходит, потому что он действительно уходил по собственному желанию. «Удержать», пожалуй, будет точнее. Набережные островов скрепили якорными цепями, но их звенья вскоре полопались. По периметру всего округа насыпали груды бетона, но и они не помогли. Лямки не помогли, магниты не помогли, даже молитвы не помогли.

Двое юных друзей, чей веревочный телефон протянулся между островами, были вынуждены постоянно разматывать мотки, как при запуске воздушных змеев, когда хочешь, чтобы они взмыли повыше.

«Тебя уже почти не слышно», — сказала девочка из своей комнаты в Манхэттене, щурясь в отцовский бинокль в надежде отыскать окошко своего друга.

«Значит, придется кричать», — сказал ее друг из своей комнаты в Шестом округе, наводя подаренный ему в прошлом году телескоп на ее квартиру.

Веревочка их телефона то и дело запредельно натягивалась, и ее приходилось все время удлинять другими веревочками, связанными вместе: веревочкой от его йо-йо, шнурком от ее говорящей куклы, жгутом, скреплявшим дневник его отца, вощеной леской, не дававшей жемчугу из ожерелья ее бабушки рассыпаться по полу, нитью, удерживавшей детское лоскутное одеяльце брата его прадеда от превращения в гору ветоши. Отныне помимо всего остального их связывало йо-йо, кукла, дневник, ожерелье и лоскутное одеяльце. Им еще столько нужно было друг другу сказать, а веревочек становилось все меньше.

Мальчик попросил девочку шепнуть: «Я тебя люблю» — в ее консервную банку, не объясняя, зачем.

И она не спросила, зачем, и не сказала: «Глупости» или «Нам еще рано любить», и даже не стала оправдываться, утверждая, что говорит «я тебя люблю» только потому, что он ее просит. Она просто сказала: «Я тебя люблю». Ее слова побежали по йо-йо, кукле, дневнику, ожерелью, лоскутному одеяльцу, бельевой веревке, рождественскому подарку, арфе, чайному пакетику, теннисной ракетке, оборке юбки, которую он однажды должен был на ней расстегнуть». — « Бякость! » — «Мальчик закрыл консервную банку крышкой, отвязал от веревки и спрятал пойманную в нее любовь на полке у себя в шкафу. Конечно, открывать банку было нельзя, потому что тогда бы ее содержимое улетучилось. Но ему достаточно было просто знать, что она у него есть.

Одни люди (и среди них семья этого мальчика) не хотели покидать Шестой округ. Они говорили: «С какой стати? Это мир от нас отодвигается. Наш округ стоит на месте. Пусть из Манхэттена уезжают». Что можно было им возразить? Мог ли кто-нибудь их переспорить?» — «Я бы не мог». — «Я бы тоже. И дело не в том, что они отказывались признавать очевидное, или поступали так из упрямства, или из принципа, или чтобы показать свою храбрость. Им просто-напросто не хотелось уезжать. Им все нравилось и ни к чему были перемены. И они отплывали все дальше, миллиметр за миллиметром.

Что возвращает нас в Центральный парк. Раньше Центральный парк находился совсем в другом месте». — «Ты это выдумываешь, да?»

«Раньше он располагался в самом центре Шестого округа. Был его гордостью, его душой. Но как только выяснилось, что округ отчаливает, что его не удастся ни спасти, ни удержать, на общегородском референдуме постановили оставить Нью-Йорку хотя бы парк». — «Что такое референдум?» — «Голосование». — «И что?» — «Оно было единогласным. Далее самые упрямые обитатели Шестого округа признали, что это справедливо.

Восточную оконечность подцепили громаднейшими крюками, и горожане поволокли парк, как ковер по полу, из Шестого округа в Манхэттен.

Детям разрешили полежать на парке, пока его перетаскивают. Это считалось уступкой, хотя никто не понимал, зачем она нужна и почему ее сделали именно детям. В ту ночь грандиознейший фейерверк озарил небо над Нью-Йорком, а оркестр Филармонии никогда еще не играл так проникновенно.

Городские дети лежали на спинах, плечом к плечу, так плотно, что яблоку негде было упасть, как если бы парк был скроен специально для них, ради этой ночи. Залпы салюта рассыпались и таяли в воздухе, не успевая коснуться земли, и с каждым миллиметром, с каждой секундой детей втаскивали все глубже в Манхэттен и во взрослую жизнь. К моменту, когда парк расстелили на его новом месте, дети успели заснуть, и парк стал мозаикой их сновидений. Одни вскрикивали, другие улыбались, третьи спали, не шелохнувшись».

«Пап?» — «Да?» — «Я же знаю, что Шестого округа не было. Если объективно». — «Ты оптимист или пессимист?» — «Не помню. Кто?» — «Ты знаешь, в чем разница?» — «Не совсем». — «Оптимист настроен конструктивно и надеется на лучшее. Пессимист — циник и критикан». — «Я оптимист». — «Что ж, это хорошо, потому что неопровержимые доказательства отсутствуют. Того, кто не хочет верить, ничто не убедит. Зато тому, кто хочет, есть за что уцепиться. Ключей предостаточно». — «Например?» — «Например, специфические ископаемые свидетельства, найденные в Центральном парке. Или совершенно немыслимый рН резервуара. Или расстановка водосборных баков в зоопарке: не исключено, что они стоят в углублениях, проделанных гигантскими крюками, которыми тащили парк». — «Бабай».

«Есть дерево (ровно в двадцати четырех шагах к востоку от входа на карусель), на стволе которого вырезано два имени. Их нет ни в телефонных справочниках, ни в переписях. Они отсутствуют в больничных, налоговых и избирательных ведомостях. Единственное, что хранит память о людях с этими именами, — это публичное признание в любви на дереве. А как тебе такой факт: не меньше пяти процентов имен, вырезанных на деревьях Центрального парка, неизвестного происхождения». — «Обалдеть».

«Поскольку все документы Шестого округа уплыли вместе с Шестым округом, нам никогда не доказать, что это имена жителей Шестого округа и что их вырезали в то время, когда Центральный парк находился там, а не в Манхэттене. Одни верят в то, что это выдуманные имена, и даже рискуют утверждать, что признания в любви тоже выдуманные. Другие верят в другие вещи». — «А ты во что веришь?»

«Видишь ли, любой, даже самый пессимистичный пессимист, оказавшись в парке, не может не почувствовать себя существующим во времени, которое нельзя назвать просто настоящим, ты согласен?» — «Ну, типа ». — «Мы то ли тоскуем по чему-то безвозвратно утраченному, то ли надеемся на воплощение своей заветной мечты. А может, это обрывки снов, оставшиеся от той ночи, когда парк передвинули. Может, мы тоскуем по тому, что дети тогда утратили, и надеемся на воплощение их мечтаний».

«Ну, а Шестой округ?» — «Что именно тебя интересует?» — «Что с ним стало?» — «В нем теперь огромная прямоугольная дырка, в самом центре, там, где когда-то был Центральный парк. Перемещаясь по планете, остров служит рамой для всего, что в ней оказывается». — «А где он сейчас?» — «В Антарктике». — «Правда?»

«Тротуары покрыты льдом, витражи публичной библиотеки проседают под тяжестью снега. В обледеневших дворах ледяные фонтаны, и дети, скованные льдом, застыли в верхней точке разлетевшихся качелей — обледеневшие веревки создают иллюзию полета. Извозчичьи лошади…» — «Это какие?» — «Лошади, которые возят повозки по парку». — «С ними негуманно обращаются». — «Они застыли на всем скаку. На блошином рынке торговцы застыли в разгар торговли. Женщины средних лет застыли посередине своих жизней. Молоточки обледеневших судей застыли во взмахе между обвинением и оправданием. Снежинки на земле — это замерзшие первые крики младенцев и предсмертные хрипы стариков. На обледеневшей полке в смерзшемся шкафу консервная банка, хранящая голос».

<…>

С первым днем весны, что ли.<2
На самом деле я совсем не вижу, чтобы он отличался от вчерашнего дня, но все же - что-то чувствуется в воздухе, и в небе, которое вдруг стало голубым (или это я только-только это заметила?), в том, как окружающие держатся. Никто не говорит, мол "спразникам, спразникам", да и что это к черту за праздник - "день Весны" ? И праздником-то не назовешь, совсем не то слово. Торжество? Величаший день из всех? Или ничтожнейший из всего года? Посмотрим, посмотрим.

Именно сейчас, когда во мне проснулось острое желание перечитать Бронте, когда я сижу с последним смородиновым конвертиком и с чашкой чая, когда я только-только начинаю отыгрывать бас-гитариста в группе, и это просто сверх моих сил (*___*), во мне начинают просыпаться новые идеи, прямо множество роящихся, как пчелы, идей. Не знаю, право, к чему они все, и даже не могу дать им четко очерченную форму, и все равно. Это исполняет меня уверенности, прямо сейчас, в 22:17, я поправляю кольцо у себя на большом пальце левой руки и точно знаю, что завтра, послезавтра будет совсем не то, что сейчас. К слову, в воскресенье у меня конкурс. Меня это восершенно не беспокоит, так как оба произведения я уже обыграла на сцене. Да и я уверена на все 99% (а это для меня очень даже немало!), что мы со скрипачем будем на высоте. Тьфу-тьфу.

Ничего больше не хочу говорить. Исполняюсь радостью, глядя на работы одного тамблеровца. Вот как раз одна из них, чисто весенняя. МорМорчик.

Доброй ночи и удачного дня.

А я вот думаю.

Странный я человек. Когда волнуюсь или долго не могу сосредоточится на одной мысли\фразе в книге - начинаю четко проговаривать про себя ее много раз, неосознанно, со всеми знаками препинания. А когда смущаюсь из-за какой-то увиденной вещи или задав какой-то вопрос - сразу перевожу тему, резко, другой, совершенно нелепой репликой. Помню, однажды сказала матери: "А когда мы пойдем в парк? Когда мы вообще были в последний раз в парке?" К слову, в парке мы были года два назад. Что первое выкидывает мозг - то и произношу. Подойдут даже фразы вроде: "ОЙ, СМОТРИ, САМОЛЕТ!"

Я прячу книги под матрасом. Я точно знаю, что под грудью у меня 484 страницы грусти, под ногами - том любви и нежности, а под черепом - биллион фантастических идей.

Иногда я просыпаюсь ночью и без смысла раскрываю свою папку с нотами. Не знаю, зачем, просто бездумно листаю их, и тогда они начинают плясать. Ха-ха.
Когда я еду в транспорте, то представляю, что это не я еду, а весь мир движется. А мы на месте.
Луна поднялась достаточно высоко, но теперь она не ярко-желтая, а мутно-серая. Как она меняет цвет?

В старом доме я успела пересчитать колличество листов обоев на потолке. В старой сумке у меня еще сохранился флакончик с моими первыми духами. Духов там уже и в помине нет, конечно.
Сегодня я пыталась сделать чай. Ничего не вышло. Не умею я делать чаи.
Меня приводят в странный трепет некоторые слова, начинающиеся на букву М. Это странно. И еще - песни, не все, конечно. Но почти все под гитарное или фортепианное сопровождение.

И я о чем. Если в каждом из нас столько мелочей - то почему мир еще не взорвался, не вывел окно с сообщением вроде "диск переполнен"?