слышишь?

Ей нравится Джонни Депп и песни Земфиры
В шкафу ретро-кофты, на полу матрасов настил.
Мы пили китайский чай с шоколадным зефиром,
Когда я ее навестил.
Я что-то читал ей, присев на кровати
Смотрел как осень плюет в окно.
Она рылась в шкафу, выбирала платье
Говорила, что хочет играть в кино
Или в театре
На окраинах Рима.
А я вспоминал ее речи о Сартре
Когда тот еще не был мейнстримом.
Ей нравится Джонни Депп, но не так как Есенин
Ей нравится Шопен и тяжелый Сплин.
У нее на полке "Илиада" и "Одиссея "
В глазах отблески греческих вин
От белых до красных со специями.
Ей удавкой комната в общаге
Она мечтала побывать в Венеции
Она мечтала побывать в Праге
И выбросить все застиранные
Все надоевшие платья,
Уехав к морю с цветом сапфира
И миллионом кораллов.
Я что-то читал ей, присев на кровати
Она молча стирала
В ее сердце молчала Земфира.

У меня впереди еще целая жизнь
По крайней мере так говорят
И если плохо, то говорят "держись "
Если хорошо то-"я за тебя рад "

У меня впереди еще целая осень
Впрочем как зима и весна
Счастлив тот, кто просыпается в восемь
От запаха кофе и смс "как дела? "

У меня впереди еще целая юность
Если верить книгам, то к двадцати
Надо бросать безумие, обретать мудрость
Учиться терпению и любви.

У меня впереди счастливое лето,
Вот только ждать его совершенно нет сил
Тот, кто жил быстро и спешно-
На самом деле совсем не жил.

У меня впереди еще сотни купе/плацкартных
Десятки городов и может пару близких друзей
Дожить бы поскорее к началу марта
И научиться не терять любимых людей.

просыпаться с простуженным вдребезги сердцем,
раздражаться, выговаривая себе:
можно было вчера и теплее одеться,
а то ходишь, как летом,
в одной судьбе.

чай-чай, выручай; не выпуская из рук кружку,
прижимать колени к тёплому животу;
везде таскать за собой, как игрушку,
исступлённо баюкать
бессонную пустоту.

привыкать к холодам и к ветру бесцеремонному,
запальчиво штурмующему стекло,
закалённое, бутылочное, оконное;
закрывать методично двери,
беречь тепло.

вот так выйдешь прохладным вечером на прогулку,
не только не видно – не слышно ни зги;
и только в груди отзываются гулко
бодрые нарочито
твои шаги.

ты вбит ей в подкорку, в крылья и в ДНК.
при вскрытии, видимо, будет на что посмотреть.
неровностью пульса бежит на бумажке строка,
что в девочке этой тебя ну как минимум треть.
ты каждую встречу её заставлял леденеть.
теперь погляди, сколько в ней тебя дурака.

её не спасает ни водка, ни валокордин,
ни полные кайфа субботние вечера.
на всё покупает снотворное и кокаин,
снова блестит, словно елочная мишура.
а ты пропадаешь в ликёрных далёких мирах
и Каем слова собираешь из льдин.

она не она, чей-то кукольный плагиат,
застывшая вдруг на термометре ртуть.
в глазах же порой пробегает отборнейший мат,
когда невозможно от «тебя-болезни» вздохнуть,
теряется в песнях Васильева* суть,
никак не находится тёплый домашний халат.

ты вбит ей в подкорку, в крылья и в ДНК.
а ей бы работу и в ночь поднимать паруса,
а не топить твою треть в трехстах грамм коньяка,
вновь теребя ремешок на часах.
в этих бездонных и чистых её небесах
слишком уж много порою тебя чудака.

там на улице сущий пиздец, ох, простите, осенняя хмарь.
мне недавно принес гонец, мол, кранты, собирай инвентарь.
мол, не спрятаться мне в домах, не найти себе зонт и кров.
мол, все шансы мои швах. ну, а ты там как был, здоров.

ну, а ты там как был, красив, моложав и приветлив всем.
мол, ты жив там, проклятый, жив! и не помнишь меня совсем.
я ж несу свою бренность так, будто мне она по плечам.
будто я разменяла пятак, а мне дали тебя к мелочам.

будто все, что хочу - мое, без печалей и тихих слез,
и проклятое воронье не кружит надо мной всерьез.
будто осень шуршит листвой, греет солнцем мой жалкий мир.
будто мы тут с тобой вдвоем.
будто ты в нем когда то был.

можно смело слететь с катушек,
расстрелять все патроны в воздух,
пустоту внутри себя слушать,
по ночам не смотреть на звезды.
в шумном городе тихим вечером
наслаждаться взахлеб, до последнего,
жить короткими, грустными встречами
и дешевой мечтой, ниже среднего.
забывать все, что не забывается,
а потом вспоминать с улыбкой,
никогда ни в чем не раскаиваться,
не подсчитывать шрамы-ошибки.
растворять свою жизнь постепенно
в этом мутном, кислотном времени,
быть счастливым самозабвенно,
одиноким, без рода и племени.
беспробудным горьким веселием,
поворотом на долгом пути
этот шум в голове, с похмелья,
оборвет тишина в груди.

Все эти прямоходящие, курящие, надушенные, непьющие,
со вкусом и дорого упакованные. Всё время куда – то
командированные. Идущие, бегущие и летящие. Там, среди
них, то самое твоё настоящее. Такое близкое и
теплокровное млекопитающее. Которое скажет -
" Давай обнимемся. "
Где романтичные фильмы,
В которых мы никогда не снимемся?

У меня впереди еще целая жизнь
По крайней мере так говорят
И если плохо, то говорят "держись "
Если хорошо то-"я за тебя рад "

У меня впереди еще целая осень
Впрочем как зима и весна
Счастлив тот, кто просыпается в восемь
От запаха кофе и смс "как дела? "

У меня впереди еще целая юность
Если верить книгам, то к двадцати
Надо бросать безумие, обретать мудрость
Учиться терпению и любви.

У меня впереди счастливое лето,
Вот только ждать его совершенно нет сил
Тот, кто жил быстро и спешно-
На самом деле совсем не жил.

У меня впереди еще сотни купе/плацкартных
Десятки городов и может пару близких друзей
Дожить бы поскорее к началу марта
И научиться не терять любимых людей.

Он сосчитал до десяти и погасил спокойно лампу,
И ничего не взорвалось в его «фатальной» тишине.
И вот теперь под белизной пустых огней квартирной рампы
В теченье часа (что уж там!) тот взрыв свершается во мне.

Будильник замер. На часах всё те же цифры. Те же стрелки.
И время, дёргаясь, спешит в моём наивнейшем мирке.
А я по-чеховски мельчал, и стал таким безумно мелким,
Что даже та (всех ближе мне) теперь маячит вдалеке.

Я ей кричу – она молчит и трансформируется в точку,
И для меня она уже не человек – лишь мысль о нём.
Я позабыл её. Почти. Ну, то есть, помню, но не точно,
Ну то есть в памяти моей она охвачена огнём.

И я взрываюсь наконец. (Финальным взрывом!). Безвозвратно.
Будильник хохотом своим бесчестит жалкую тоску.
Я что вам – Бог? Я просто так. Объятый полчищем разврата,
Свою бездарную любовь у старой будки стерегу.

Я, может, тоже бы хотел писать эстетику пространства,
Но я исстрадываю все свои царапинки души.
…
А Бродский богом на меня глядит свежо и беспристрастно,
И не взрывается ничто в его придуманной тиши.”

знаешь, дело не в том, что ты ищешь её глазами, а ко мне подвигаешь рюмку
с мутноватой водичкой, с запахом спирта, со вкусом клюквы.
дело в том, что мне через месяц двадцать, а выгляжу я на десять,
что устала от серых будней, коммерческих фильмов, дешёвых сплетен.
эта жизнь – субститут. не еда – а сухие смеси.
знаешь, мальчик, ведь это же ты за меня в ответе.
ты же держишь меня за запястье, хоть ей посвящаешь песни.
мне же кроме твоей улыбки ничего и не нужно на этом свете.
я ношу тебя на лопатке, как другие – на шее крестик.
эта жизнь без тебя даже грамма, поверь, не весит.
ведь мне хриплый твой голос как ржавая спица в спину.
я всё больше стараюсь смотреть на тебя, как на сына,
не похожего на отца, но удавшегося на славу.
мне когда-то казалось, что я не смогу стать слабой.
тут нам всем стелют мягко, потом оставляют шрамы,
воздают по поступкам, по ценностям и по нравам,
даже если ты самый святой, даже если красивый самый.