ㅤ

— Я бы хотела, чтобы мне было тридцать шесть лет и я носила чёрное атласное платье и жемчужное ожерелье.
— В таком случае вы не сидели бы со мной в этой машине, — сказал он. — И оставьте, пожалуйста, в покое ногти, они и так обкусаны до мяса.
— Вы, возможно, сочтёте меня дерзкой и грубой, — продолжала я, — но мне хотелось бы понять, почему вы зовёте меня кататься день за днём. Вы очень добры, это сразу видно, но почему вы избрали именно меня объектом своего милосердия?
— Я приглашаю вас, — сказал он серьёзно, — потому что вы не носите чёрного атласного платья и жемчужного ожерелья и вам нет тридцати шести лет.

Дафна дю Морье, "Ребекка".

— Сколько тебе на самом деле лет?
— Семнадцать.
— Семнадцать… Изумительный возраст. Ты молода. Молода и прекрасна.

"Молода и прекрасна".

НЕЗНАКОМКА

(Александр Блок)

По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.

Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.

И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бесмысленно кривится диск.

И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.

А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.

Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.

И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.

В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.

Ты не знаешь моего имени, но нет ничего, что я бы не знал о тебе. Твои секреты, твои мечты, все. Я наблюдал за тобой с восьми лет. Сначала я увидел в тебе дочь, которой у меня никогда не было. Я хотел защитить тебя, мой маленький цветочек. Но ты не тепличная орхидея. В тебе нет ничего хрупкого, Фиона. Как только ты выросла, я начал видеть огонь внутри тебя и сталь, стекающую по твоей спине. Ты была самым пугающим созданием, которое когда-либо существовало. И когда все видели безжалостного манипулятора, я видел нечто большее. И мои чувства стали… сложнее. Я влюбился. Не как отец. Как мужчина.

"Американская история ужасов: Шабаш ведьм".

Это танец. Танец, которому меня никто не учил. Я знала его еще, когда впервые увидела свое отражение в глазах отца. Моими партнерами были принцы, голодные художники, греческие боги и клоуны, и каждый из них был уверен, что он ведет. Но это только мой танец. Я делаю первый шаг, не прилагая никаких усилий. Я просто знаю, что они рано или поздно окажутся передо мной, примитивные и прекрасные животные. Их тела реагируют на неизбежность грядущего. Это мой танец, и я исполняла его грациозного и самозабвенно с бесчисленным количеством партнеров. Меняются только лица, и все это время я не подозревала, что когда танец закончится, наступит тьма.

"Американская история ужасов: Шабаш ведьм".

Ты не продумала этого, Фиона. Может, это твое ослабленное состояние. Эта мечта об идеальной любви, которой ты бредишь, — всего лишь грязный трюк, которым жизнь тебя обманывает. Ты умрешь так же, как и прожила свою жизнь, — в одиночестве, всеми разочарованная.

"Американская история ужасов: Шабаш ведьм".

Myrtle Snow done mess with the wrong witch. Don't mess with the Supreme.

Я действительно считаю себя очень умной.

"Американская история ужасов: Шабаш ведьм".

В процессии находился еще один человек, который бросил прощальный взгляд на группу людей на балконе. Это был Джованни Сфорца. При виде золотоволосой девочки он почувствовал злость. Она стояла между отцом и братом, словно была их пленницей. Они удержат ее радом с собой, переделают ее по своему подобию. И очень скоро он не узнает в ней ту доверчивую Лукрецию, которая была его женой тогда, в Пезаро. Он с сожалением вспоминал о тех месяцах в Пезаро, потому что знал, что никогда больше не сможет жить в таком согласии со своей нежной Лукрецией.
Уже сейчас она менялась. Она по-прежнему оставалась юной девушкой, но она — Борджиа, и они решили поставить на ней клеймо Борджиа. Через несколько лет она станет такой же, как они, — исчезнет очаровательная наивность, она станет более чувственной, что сделает ее неразборчивой в связях; они отнимут у нее нежную душу и заразят своим равнодушием.

Виктория Холт, "Римский карнавал".

— Судя по слухам, это самый волнующий мужчина, которого можно встретить. Я мечтаю скорее лично познакомиться с ним.
— Будьте осторожны, Санчия, — взмолилась Бернандина. — Будьте осторожны, когда познакомитесь с Чезаре Борджиа.

Виктория Холт, "Римский карнавал".

В последнее время темная и пугающая сторона характера Чезаре проявлялась все сильнее. Когда он учился в университетах, богатство и власть отца позволили ему составить небольшой собственный двор, деспотичным повелителем которого он стал. Не прекращались слухи о неограниченных возможностях Чезаре и о методах, которыми он пользовался, когда хотел избавиться от своих врагов.
Александр не мог поверить в то, что он, всемогущий папа, недавно сокрушавший всех своих врагов, боится собственного сына.

Виктория Холт, "Римский карнавал".

Чезаре был в ее жизни самой главной фигурой, хотя она испытывала к нему и чувство страха, пожалуй, даже необыкновенное чувство ужаса, которое поднималось в ней и которое она начинала понимать.

Виктория Холт, "Римский карнавал".

Она была очень хороша, когда вышла приветствовать гостей, маленькая негритянка несла шлейф ее платья, богато украшенного вышивкой тяжелого от множества драгоценностей. У нее был дар казаться совсем юной и одновременно достаточно взрослой, старше своих шестнадцати лет; в какое-то мгновение — невинное дитя, в другое — взрослая женщина.

Виктория Холт, "Римский карнавал".

Бальони танцевал с необыкновенно красивой женщиной, своей возлюбленной. Он был нежен с ней, и Лукреция, глядя на них, шепнула брату:
— Как он любезен! И несмотря на то, что о нем говорят, будто он жестоко обращается с теми, кто обидел его.
Тогда Чезаре повернул Лукрецию к себе:
— Какое отношение имеет его любезность, которую он проявляет к своей даме, к той жестокости, которую он проявляет ко всем прочим?
— Трудно поверить, что человек может быть таким добрым и таким жестокими.
— А я разве не добр? А я разве не жесток?
— Ты, Чезаре… Ты совсем не такой, как все остальные люди.
Ее слова заставили его улыбнуться; она почувствовала, что он так сжал ее руку, что она чуть не закричала от боли; но боль, которую причинял ей Чезаре, доставляла ей странное наслаждение.

Виктория Холт, "Римский карнавал".