холод

может нам взять тайм аут на какое-то время?

что ты несешь? лучше принеси мне смерть
сердце выжимаешь как мокрую грязную тряпку, а у меня пальцы тонули в экране телефона при наборе сообщений
только ночуй дома

снова подвела себя и всех. сколько еще времени нужно?
вместо криков - ломаются вещи. ищу напоминание, для чего все это было.
выбрасывать из себя мусор, чтобы потом в нем барахтаться. это и есть вся жизнь? как дожить до 25ти? вы вообще собираетесь умирать?
запоминаю ненужные вещи.
если написать "медуза" японскими иероглифами, получится - море (海) и луна (月).
а ночное небо такое, будто засыпано песком. мне снятся крокодилы и большие виноградные ветки. еще много воды и вечные попытки убежать.
ти5 как-то невовремя. ложусь спать с тупой надеждой, может будет не так хуево, а там все то же самое. удивительно.
у меня никого нет и все равно все заебали. как облина из "настоящих монстров" с этим выворачиванием внутренностей. когда уже все начнут разбегаться в ужасе?
хочу себе много насекомых, забраться высоко и розового рассвета.

" я думал, ты со мной счастлива".

Ночи за беспечными и омертвевшими ночами. Ничего не было в округе. Что-то вверху перестало работать. Вы пытаетесь что-то сказать мне. Но последние два часа мне плевать на звуки из вашего рта. Я наблюдаю за тем, как они выкатываются, отталкиваясь от красного разгоряченного языка, и падают на холодный асфальт. Отвратительно. Я хотел лишь побыть в одиночестве.

Я смотрел на утонченные линии давно ушедших и давно увядших цветов. Лучше всего эта запись звучала бы, если бы я говорил, что ничего не происходило, и я лишь существовал. Тяжесть, вызывающая тошноту, а вместе с ней абсолютная свобода и ответственность, примыкающая со способностью создавать Ничто. Примерно так я мог бы описать его мысли. Описать мои мысли, считавшиеся ненужной тратой времени. Действительные мысли возникали под действием сильного ветра, изгоняющего воззрения из умирающих сущностей. Вот я стою перед окном. За ним - все то, что когда-либо было нужно или сможет понадобиться. Там придуманная рабочая модель. У меня же таковой нету, и я не могу ее найти. Это как стремление воплотить никогда не создаваемое в потоке воспоминаний и различных личностей. Это всплеск. Это шизофрения или ее анализ. Это воплощение целого ряда никогда не испытываемых возможностей и потерь, восполнить которые невозможно. Я всегда мечтал о безумном развитии технологий, о мире без людей и их мнений. Я желал воплощения самых футуристичных набросков, создание которых возможно лишь в стенах абсурда. Я хотел принять этот мир без его наслоений, но сам никогда не оставался полностью чист. И сейчас: передо мной давно увядший лист бумаги, кем-то исписанный в опустевшей комнате. Ответов на нем нет, вопросов тоже. Этот новый мир не предполагает подобной дихотомии. Он не желает вопрошания и удивления, и для него не имеет значение мнение кого-то за пределами комнаты. Я оказываюсь добровольно заключен в паноптикум, где есть возможность прямого контакта с лежащей в основе Данностью. Я есть Ее порождение, и все ответы скрыты во мне. Я есть Ее скромное Дитя, вожделеющее орального удовлетворения и сошедшее с картины Леонардо. Я есть Ее крик и плач, превращаемый сотнями микрофонов в световые сигналы. Но, думаю, что стоит дать некоторое представление о моей комнате, в которой я сейчас нахожусь: в ней нет ничего, что могло бы улучшить жизнь. Стены я покрасил белым, мебель купил без острых углов. Комната мне эта не нужна, но она должна вселять ужас в каждого вступающего в нее, и больше всего страха должно быть у меня. Белый цвет заставил меня прочувствовать со всей силой этот страх: он пуст и тянет за собой, это цвет пустой страницы, которую невозможно заполнить. Сизифу теперь не нужно толкать камень, ему достаточно сесть за письменный стол и попробовать что-то написать – исчерченная страница вновь станет белой и призрачно гладкой. Визитеров в моем месте бесцельного существования было немного, но все они восхищенно смотрели на никогда не стареющие стены и повторяли одни и те же фразы, которые дословно я не могу вспомнить. «Это так современно!» или «К. недавно выставил такую же комнату в белом, это прекрасно! Жаль только, что сам он не присутствовал на презентации». Одинаковые фразы, в которые я не вслушивался, и предлагал своему гостю что-нибудь из напитков, которые можно было сделать быстро и без существенных потерь: гадкий растворимый кофе или пакетированный чай не лучшего качества. Обычно они принимали приглашение и прекращали разглядывать комнату и проходили на кухню – белый цвет разъедал их глаза, но никто не смел сказать, что что-то не в порядке. Им нравилось ощущать себя частью того, что они сами считали современным или в «духе времени», от этого они не становились лучше, но в собственных глазах поднимались на ступеньку выше, так как смогли рассмотреть «искусство».Им не нравилась ни квартира, ни оформление, ничего особенного они не видели в каком другом взоре, но способны были только восклицать и принимать похвалы со стороны таких же, как и они. Все исполняли роли, предписанные социальным договором, принятым от рождения, но не больше. Собственные эмоции были им не знакомы, и любые мои попытки заговорить мгновенно проваливались, иначе и быть не могло.
Так проходил мой день, моя ночь, и не было ничего, о чем стоило говорить или что стоило обсуждать. Улица каждые сутки погружалась во тьму, а я стоял и смотрел за этим каждодневным ритуалом в окно: ничто не могло изменить привычного хода вещей, и мои мысли утопали в песках времени, таявшего под чужими ногами.

Однажды во дворце принцессы Дзёнсан-мон-ин молодые придворные беседовали с госпожой Хёэ-но цубонэ. “Ныне всех занимают лишь вести с полей битвы, о поэзии и думать позабыли”, - сетовала она. И вот в лунную ночь на поэтическом сборище стали слагать танка и низать рэнга строфу за строфой. Когда же в рэнга были помянуты воины, она, в свою очередь, сложила двустишие:

Озаряет поле сраженья
Месяц - туго натянутый лук.

Ко мне в Исэ пришли люди из столицы и поведали: “Вот какую строфу сочинила Хёэ-но цубонэ. Но тут все умолкли, никто не мог далее продолжить рэнга”. Услышав это, я добавил к ней такую строфу:

Сердце в себе умертвил.
Подружилась рука
с “ледяным клинком”.
Или он - единственный свет?

Saigyō Hōshi

я жду тебя до сентября, хотя пиздец как тошно
и бытовые субъективности в разы противней

на привязи, ногами в бетоне,
мечты тонут, а могли же просто вырезать цветные картонины
и каждый день пускать по боингу в небо,
а я боюсь, что все то, что вновь и вновь в глаза светом
лишь во мне.
и повсеместно, где бы я не был
я так боюсь, что тебе похуй на это

Я не могу представить себе, что может существовать что-нибудь похожее на христианский ад. Но того, что существует старое гренландское царство мертвых, я вовсе не исключаю. Если посмотреть на те неприятности, которые встречаешь на своем пути, пока живешь, трудно поверить, что все это прекратится только потому, что ты умер.

Фрекен Смилла и ее чувство снега

проебаться сердцем сквозь год пыток ада ради слов "ты знала с кем связываешься с самого начала"

чувство стыда/превращение в насекомое и тонны извинений за существование, от которого не можешь избавиться < благодарности тому, кто всегда остается

/опаляющие землю слезы и катакомбы парижа под дырой в груди
//грязь, камни, разрыв слизистой

/сладкое падение в твою тень/появление фурий и обмана

/доброта (что это?)

/насилие, страсть, трещины костей от прикосновений
//привязки/перевязки, бинты, ожоги

/бессилие#100

/сущ. дерьмо2
//буд. ветеринарная клиника

мне не выдержать дорогу к тебе

ее слезы на катане, пламя сердце танцпола
белый маг в этом тумане, я раздетый по пояс

что, если луна плачет звездами?
в небе, то мы вряд ли опознаны
просто засыпай в этом холоде
но мне не заснуть вместе с совами