Не алё

но, как ни крути, в здешнем климате чувства
остывают намного быстрее.
если уйдешь, знай - мне трудно очнуться.
разбуди поцелуями в шею.

Отпустить. Все так говорят, будто нет ничего проще. Разжать пальцы один за другим, пока ладонь не раскроется.

на сто лет одиночества подари мне одно "привет", и пусть в мёртвой чердачной жизни цветёт жасмин. страшно думать, мне одному достаётся свет, предназначенный двум сердцам из похожих глин. на сто лет одиночества снова зайди в эфир, спой мне песню прекрасного прошлого, что свята. спой мне, как тебе тошно пространство чужих квартир, если там нет меня,

если там без меня п у с т о т а. я и вправду такой идиот, трудоголик тоски, никаких телеграмм, посетителей и бесед. даже требовать маленькой радости мне не с руки, но прошу, на сто лет одиночества шли мне "привет".

может быть, часы дрогнут под пальцем часовщика. под чердачным забвением время едва течёт.

я такой идиот, верю в полночь и жду звонка, а сто первый февраль монотонно врубает отсчёт.

Вот и славно, такой мой сякой дружок, что не лезешь – ни в память, ни на рожон,
Что не впился руками и не догнал (я свернула на мост и через канал),
Я стальнее стала, чем я была,
Хоть про память и солгала.

Нам осталось оставить нас так как есть – в континент расстояние, дурь и спесь,
Был запал, да, видимо, вышел весь, (если так - почему я здесь?).
Раз считаешь, что я тебе не чета -
Не ищи меня, не читай.

Вот и славно, я тебе говорю, не скулю, не дергаюсь, не курю –
Это просто игры по ноябрю - кто останется хладнокровен.
Безответно… Безо… простите, как?
Так ответно может любой слабак,

Я сильнее таких штуковин.

А ты думал, я полномочность
Муз? Из пылких таких безумиц?

Алчность,
Желчность
И неумолчность -
Всё, чем я характеризуюсь.

яркие аки стрекозы
постоянно нетрезвые
девочки не созданные для прозы
раздирают поэзию
кто-то по ту сторону баррикад
танцуя твист на его хребту
становится лирической героиней баллад
фактически приравниваясь к Христу
и он рождает ей сотни аллитераций
вылизывает ради неё ритм
превращаясь в депрессивного тунеядца
который вечно уныл и небрит
или хуже: она сама берётся за слог
муштрует его, будто бы он виновен
что какой-то там кареглазый не смог
оценить всю масштабность её любови
и вот эти садо-мазо русалки и феи
ходят, цитируя Бродского на автомате
толком ни жить, ни умереть не умея
заблудившись в комнате из окна и кровати

а я и сама такая, ни лучше ни хуже -
в точности так, как описано выше
не надеюсь на добротного мужа
или на собственную прочную крышу
но я мечтаю (фактически этим брежу)
что грудь наполняется молоком
и какой-нибудь Йорген - услужлив, нежен
строит нам среднестатический дом
потому что жизнь не роман Гюго,
её не нужно растаскивать на цитаты
иначе не останется ничего
кроме пустой и холодной хаты
в которой ты яркая аки вспышка
ревёшь бухая под lonely moon
стихов нажившая целую книжку
но совершенно не нужная
никому.

Я могу успокаивать и убеждать других в том, что всё наладится, устроится, что всё будет хорошо. Но есть один человек с которым этот номер не проходит - это я сам.

все очевидности приходят к тебе после третьего и со льдом.
вламываются в виски, сталкиваются с тобой лбом,
говорят: "ну, привет, дорогая, теперь мы совсем не уйдем".
и ты трогаешь голову, а внутри раздается гул,
внутри жарко и пыльно, там лето, июль, Стамбул.
этот был вечно пьян, тот вообще уснул,
третий всем был хорош, но свою линию гнул.
на запястье твоем расцветают ирисы и тюльпаны,
в черном кофе три ложки отборнейшего обмана.
нам пора уже всем повзрослеть давно, правда, мама?
только детство всегда с тобой, в одном из твоих карманов.
ты его достаешь расплатиться за славный вечер,
но запас золотистого чуда мал и не бесконечен.
ты вздыхаешь – ведь отдавать, по-хорошему, больше нечем,
и на стол выгребаешь все свои старые встречи:
и горячий июль, и уснувшего, и последнего,
оставляешь лишь детство и того самого, двадцатилетнего,
вечно пьяного и смешного, с глазами летними.
сколько вы не виделись, можно мерить уже столетьями.
в переулках перед рассветом разлита тишь.
ты идешь себе, улыбаешься и молчишь.

и он понимает, что видел её любой:
как она скалит зубы и бешено рвётся в бой,
чтоб не выглядеть слабой в мире тупых амёб,
корнеплодов, столплённых в бурт.
как она замучена алчной и злой толпой
и мечтает просто побыть собой.
взять и выключить этот чудной флешмоб,
сконцентрированный в абсурд.

и он делает вывод-видимо, всё всерьёз.
что он любит: как она морщит нос,
как забавно чихает, безумно смешно поёт.
не пытаясь её менять.

даже если она, психуя, идёт в разнос,
а ведь это очень плохой прогноз,
он уверен, что сразу же всё пройдет,
стоит только её обнять.

что он видел её: без мейкапа и всю в слезах,
видел голой, усталой, с хаосом в волосах,
видел пьяной, больной, ворчащей по пустякам.
мол, по дому кругом бардак.

как весь мир утопает в бездонных её глазах,
как она ищет друга в котах и бездомных псах,
как подходит всем платьям и каблукам.
что он любит все эти "как".

как она ставит "Scorpions" на репит,
как свернувшись калачиком мирно спит
и смешно сопит, укутавшись в тёплый плед,
растворяясь в своём мирке.

как сияет, словно большой софит,
если он дарит лилии и бисквит.
как она оставляет яркий помадный след
на небритой его щеке.

как в такие моменты его пробирает ток,
а она расцветает, словно лесной цветок.
в ней задор глумливого сорванца,
как же, боже, она нежна.

у него в груди вальсирует кипяток,
сердце бьётся, как дьявольский молоток.
он легко убирает прядку с её лица,
она очень ему нужна.

её кожа нежнее, чем самый искусный шёлк.
он, целуя, шепчет: "я рад, что тебя нашёл,
каждый взгляд твой мной выучен и любим,
безгранично и горячо.

ты со мной неизменно, куда бы я там ни шёл.
ну, а если мой бас рассержен, а взор тяжёл,
я хочу, чтоб ты тоже меня любым
принимала и грела, уткнувшись в моё плечо"

пропадают люди на час.
а бывает на месяц… на годы.
не зависит это от нас -
глупых стрелок часов хороводы.

что поделать с застывшей минутой?
разморозить её как, скажите?
укрывайте любимых заботой,
иль совсем никогда не любите!

её волосы пахнут дёгтем, плойкой и лавандовым мылом,
неисправным феном, чужой подушкой, корицей и тмином.
отвратительно притягательно, до безумия живо.
она улыбается мне,

и проходит

мимо.

в одном безымянном городе, на карте никем не найденном,
осталось всего два жителя, счастливей которых нет.
их утро, во всём похожее на наши чаи да радио,
имеет одно отличие - с улыбкой встречать рассвет.
их дни протекают в офисах, в таких же, как наши Аргусы,
что носят на крышах облако, как важный барон - парик.
разнятся дела от "срочного" до сонной поливки кактусов,
и так же, как нам, им хочется сбежать от всего на миг.
но вечером, в пледе сумерек и в теплых родных объятиях,
они забывают горечи, лишь в кофе добавлен ром.
тревоги уходят в прошлое и тает усталость в пряностях,
и все мировые ценности свелись до "побыть вдвоем".

и всё же одно условие поставлено этим городом:
исполнишь - бояться нечего, достигнешь любых вершин.
но если однажды вечером один не вернется в комнату,
второй остается пленником бездушных немых руин.

с человеком делишь жизнь не потому, что он любезный, а потому, что рядом с ним ты вибрируешь, хохочешь, паришь в воздухе, забыв о силе тяжести. потому, что тебе его не хватает, даже когда он в соседней комнате, потому что его молчание для тебя так же красноречиво, как его слова, потому что он любит твои недостатки не меньше, чем твои достоинства, потому что, засыпая вечером, ты боишься смерти и успокаиваешься, только когда думаешь о его взгляде поутру, о тепле его рук.
вот почему ты строишь с кем-то жизнь!

твое сердце становится похожим на перегруженную спасательную шлюпку. чтобы не утонуть, ты выбрасываешь за борт свою гордость и самоуважение, свою независимость, а спустя какое-то время ты начинаешь выбрасывать людей –своих друзей и всех прочих, кого ты знал годами.
но и это не спасает.
шлюпка погружается все глубже, и ты знаешь, что скоро она утонет, и ты вместе с ней.

ты решаешь отвлечься от этой большой любви,
и:

правишь в ворде какой-то ненужный невнятный текст,
передаешь пожилому водителю за проезд,
нарезаешь с собакой по парку с утра круги,
раздаешь потихоньку накопленные долги,
мажешь руки кремами - Сахара и шелуха,
замечая цыган, ускоряешь до бега шаг,
покупаешь в кофейнях бессменный чаёк с утра,
что-то изредка ешь - голь на выдумки-то хитра,
что-то в лифте поёшь, пока едешь на самый верх,
улыбаешься в трубку и морщишься от помех,
на бегу, на лету мысли скручиваешь в стихи,
плачешь из-за какой-то надуманной чепухи,
за трамваем бежишь,
шевелюру не досушив,
вечерами смеешься от визга подруг и шин,
ждешь альбом, как, наверное, ждали мужей с войны,
куролесишь, не зная ни совести, ни вины,
ищешь в самом простом мимолетную красоту,
ощущаешь вчерашнее пойло с утра во рту,
не стесняясь,
танцуешь,
смеешься,
дерешься,
и

задыхаешься,
задыхаешься
от любви.