•••

Эта сонма огней. Блики, что отражаются в твоих глазах и, словно маленькие мотыльки, поселяются в блеске гладких волос. Яркий аромат этого вечера пленяет больше, чем вино, и вся улица вдруг превращается в калейдоскоп. Она плывет под твоими ногами, смеётся раскатистым гулом машин, подмигивает желто-красными глазами. Ты радуешься, сдуваешь со лба прядь волос, протягиваешь руки и пытаешься обнять всё вокруг: дома, улицы, прохожих, и даже этих угрюмых желтолицых таксистов, у которых мешок с пылью вместо внутренностей.
Так явственно ощущать молодость и дышать ею.

Счастье.

Закружился в диком танце осени, спрятал под листвой дороги, перепутал всё на свете листопад. Хорошо бродить, утопая в листве. Хорошо набирать её полные руки, заставлять кружиться вновь и вновь, осыпая голову, плечи…
- Скажи что-нибудь грустное.
- Осенние листья.
- А грустнее?
- Осенние звёзды.
- Грустнее осенних звёзд бывает?
- Осенние птицы.
- Дедушка, есть осенние люди?
Его давно нет на свете, моего деда, а как прижмёт, защемит, - забываю, что нет. Мой добрый, мой умный дедушка живёт во мне. Он мой остров, мой материк, моя Земля.
- Дедушка, есть второе дыхание, а любовь бывает вторая? Ответь, дед, мне это очень нужно.
- Если ты мне скажешь: первая звезда, - я пойму. Это начало счёта, это надежда на звёздное небо.
- Дед, ну причём здесь звёздное небо? Ты прямо ответь, бывает или нет?
- Если ты скажешь: первое блюдо, я пойму – хочешь кушать и надеешься на второе и третье. Но когда говорят: первая любовь, - я не понимаю, что это? Начало счёта или надежда на вторую и третью?
- Дед, я, наверное, старею, мне хочется быть счастливым.
- Глупый ты ещё. Пойми, внук. Маму, Родину, Любимую не нумеруют.
- Дед, она не любит меня.
- А ты сам как к себе относишься?
- Плохо, дедушка, совсем плохо.
- А летать ты пробовал?
- Дед, средний я, серый, какие там полёты.
- Объясни, такого не понимаю.
- Дедушка, ты не представляешь, как трудно быть средним. Чувствовать себя щенком перед слонами и понимать – они это знают. Сознавать себя собакой перед мышами и знать: они этого никогда не поймут. Я ненавижу себя, иногда хочу стать мышью – их не обижают, они маленькие. Шмыгаю я, дед.
- Она тебя замечает?
- Никто я для неё. Моя жизнь – ожидание кости. Иногда меня гладят, а я не знаю, что делать: лаять или лизать руку, которая гладит, а может ударить.
- К себе не подпускай, вешай объявления на столбах.
- Шутишь, дед, какие объявления?
- Продаётся собачья шкура.
- А если придут за шкурой?
- На вырученные деньги купишь скрипку.
- Зачем мне скрипка, дед?
- Станешь играть любимой.
У меня нет родной деревни – мне некуда ехать, у меня нет отчего дома. Моя отчизна – мой дедушка, его слова, его мысли. Он учил меня любить, видеть, думать, хотел научить летать, но не успел.
Мы ходили с ним среди сосен и смотрели в небо. Дед говорил о каждой звезде, а ещё мой дедушка был влюблён в луну. Он знал о ней всё.
Как-то сказал:
- Одни учёные утверждают: лунные кратеры – остатки потухших вулканов, другие доказывают – следы метеоритов. Я уверен, лунные кратеры – застывшие взгляды великих. Вот очи Пушкина, а здесь глаза Блока, дальше – взор Бунина, а прямо перед тобой - Маяковского. Луна – музей любви человека. Но чтобы попасть в этот музей, нужно любить так, чтобы сгорать, как метеорит, с ума сходить, как вулкан!
- Не получается у меня, дед.
- Что не получается?
- Ничего не понимаю, во всём запутался. Дедушка, а кто они такие - осенние люди? Может, я и есть осенний?
- Нельзя мне все вопросы решать за тебя, есть такие, на которые ответишь только сам.
- Ой, дед, завидую я тебе.
- Это не так уж и плохо, я интересно жил.
- Дедушка, а как дальше мне, что делать?
Засыпая, я вновь услышал его голос:
- Внук, так хочется, чтобы ты знал: дед твой жив! Жив твой дед!
Я встал, открыл форточку и заорал на всю улицу, во всю ночь:
- Люди, жив мой дед! Мой умный, добрый, осенний дед! Мой остров! Моя Земля!

нет смысла просить прощения в Прощёное воскресенье, ведь тот, кто не простил тебя в другие дни, не простит и в этот

Когда Стивен уходит, Грейс хватает инерции продержаться двенадцать дней.
Она даже смеется – мол, Стиви, это идиотизм, но тебе видней.
А потом небеса начинают гнить и скукоживаться над ней.
И становится все темней.

Это больше не жизнь, констатирует Грейс, поскольку товаровед:
Безнадежно утрачивается форма, фактура, цвет;
Ни досады от поражений, ни удовольствия от побед.
Ты куда ушел-то, кретин, у тебя же сахарный диабет.
Кто готовит тебе обед?

Грейси продает его синтезатор – навряд ли этим его задев или отомстив.
Начинает помногу пить, совершенно себя забросив и распустив.
Все сидит на крыльце у двери, как бессловесный большой мастиф,
Ждет, когда возвратится Стив.

Он и вправду приходит как-то – приносит выпечки и вина.
Смотрит ласково, шутит, мол, ну кого это ты тут прячешь в шкафу, жена?
Грейс кидается прибираться и мыть бокалы, вся напряженная, как струна.
А потом начинает плакать – скажи, она у тебя красива? Она стройна?
Почему вы вместе, а я одна?..

Через год Стивен умирает, в одну минуту, "увы, мы сделали, что смогли".
Грейси приезжает его погладить по волосам, уронить на него случайную горсть земли.
И тогда вообще прекращаются буквы, цифры, и наступают одни нули.

И однажды вся боль укладывается в Грейс, так, как спать укладывается кот.
У большой, настоящей жизни, наверно, новый производитель, другой штрих-код.
А ее состоит из тех, кто не возвращается ни назавтра, ни через год.
И небес, работающих
На вход.

Кажется, я остыл, кажется, я ослеп
Был я с тобой без сил, а без тебя окреп
Милая, не скучай, лучше себе сыщи
Вся наша жизнь - трамвай,
Вся наша жизнь - пути.
Видишь ли наш маршрут словно пришол к концу
Знаешь, напрасно тут двигаться по кольцу
Дом твой мне стал простым
Пресным мне стал твой хлеб
Видишь ли, я остыл
видишь ли, я ослеп

пустота наступает внезапно и съедает тебя изнутри. тебе кажется, что вот сейчас всё пройдет, ты вернешься к прежней жизни, но нет - с каждым днем она засасывает тебя всё глубже, и нет сил, чтобы справиться с ней

то слишком медленно, то чересчур быстро оно течет сквозь пальцы - пять минут назад было вчера, спустя три секунды - уже завтра. и ты никогда не поймешь, насколько ценны для тебя эти минуты - переживаний, разочарований, радости, нежности, счастья - ведь всё, что ты делаешь, так или иначе остаётся в прошлом

родился и умер, а солнце так и не вышло

"Вторая навигация" — увидеть то, что за наблюдаемым, истинную суть вещей и явлений.

Платон, раскрывая реальность сверхчувственного, прибегает к образу "Вторая навигация", что приводит к пониманию двух планов бытия – видимого, феноменального и невидимого, улавливаемого исключительно интеллектом.

Первая навигация – корабль гонит течение и ветер.

Вторая навигация – найти способ плыть без ветра и течения, найти смысл, глубину, истину.

Идеал - это скелет. На него, как внутренности, насаживаются образы - сложная анатомически-душевная система. Ни один человек в точности не может соответствовать этому образу, оттуда и полигамия. Природой запрограммировано, что все мы - животные, в том числе и люди. А животные, как правило, не ограничиваются одной особью, за исключением некоторые видов. Так и люди. Мы сами запрещаем друг другу то, что естественно…

Рамки человеческого разума - штука сложная, и чтобы переступить это, человеку нужны неимоверные усилия над собой. И в первую очередь над своим чувством собственничества.

первый)