Welcom to my world...

Рано или поздно каждый садится за банкетный стол последствий своих поступков

А я хочу свободы. Хочу гулять с друзьями, учить новый язык, ходить на работу, сделать татуировку, путешествовать везде-везде. Разве я многого хочу? Я хочу быть свободной. Хочу быть с тобой. Хочу быть свободной с тобой. Разве это сложно?

Ты говоришь, что моя фальш видна насквозь. Тогда зачем ты со мной?

По кольцу едет женщина без кольца, я, как с листа, читаю с лица - она не верит, а ей 32, она в Москве, но где же Москва?! Дома - газета, тиви и чай, нет детей, чтобы их встречать, что-то было - а было ли?! Все цветы дарили - не выебли… И она, такая красивая, собравшись с последними силами, плачет и мастурбирует. Кажется ей - достигает оргазма. Ошибается. Это - спазмы.

Все, что есть в твоей жизни, обязательно нужно любить. Иначе, это будет возвращаться к тебе.

Пробираясь до калитки Полем вдоль межи, Дженни вымокла до нитки Вечером во ржи. Очень холодно девчонке, Бьёт девчонку дрожь. Замочила все юбчонки, Идя через рожь. Если кто-то звал кого-то Сквозь густую рожь И кого-то обнял кто-то, - Что с него возьмёшь? И какая нам забота, Если у межи Целовался с кем-то кто-то Вечером во ржи!..

Как научиться дышать, чтоб никому не мешать?

Высшая ценность это любовь. Важнее только свобода.

Я чувстствую это удушье на физическом уровне. И это ужасно.

В семь не умерли от рыбьего жира перед завтраком, в десять не были сожраны монстром из шкафа, в семнадцать не повесились, глядя, как пишут не нам глупые нежности. Семнадцать лет, не часов, конечно. В двадцать пять, наверное, все кризисы переживём, мировые, личные. Живучие, очень живучие. Жаль, что никчёмные.  Мы же не здоровые как космонавты. Мы даже не здоровые как призывники. Нас уже привозили в травму интересно покалеченными, чем попало накачивали, зашивали, пересобирали без лишних деталей. И один хирург говорил не дёргаться, если еще дорога рука, а одна старая селёдка не пускала в кабинет, хотя кровь со лба текла так, что ресницы склеивались. На здоровый образ жизни смотрим с уважением, но тоже издалека, так что болели, болело, будет еще болеть. У волка боли, у медведя боли, иногда пытались аж помереть от смешного чего-нибудь, типа гастрита особо острого, в глазах пропадала картинка, и живот вспарывало раскалённой ложкой, и лежали, мокрые, слабые, вывернутые наизнанку. Ревели, хихикали, выдыхая говорили тем, кто сидел рядом — зато ощущения какие! какой опыт! а ты и не знаешь как это, лошара! — и замолкали, вдыхать учились. Те, кто был рядом, считали наше чувство юмора чувством полного идиотизма и разводили нам порошки, поджимая губы.  Мы не то чтобы поняли что-то там про любовь. То родину были готовы продать за родинки на плече, то добирались от одного чувства к другому автостопом, на попутных кроватях. Влюблялись как и все, быстро, пара часов, неделя, сразу до гробовой доски, каждый раз до гробовой доски и честно не понимали, про каких это бывших нас спрашивают, кто там вообще был-то? Не было никого, только ты. Подхватывать с полуслова, приходить мириться сразу — уже не до гордости, ездить на тот край света за твоим любимым Бальзаком, сутками нежничать в одеялах до голодного обморока, давать свою — свою! — чашку, которая почти святыня, никому и никогда. Что значит "ты со всеми так", кто такие все? Я не их люблю, а тебя. А потом как-то раз не прийти в девять, остаться работать, сбросить вызов, сбросить вызов, сбросить, сколько можно, получить "с кем ты, какого хрена" — восемь вопросительных, шесть обвинительных — и понять, что вот и гробовая доска, что домой не хочется до стекла в горле. Значит, не то самое. Мы знаем о любви всё, мы ничего не знаем о любви.  Мы совсем не умеем жить про большие деньги, да и просто про деньги не всегда получается. Научились не тому, ни факультета экономики в анамнезе, ни еще каких кружков кройки и нытья. Зато профессор говорил, читая наши работы — страшного мастерства достигают некоторые дети вопреки образованию — и мы сияли. Страшным мастерством сейчас можно заработать на съёмную кв с душем на кухне и растворимый кофе — но ещё не самый плохой. И если вдруг нас решат уйти, то недели на три сбережений хватит, а дальше будем сушить сухари и кормить кошкой собаку, а в июле ещё и черника растет, в августе арбузы из клеток воровать можно, друзья, опять же, котлетами подкармливают, ноги не протянем.  Мы, наверное, счастливые. Кто бы мог подумать. Недавно оказалось, что со счастьем там тоже всё просто. Не когда хорошо, весело, пьяно — а когда смерти в эту секунду нет. Разбитая губа — счастье. Новые ключи в кармане — счастье. Сообщение от понятно кого — счастье. Потерянное пальто — счастье. Билет до моря — счастье. Заявление по собственному — счастье категорическое.  И год впереди високосный, достать чернил и выпить, не плакать же, в самом деле.  И никчёмным нам вполне есть к чему жить.

От себя не убежишь. Сколько ни старайся. Когда-нибудь все равно придется поговорить с собой и разложить всю свою жизнь по полочкам. И Кое-кто был прав-Ире с Кирой придется подружиться.

Год? Два? Целую вечность? Пора возобновлять привычку общения с самой собой здесь. Куча перемен, о которых я расскажу позже. Сейчас проблема в другом. Прошло три месяца и две недели, как мы живем вместе. Сегодня первый раз возникло чувство, что я хочу жить одна. Чувство грусти и тоски рядом с этим человеком. Самый адский набор чувств. Чувств, от которых я так бежала. Все сначала. Замкнутый круг. Где же выход? 31 августа 2016

"Ад у тебя в голове"(с)

Ты ничего мне не дал. Только отнял. Время. Нервы. Силы.

Стараешься как можно реже думать, но мысли назойливо лезут туда, где все почти развалилось. Мысли — вязкий клей. Смотри, руки запачкал. Теперь есть вероятность, что к тебе прилипнет еще больше дерьма. Хотя казалось бы, куда еще больше? «Сгоревшие лампочки»