Артур Неверлен

Глава 2.

Кристофер Хатт, лучший сыщик своего округа, купив кофе в пластиковом стаканчике, продвигался к метро. В брезентовом плаще, с мешками под глазами, сигаретой в зубах и четырехдневной небритостью, он отталкивал от себя лондонских прохожих подобным видом. Хатт никогда особо не любил людей и таким образом отгораживал нежелательные контакты с ними. Синяки под глазницами кричали о хроническом недосыпе их обладателя. На самом деле, проблемы со сном началась около четырёх месяцев назад, когда появился этот, чёртов подражатель. Дело, которое он вёл двадцать лет назад, снова всплыло на поверхность, как гнойный прыщ на носу. Снова никаких зацепок, снова жертвы кокни, снова тот же почерк убийств, снова ни одного подозреваемого. Убийца издевался над полицией так, что у Кристофера сводило челюсть, когда приходило извещение о новом преступлении. Всё бы ничего, даже перерезанное горло и распоротое брюхо, но он вырезал своим жертвам глаза, а в пустотах оставлял две записки с шифрами. На бумажках были цифры и буквы, которые нужно было поменять местами таким образом, чтобы появилась дата и место совершения следующего убийства. Но они никогда не успевали. Над этими шифрами работал целый отдел логических аналитиков, которые были бессильны. Чертовски умный сукин сын.
Детектив спустился в метро и вошёл в переполненный вагон. Утром всегда было много людей, отправляющихся на работу. Час-пик, что поделать. Пассажиры из-за нехватки мест прижимались друг другу, и вот, к Хатту уже прижались несколько человек. Подвигав от дискомфорта скулами, он смерился со своей участью. Сам виноват, в конце концов, что до сорока трёх, так и не научился водить машину, - подумал Кристофер и уткнулся в книжку, которую держала в руках рядом стоящая девушка.

«Я сунул свой коротконосый 38 калибра в наплечную кобуру. Затем я отпер сейф и положил три косяка лучшей колумбийской травы, смешанной с гашишем, себе в карман. Ничто не сравнится с косяком, когда надо взломать лед и взболтать память. Я захватил с собой также плитку героина. Иногда лучше расплачиваться им, чем деньгами.
Большинство адресов были в районе Сохо. Это означало мансарды, а мансарды зачастую означают, что входная дверь заперта. Итак, я начал с Шестой улицы.
Она сразу открыла дверь, но оставила неснятой цепочку. Ее зрачки были расширены, глаза бегали, и она сопела, она ждала барыгу. Она посмотрела на меня с ненавистью.
Я улыбнулся.
– Ожидали кого-то другого?
– Ты коп?
– Нет. Я частный детектив, нанятый семьей Джерри Грина, чтобы разыскать его. Вы его знали.
– Знаешь, я не обязана с тобой разговаривать.
– Нет, не обязана. Но можешь захотеть. – Я показал ей плитку героина. Она сняла цепочку.».

Девушка закрыла книгу, собираясь выходить и Хатт прочитал на обложке: Уильям Берроуз «Города Красной Ночи». Надо бы зайти в книжный и прикупить это чтиво, - подумал Кристофер и уставился в окно, на проносящиеся мимо стены метрополитена. Внезапно он почувствовал, как чья-то рука лезет в карман его плаща и резко обернулся назад. На него смотрел обдолбаный наглухо наркоша, с тупой улыбкой на лице. Кристофер даже сказать ничего не успел, как карманник выбежал с его бумажником в открывшиеся двери. Сыщик немедля покинул вагон и отправился за резвым воришкой. Когда тот столкнулся о жуткое столпотворение людей, Хатт нагнал его и, схватив за шиворот куртки, опрокинул на мраморный пол. Кристофер достал пистолет, оседлал спину парня и приставил дуло к затылку.
- Лучше не дёргайся, сынок. У меня лицензия на отстрел тебе подобных, - прорычал детектив, когда преступник попытался выбраться из под него.
Люди вокруг них расступились на десять метров и шокировано наблюдали за происходящим.
- Отпустите меня, умоляю, мне нельзя в тюрьму, - пропищал парень сморщенным от давления о пол, лицом.
Кристофер нервно посмеялся и надавил ещё сильнее на его затылок пистолетом.
- Это ещё почему, щенок? Воровать бумажники тебе, значит, можно, а в тюрьму нельзя.
- У меня больная мать, а я единственный ребёнок в семье. Она умрёт без меня, - произнёс юноша со всхлипами.
Слеза покатилась по его лицу, но Хатта подобные «душещипательные» истории почему-то не трогали.
- Эту песенку типичного наркомана, я уже слышал. Что ж ты, сучёныш, не думал о своей матери, когда долбил по вене, а? Нечего меня здесь разводить, поедем в участок, - со злой насмешкой в голосе, выплёвывая каждое слово, проговорил Кристофер и нацепил на парня наручники.
Толпа зевак по-прежнему любовалась на сие действие, ожидая, чем всё закончится.
- Вставай, - прикрикнул коп, и дёрнул парня за руки, - Так, разошлись! Цирк окончен, вы мешаете задержанию преступника!
Одна половина зрителей равнодушно пошла по своим делам, вторая же с явным разочарованием. Кристофер помог пареньку подняться и повёл к выходу из метро.

Когда Хатт подходил к участку, в котором работал, то его вид не предвещал ничего хорошего. Того обдолбанного карманника он отпустил. Забрал у него свой бумажник, взял обещание, что тот завяжет долбить по вене, устроится на работу и будет жить как человек. Слишком уж он напомнил Кристоферу сына, который скончался три года назад от передозировки героином. Он редко делал поблажки преступникам, но это был именно тот случай. Бессилие и сумасшедшая тоска по сыну, сделали своё дело.
К детективу, когда он вошёл в здание, сразу же подбежал его помощник Билл, и быстро затараторил:
- Шеф, у нас новый труп.
- Они у нас каждый день, Билл. По какому делу? – с усталостью и злостью отозвался начальник, продолжая шагать к кабинету.
- По делу подражателя Нумизмату.
Бэрот остановился как вкопанный, вонзив пристальный взгляд в Билла.
- Собери все известные данные по этому трупу и через двадцать минут выдвигаемся на место преступления, - серьёзно отчеканил Кристофер и направился в свой кабинет.
- Хорошо, шеф, - бросил ему в спину помощник и удалился.
Придя на своё рабочее место, детектив сел на кожаный стул и стал крутить в руках ручку, с целью усмирить гнев. Мысль о том, что этот жалки пародист снова надул их как мальчишек, выводила из себя.
Обычно подражатели были хуже их предшественников тем, что оказывались всего-навсего психопатами, начитавшимися книжек или информационных сводок. В тюрьму они попадали очень быстро. Но это был не тот, стандартный, случай. Здесь орудовал такой же гений, что и двадцать лет назад. Убийцы с подобным почерком были по истине гениальны. «Наставник» нового Нумизмата получил своё прозвище из-за чёртовых газетчиков. Копы прозвали его просто – «Окулист», но журналисты предложили свою версию. Проведя логическую цепочку из того, что он вырывал глаза жертвам, не оставляя их на месте преступления. А, следовательно, забирал себе и коллекционировал. Глаз – редкая монета, отражение души, самое дорогое, что есть у человека. Он оставлял на их месте шифры, словно цену на аукционе. Успеют ли они «выкупить» его следующий лот или нет. Так его и прозвали Нумизматом. Гениальный был сукин сын. Хоть и сумасшедший.
В кабинет к Хатту влетел помощник, впихивая в руки папку с документами, и принялся что-то быстро вводить в курс дела начальника. На папке виднелась дата. «24 ноября, 2010 год».

Уильям, как и всегда, пришёл на работу раньше всех, чтобы подготовить рабочее место. По привычке сорвав отживший календарный лист, появился новый, молодой. Ему было всего-то семь часов и тридцать минут. 24 ноября.
Уилл разбирал инструменты и складывал их на свои места, для удобства их использования. Перетаскивая туда обратно гаечные ключи, домкраты и разнообразные запчасти, он случайно подслушивал разговор двух коллег по работе. Они обсуждали те новости о серийном убийце, которые он не так давно видел в газете, но не придал никакого значения. Один парень рассказывал другому, что знакомый его кузена, когда гулял со своей собакой, наткнулся на пару человеческих глаз. У всех жертв этого маньяка всегда отсутствовали глаза, это Уильям запомнил, пробегая глазами по статье. Он представил себе, как мужчина идёт вечером по улице, держа пса на поводке. Псина справляет нужду и, унюхав что-то странно-заманчивое для его обоняния, потянул хозяина к добыче. Тот лениво поплёлся за рвущимся из ошейника псом и, присмотревшись, к чему его привёл «поводырь» испытывает животный шок и страх. Он подумал, что, наверное, тоже потерял дар речи на ближайшие полчаса, после подобного зрелища.
Коллеги разошлись по своим рабочим местам и голоса их затихли. Уильям продолжил заниматься своим делом и морально подготавливать себя к трудовому дню.

Запись из дневника Уильяма Бекиста.

Джек уже с неделю живёт в моём доме. Думаю, что не зря его приютил. Он отличный парень и во многом мне помогает. Такой чистоты в моём жилище я не видел с того момента, как его приобрёл. И да, я наконец-то начал питаться нормальной пищей, а не тем что подвернётся. Иногда я вообще не ел, забывая чувство голода и заливая его чем-нибудь покрепче. Также Джек помогает мне с книгой. Пару дней назад мы встретились с его знакомыми из «подпольной редакции». Толковые, весёлые ребята со стальной хваткой в этом деле. Прочли несколько отрывков из моих рукописей и сказали, то же самое, что и Джек в вечер нашего знакомства. Они уже готовят мою последнюю книгу к печати и ждут ту, что я пишу сейчас. Счастью моему предела нет. Я так долго желал, чтобы меня напечатали, а теперь это сбылось. Остаётся только работать. Ещё пропали проблемы со сном, но появились проблемы с памятью. Не помню некоторые фрагменты прожитого дня. Но, я думаю, это из-за злоупотребления алкоголя. Джек говорит, что стило обратиться к врачу, но я не считаю, что это столь страшное заболевание, если оно вообще имеется. Но может, и проверюсь на всякий случай. Кстати, Джек…

Запись в дневнике прерывается слабым росчерком и следами высохших слюней на бумаге. Уильям так и уснул лицом в своей исповеди.

- Да, думаю, нам удастся их сегодня хорошенько оттрахать, - весело прощебетал парень, входя в уборную кафе.
Его друг последовал за ним. Подойдя к писсуарам и начав справлять нужду, заговорил второй:
- Слушай, а ты кого уже выбрал? Стэф или Милу? – проговорил он, и застегнул ширинку.
- Думаю, что Милу. Да и она вроде на меня глаз положила, - на повышенных тонах ответил парень, подмигнул другу и последовал его примеру, пройдя к раковинам.
Тот, что был повыше и выбрал ту самую, Милу, просунул руки под кран, и оттуда полилась вода, омывая пальцы и ладони. Он невзначай опустил голову вниз и буквально отпрыгнул от раковины, впечатавшись в стену спиной.
- Твою мать! Что это за хуйня! Ким, что это за хуйня в раковине? Это глаза? Это, мать твою, человеческие глаза?! – истошным криком завопил парень на всё помещение.
Ким нерешительно взглянул туда, на что с диким страхом смотрел его друг и повторил действие первого, прикрыв рот ладонью.
- Чёрт, похоже, что это действительно глаза.

зимние трипы, они такие, детка.
они лезут из тебя в тексты и приступы.
ты ломаешь на полу, будто иссохшая ветка.
никому ненужный мальчик-нимфетка.
и эти холодные ключицы-выступы.

вик, знаешь, я уже который день дома.
не выхожу из комнаты, сутками на кровати.
я сгораю в свои годы, как сухая солома.
и встаю у кого-то в горле комом.
и это лишь малая часть моих достоинств, кстати.

а ещё я лживая, лицемерная тварь.
моральный урод с закосом на нормальность.
я уже ненавижу этот хуев январь.
я продолжаю насиловать толковый словарь.
и надеюсь не встретить свою чёртову старость.

у всех много дел, всем снова не до меня.
я житель обочин, скиталец унылый.
всё это хуже, чем бензопилой техасская резня.
ага, вот такой вот я слабак и размазня.
нежеланный ребёнок, отовсюду гонимый.

Глава 1.

В подобных заведениях, например, как «Плэнтэин», обычно собираются люди из неблагополучных и опасных кварталов. Конечно, большинство из них редко ходит в бары и предпочитает пить на улицах из-за отсутствия денег, но если выгодно толкнуть наркоту или пушку, то можно выпить и тут. В дверном проёме появился мужчина лет тридцати, в потёртых джинсах и грязной ветровке. Пара человек покосилось на него, и отвели взгляд обратно. Этого мужчину звали то ли Стив, то ли Стэн и он частенько напивался здесь вечерами. Он прошёл к стойке, сделал у бармена заказ и опустился рядом стоящий стул.
Посетителей было не очень много, человек десять от силы. В углу помещения сидел парень, на столе которого стояла початая бутылка дешёвого виски, стакан и полная окурков пепельница. Он обложился какими-то бумагами, в которые отрывисто и судорожно что-то записывал. На вид ему было около двадцати восьми, но на самом деле он был порядком младше. Видимо постоянные запои, и проблемы со сном делали своё дело. Его руки и ногти покрылись бледной чернотой из-за мазута, и их уже было невозможно отмыть. Чтобы хоть как-то сводить концы с концами и помогать больной матери, содержащей ещё двух детей, он работал автомехаником и изредка толкал наркоту. Отец ушёл из семьи, когда ему было четырнадцать, и он прекрасно помнил этот период жизни. Вечные ссоры с обеих сторон двух родителей, после чего последовали, полная безразличность к детям со стороны матери и её запой в три года. Он понимал, что мечту о поступлении в престижный колледж, ну, или какой попроще, стоит забыть как страшный сон. Вскоре он понял, что стать писателем можно и без специального для этого образования и в свободное от работы время очень много писал. Пару раз он относил рукописи в редакции, но везде ему говорили «Нет». Решив, что он просто ещё не создал чего-то действительно достойного печати, он продолжил работать над этим «в стол». Знакомые говорили – «Уилл, завязывай, это не твоё, займись чем-то более прибыльным, что ли». Он смиренно кивал головой, но не прекращал писать, писать, писать. Уильям верил, что однажды он прорвётся на олимп современной мировой литературы, просто ещё не время.
- Тут не занято? – прозвучал голос сверху, отвлекая Уильяма от письма и заставляя поднять голову.
Он прошёлся взглядом по бару и заметил, что несколько столиков и мест у барной стойки пустуют. Перед ним стоял молодой парень, лет девятнадцати от силы, и держал в руках два бокала с пивом. Уильям подумал, что это немного странно, но решил не заострять на этом внимание.
- Ну, садись, - пожал плечами Уилл и уткнулся взглядом обратно в листы.
Парень приземлился на стул, поставил бокалы на стол и придвинул один соседу.
- Меня Джек зовут, - замявшись, произнёс новый знакомый и протянул руку.
- Уильям, - произнёс он, не поднимая головы, и пожал руку.
Повисшее молчание длилось около пяти минут, во время которого Уилл медленно курил и продолжал что-то чиркать по своим листам. Джек делал по несколько глотков из стакана, смотря себе под нос, и снова поднимал глаза; продолжая наблюдать за пишущим соседом. Потерев затылок, он нерешительно произнёс:
- Что пишешь, если не секрет?
- Книгу, - просто ответил Уильям.
- Можно прочесть?
- Тут не с начала, так что, навряд ли что-то поймёшь.
- Я хотел просто стиль оценить. Я учился в литературном колледже, пока меня оттуда не выперли, - со слабой улыбкой протараторил Джек.
- Хмм. А по тебе и не скажешь, что ты литератор, - в тон ему ответил Уилл, - Ну, возьми, оцени.
Джек взял листы из протянутой руки и принялся бегать глазами по строчкам. Спустя несколько минут, он воодушевлённо присвистнул, отхлебнул пива и проговорил:
- Довольно интересный стиль. Не встречал подобного раньше.
- А издательство так не считает, - иронично произнёс собеседник и опрокинул остаток виски в себя.
- В издательствах сидят придурки-консерваторы. Не стоит обращать не них внимания. Но существуют издательства, нацеленные именно на подобных писателей, как ты. У меня есть пара знакомых оттуда.
- Оу, даже так, - удивлённо произнёс Уилл, - Не слышал, честно говоря. Кстати, почему тебя выгнали из колледжа?
- Я толкал наркоту богатеньким деткам и меня кто-то сдал директору. В моей комнате устроили настоящий обыск, представляешь? А на тот момент мне как раз пришла «посылка» с разными веселушками. Вот мне и пришлось бежать из Бирмингема, чтобы избежать тюрьмы. Так я и путешествую.
- Даа, - протянул Уильям, - Я всегда мечтал отправиться куда-нибудь, но за пределы Лондона так никогда и не выбирался.
- Никогда не поздно, как говорится, - улыбнувшись, прокричал Джек и несколько человек в баре обернулись к их столику, - Ну, выпьем за знакомство?
- Выпьем, - ответил Уилл, поднял свой бокал с пивом и стукнул о стакан нового знакомого.
Потом они заказали ещё пива и продолжили разговоры о разных мелочах. Позже выяснилось, что по близости во всех отелях нет свободных номеров и Джеку негде ночевать. Уильям был уже порядком пьян, когда предложил ему остаться у себя. Тот охотно согласился и уже за полночь, шатаясь, они, вышли из бара и отправились в сторону дома.

Сквозь утреннюю полудрему Уильям почувствовал дикую боль в спине, шее и конечностях. Он неспешно открыл глаза, осмотрелся и понял, что уснул в кресле. Голова от накануне выпитого, разрывалась вспышками ядерных бомб, а во рту царствовала Сахара. Медленно поднявшись на ноги, он начал разминать тело. С сонным видом Уильям направился на кухню, чтобы выпить аспирина и воды. Подойдя ближе, он услышал звуки воды льющейся из крана и какого-то потрескивания. Его насторожили эти звуки. Он поднял с пола пустую бутылку из под коньяка и на цыпочках начал прокрадываться на кухню. Когда он одним глазом заглянул в комнату, то увидел стоящего к нему спиной парня с полотенцем на бёдрах. Тот обернулся, и Уильям вспомнил Джека и весь вчерашний вечер. Подумав о том, что пора бы пить поменьше, он таки вошёл с пустым сосудом в руках.
- Я надеюсь, ты не против, что я воспользовался твоей ванной и кухней, - с улыбкой произнёс Джек и поставил на стол две тарелки с яичницей.
- Нет, всё в порядке, - тряхнув головой, ответил Уилл.
Хозяин дома подошёл к холодильнику и достал оттуда бутылку холодного пива. Пустив жидкость в организм, он моментально почувствовал облегчение. Уилл повернулся обратно к столу и увидел, что Джек уже поглощает свой завтрак. Он, молча сел рядом и последовал его примеру. Завтрак оказался на удивление вкусным. Идеально поджаренные яйца и бекон, грамотно приправленные специями буквально таяли во рту. Сам он готовил ужасно и уже давно не ел вкусной, домашней еды. Прожевав огромный кусок, который он с жадности запихнул в рот и обжёг язык, он произнёс:
- Чёрт, сто лет не ел ничего вкуснее.
Джек засмеялся и отхлебнул кофе из бокала. Которое Уильям уже успел оценить и отметить, что и кофе был сварен отлично.
- Это же всего лишь яичница, - сказал Джек, - Я много чего умею готовить. Я жил без матери, с отцом и двумя братьями. Так как я был младше всех, а братья с отцом работали, то все обязанности по дому были на мне. Много лет практики, так сказать.
Уильям с видом голодного неандертальца поглощал завтрак, а Джек подошёл к плите сварить ещё кофе, так как тот, что они пили, уже закончился. Уилл проглотив последний кусок еды, вытер рот бумажной салфеткой и медленно проговорил:
- И куда ты думаешь ехать после Лондона?
Джек повернулся к нему лицом и опёрся спиной на столешницу.
- Не знаю даже. Куда занесёт, - пожав плечами, произнёс он и отвернулся обратно к плите.
- Я вот, что хочу тебе предложить. Можешь жить здесь, только с несколькими условиями, - серьёзно произнёс Уильям и, смяв салфетку, кинул её на стол.
Джек повернулся обратно с явно заинтересованным видом.
- Какими, например?
- За квартиру платить тебе не нужно. Нужно только хлопотать по дому, не водить сюда посторонних и иногда выпивать со мной, - на последних словах Уилл улыбнулся и начал выжидать ответа.
Собеседник старательно обдумывал данное предложение и, махнув рукой, ответил:
- Я согласен, мне всё равно некуда идти.
- Вот и отлично. Тогда с новосельем, - весело парировал Уильям и встал из-за стола, - Кстати, газету уже приносили?
- Да-да, вот она, - произнёс Джек и, взяв её со стола, протянул Уильяму.
- Спасибо.
Уилл посмотрел на титульный лист газеты и прочёл: «1989 год. Лондон-таймс. В Англии появился серийный убийца, жестоко разделавшись с тринадцатью молодыми людьми».

Говард быстрым шагом двигался по направлению в университет, когда ему буквально впихнули в руки утренний выпуск газеты. На ходу он пробежал глазами по «кричащему» заголовку: «2010 год. Лондон-таймс. В Англии орудует серийный маньяк-подражатель». Не придав этому никакого значения, он бросил кусок бесполезной бумаги в оказавшуюся рядом урну.

Когда Говард с опозданием на пятнадцать минут кубарем ввалился в аудиторию, преподаватель метнул в его сторону грозный взгляд.
- Мистер Стивенсон, что вам помешало явиться на лекцию вовремя? – строгим тоном произнёс тот.
- Простите Мистер Дадли, я проспал, - создав на лице виноватый вид, ответил Говард и стал теребить молнию на тонкой куртке.
- Как всегда один и тот же ответ. Проходите, Мистер Стивенсон, и постарайтесь в следующий раз приходить без опозданий. Я устал уделять вашей персоне чрезмерное внимание, - отчеканил учитель и повернулся обратно к доске что-то писать.
Говард быстрым шагом отправился к своему месту, где как обычно сидели Пит и Мелани. Пит был другом детства, так называемой опорой в его жизни. А Мелани, получившей когда-то отказ на отношения, подругой. Точнее она пыталась возместить свои чувства дружбой, хоть Стивенсон и не воспринимал её как товарища.
- Чувак, я подарю тебе будильник на рождество, - прошипел Пит, когда Говард сел рядом с ним.
- Только не лечи меня, а, - простонал Стивенсон, и уткнулся головой в сложенные на парте руки.
Говард Стивенсон был самим Мистером Популярностью. Университет, куда попадали только детки богатых родителей, был весь в восторге от него. Девушки томно вздыхали, когда тот проходил мимо, а парни завистливо провожали взглядом. Ну, и не только завистливо. Стройное тело, смазливое лицо с высокими скулами, выразительными глазами и «блядскими» губами, мало кого оставляло равнодушным. Плюс ко всему, богатые родители, так же добавляли «привлекательности». Говард, как единственный ребёнок в семье и наследник, вёл достаточно развязный образ жизни, пользуясь тем, что ему всё сходит с рук. Постоянные тусовки в ночных клубах, лёгкие наркотики, секс с кем попало, не обращая внимания на пол партнёра. Вся «ночная каста» молодёжи знала его под прозвищем Стив. Он не любил и не считал нужным представляться настоящим именем перед людьми «на ночь».

Когда Говард вошёл в свой роскошный дом, то в коридоре встретился с родителями, которые куда-то собирались. Отец, облачённый в пальто, классические брюки и идеально начищенные туфли держал в руках два небольших чемодана. Мать в это время надевала тонкую шубу и говорила по телефону.
- Привет Говард, что-то ты рано с учёбы. Всё в порядке? – между делом произнёс Стивенсон старший, притоптывая носком туфли, видимо ожидая, пока соберётся его жена.
- Да, пап. Всё нормально. А вы куда? – ответил сын и начал стягивать с себя верхнюю одежду и обувь.
- Мы на несколько дней отправляемся в Швейцарию, по делам компании. Так что, веди себя хорошо, - сказал отец и на последних словах подмигнул сыну.
- Хорошо, - ответно улыбнулся Говард и, пройдя немного поцеловал мать в щеку, - До скорого.
Стивенсон-младший поднялся на второй этаж и, войдя в свою комнату, завалился на кровать. Рядом с подушкой так и лежал ноутбук, который он забыл выключить утром. Точнее, он забыл его выключить ещё ночью. На экране мигало оповещение о новом сообщение, которое он не очень хотел открывать. Он знал, от кого это письмо и так же, знал, что как только прочтёт его, по нему пройдётся лавина воспоминаний, которая подобно мясорубке превратит его в фарш на ближайшие несколько дней. Но любопытство, как известно, сильное чувство. Он нажал на клавишу «Открыть сообщение» и принялся читать текст во всплывшем окне.

«Говард, здравствуй. У меня всё в порядке, на новом месте уже устроился. Город неплох, люди доброжелательные. В колледже все довольно доброжелательно меня приняли. С родителями по-прежнему не разговариваю. Гов, я очень сильно скучаю. Невыносимо находится так далеко от тебя. Просто сил никаких нет. Но я стараюсь держаться. Надеюсь, скоро смогу вырваться в Лондон…».

Читать дальше сил у Стивенсона не хватило, и он захлопнул ноутбук. Уткнувшись лицом в подушку, он начал бездумно кричать. От безысходности, беспомощности и отвращения ко всему происходящему. По истечению некоторого времени, истерика сменилась тихими всхлипами, и он провалился в сон.

Он всегда уезжал в это место, когда не хотел с кем-либо видеться. Вероятность встретить в этой части города знакомых, была нещадно мала. Говард по привычке выключил телефон и оставил его дома. Так же он снял наручные часы, чтобы забыть о времени и подобной чуши.
Когда такси затормозило около знакомого заведения, с мигающей вывеской, он расплатился с водителем и вышел из машины. У привычного слова «Плэнтэин» перестали гореть несколько букв, и теперь можно было прочитать вывеску как «Лэнтин». Войдя внутрь, он подошёл к бару, заказал бутылку абсента и направился к столику в углу, за которым частенько и коротал здешние вечера.

Говард чувствовал, что если выпьет ещё немного, то не сможет и из-за стола встать. Именно поэтому, он с трудом поднялся со стула и на ватных ногах потопал к выходу. Проходя мимо барной стойки, Стивенсон услышал чей-то голос, но не расслышал слов. Повернув голову вправо, он увидел улыбающегося парня.
- Ты что-то сказал? – пьяно пробормотал Говард.
- Я говорю, может тебе помочь дойти до дома? – не прекращая улыбаться, повторил свои слова незнакомец.
- Нет, спасибо, - ответил Стивенсон и, развернувшись лицом обратно к выходу, сделал шаг.
Шаг получился неудачным и он с грохотом упал на пол. В силу алкогольного опьянения, боли он не почувствовал. Попытки подняться обратно увенчались неудачами, и он почувствовал, как чьи-то руки ставят его на ноги.
- А говоришь, что помощь не нужна, - расхохотавшись, сказал парень и закинул одну руку Говарда себе на плечо.
- Да я в порядке, - нечленораздельно произнёс Говард, даже не в состоянии держать голову ровно.
- Да-да, я вижу, - весело ответил молодой человек и потащил пьяное тело на улицу, - Ты, где живёшь хоть?
- На Вигмор стрит, 24.
- Ох, ты ж ё. Это как тебя на окраину-то занесло, золотой мальчик? – с насмешкой в голосе, произнёс парень, протаскивая его ближе к телефонной будке.
- Ну, вот так. А чего это ты помогаешь золотому мальчику, не брезгуешь? – отозвался с той же насмешкой в голосе Стивенсон, когда незнакомец облокотил его спиной на будку.
Говард смотрел блестящими глазами на незнакомца и явно собирался что-то сказать. Но мыслей в голове было с крокодиловы слёзы.
- Пф. А с чего мне брезговать? Ты же не дерьмом вымазан, - еле улыбаясь, ответил парень, - Меня, кстати, Бенедикт, зовут.
Глаза у Говарда заметно округлились, и он только в этот момент заметил внешнее сходство со старым знакомым.
- Говард, - просто ответил он, отойдя от шока, и протянул руку.
Он и сам не знал, почему представился настоящим именем, а не сокращением фамилии. Когда его руку сжала чужая рука, он слабо пожал её в ответ и сразу же отшатнулся.
- Как же ты похож на…

мы не поколение Х, не битники.
у нас всё с лёгкой руки, а вы породисты, вы двойники.
мы разбитая к счастью посуда,
вы же бабы с пустыми вёдрами и пробитое судно.

и если у нас цирк, то только Диабло.
у вас игрушки-дилдо и вашим кольцам всё мало.
у нас тонны стихов и прозы,
вам в глазницы занозы и псевдометаморфозы.

мы инновации этого мира,
залатавшие чёрные дыры, с огнём во рту факиры.
если вы гении и легенды,
то мы всевселенское зло и нечеловеческие беды.

Прохожие еле заостряют внимание,
На третьесортных актёров streets.
Реальность – выколотая точка касания,
Скучный творец-гид, бесконечные trips.

Это затянувшийся, нудный коллапс,
Продолжающийся по инерции.
Вместо слов невероятное количество клякс,
Ставшее для нас квинтэссенцией.

Black pain уже не лезет в горло,
Будто не своё, а инородное что-то.
Нескончаемо на кровати wallow,
Это предсмертное, последнее сальто под соло.

я приобрёл себе инъекцию alone,
вырывающую стон у полумёртвого клоуна.
король примеряет тысячи ржавых корон,
несколько эскапизма волн раскрыли альтернативный фон.
процесс жизнедеятельности остановил девятый патрон.

из меня вырастает лучший серийный самоубийца.
ваши перекосоёбленые лица заставляют напиться.
вызывайте скорую, пожарных и чёртову полицию,
это не может больше копиться, переизбыток фрикций.
- ты не устал ещё ей молиться?
- она просто когда-то разрезала меня как пиццу и теперь нескончаемо мне снится.
- может свозить тебя отдохнуть. как тебе Ницца?
- мам. как думаешь, лучше виселица или веселиться?

в моей исповедальне уже давно нет исповедателя,
вокруг люди-маратели, фанатики сублимации.
я опустел после бессознательной эмиграции,
отделяют мысли-шпатели, без намёков по касательной.
и эти глупые, незаурядные приятели,
расположились на одной локации.

отрешён, изолирован, выброшен всеми,
утонувший в множестве полемик,
всех сравнивать, мерить.
случайно попавшее во влагалище семя.
героиновый, чёртов недогений,
смеётся смотря на разбитые колени.
внутри перегоревшие микросхемы,
в дырках и язвах кишечные стены.
катакомбы Вифлеема.
совокупность проблем в одном теле,
из трёх последних поколений.

[человека бросили. единственный, оставшийся выход – колоться по вене, в поисках успокоений]

слова для просветления - реанимация,
гении абстракции, куда от вас деваться.
полное отсутствие «духовной силы»,
верлибр курсивом, наковальней навалился массивной.
в минимализме пожар с керосином,
в несовершенстве линий.

испарины выступили на засоленных лбах,
язвы на дрожащих руках,
для вас играет фальсифицированный Себастьян Бах.
ваши жизни законсервировали в вакуумных упаковках,
всё заранее написано в потрёпанных стопках,
вы их видели,
но запили водкой, заели селёдкой, зарылись в шмотках.
всё ваше подсознание в перегородках.

нас умело воткнули из утроба в дерьмо.
лет, эдак, назад сто, и мы покрылись безразличной корой.
наших детей поджарят на электрических стульях,
минуя системные улья, жертва для очередной «горгульи».
в утопичных мечтах утонули, чтоб глубже не копнули,
чтоб не проникли мягкие, смыслообразные пули.

я извлекаю из вас мозги-мясорубки,
антимонотонные стуки,
замкнутые в горизонтальную восьмёрку сутки.
мне уже требуется идентификация, в виде фрустрации.
я – целое достояние нации, некая система инновации.
стихи – зажим на рации, не смеют подвергнуть утилизации.
мы зависли в потребности деградации,
существования урбанизации, колонизации, популяризации,
самих себе и во внешней изоляции.

[человек написал всё это увидев на окне засохшие акации,
как признак увядшей цивилизации]

Я часто вспоминаю свои четырнадцать лет,
Впервые вколотый мет, что оставил пожизненный след.
Против воли меня воспроизвели на свет,
Самоубийства обет, лаской не был огрет.

Я никогда не рвался урвать лакомый кусок,
Ведь не в этом весь сок, преподала жизнь урок.
Семнадцать лет, поверьте, это долгий срок,
Мне уже охото нажать на курок, запастись пулями впрок.

Знаете, даже если я и неизлечимо больной,
В голове мыслей рой, не всегда, но бывает порой.
Каждому кто запал в душу говорить "не бросай, постой",
Но из комнаты доносился вой - "пожалуйста, останься со мной".

Я слишком много пью, чтобы забыть всё это,
На свалку выбросить половину бреда, на себя наложить вето.
Откапать радость в недрах души где-то,
И мне плевать, во что я одетый, я просто умер тем летом.

Я же так немного просил по вашим меркам,
В глазах осушенные реки, полуопущенные веки.
Это исповедь психопата, ребёнка и калеки,
Что один остался на холодные, вечные веки.

Ты вроде и цел, и здоров,
И депрессия кончилась вечная.
Даже ушёл мат из стихов,
Но ты по-прежнему. В микротрещинах.

Ты ходишь на работу, свидания,
Болеешь, лечишься, живёшь как все.
В квартире кончалось то молчание,
Но ты умираешь. В каждой весне.

Любят тебя, любишь и ты,
Накрываешь чужое тело своим.
Но все твои куплеты допеты,
И поиск себя уже утомил.

Ты доверяешь кому-то. Ошибка.
Учишься всё делать снова.
В виде обиды и горя присыпка,
Но это так глупо. Так бестолково.

Просыпаешься, одеваешься,
Один идёшь по улице утром.
Поздно обещать, что покаешься,
Внутри себя ты носишь тысячи трупов.

Спускаться по ступеням безумия,
Наступать на шприцы использованные.
Темперамент близок к Везувию,
В пять лет разбились очки мои розовые.

Умеющий смешивать спидбол,
И безпалвено банчить им на улицах.
Самые родные были тому виной,
Виной тому были и похождения, разгулия.

И если бы не дурка тем летом,
Наверное, и не было бы уже.
В спешке, в другой город билеты,
Чтобы без «в спину ножей».

Чтобы начать всё наивно «сначала»,
Забыть, заколоть, занюхать, убить.
Ты умерла. Но не забыть как кричала,
Заставляя могилу нам рыть.

Сергей Германович, здравствуй мой милый друг.
Не спрашивай с чего это вдруг. Просто скучный досуг.
Я тут понемногу еду мозгами. Вспоминаю былое.
Нас, придурков, было двое. А теперь могилу себе рою.
Знаешь, если кого-то вырвать из его "дома",
Оставить без знакомых, он начинает захлёбываться ромом.
Писать ненужным людям письма совершенно ненужные.
Проклинать вокруг всё бездушное, все мои дамы замужние.
Я практически перестал выходить на улицу, улыбаться.
Просто год назад нужно было остаться. Всё элементарно, Ватсон.
Это не исповедь несколько, ты даже не думай.
Просто слабость слабоумий, так называемый визувий.
Что, Сергей Германович, посоветуешь мне делать?
Во всё хорошее слепо верить или выставить себя за двери?
Ох, что-то заговорился я. Тебе уже пора, увы.
Не верь там промыслам молвы, они не могут быть правы.
Друг мой… Друг мой. Пиши мне хоть иногда,
Хотя бы короткое "да". Я постоянно слышу как едут поезда.
Куда-то в сторону дома старых-старых "пчёл".
Кажется, что пятьдесят лет позади, а только год прошёл.
Я надеюсь, что ты это прочёл.

Спускаться по ступеням безумия,
Наступать на шприцы использованные.
Темперамент близок к Везувию,
В пять лет разбились очки мои розовые.

Умеющий смешивать спидбол,
И безпалвено банчить им на улицах.
Самые родные были тому виной,
Виной тому были и похождения, разгулия.

И если бы не дурка тем летом,
Наверное, и не было бы уже.
В спешке, в другой город билеты,
Чтобы без «в спину ножей».

Чтобы начать всё наивно «сначала»,
Забыть, заколоть, занюхать, убить.
Ты умерла. Но не забыть как кричала,
Заставляя могилу нам рыть.

Решил не затягивать с выходом.

Готов представить вам мини-сборник "Человек Из Обоймы".

Прочитал? Отпишись. Сделай старому мудачку приятно, а.

В общем, вэлком, леди и джентльмены. Жрать подано.

https://vk.com/topic-40904835_27502164

Да-да, детка. Это тебе снова.
Чёртова голубоглазая блондинка.
Удаляй из контакта, дверь на засовы,
Ты ведь высокомерная льдинка.

По тебе кто-то плачет, слушая песни.
А я эти ноты сам в тебе воспитал.
Твой чёртов трип, чёртов кудесник,
Заткнись. Послушай белый шум. Пятый канал.

Ты так не любишь, когда перебиваю.
Хочу сказать что-то, а ты голос громче.
Из миллиона ключиц, я твои узнаю,
И глаза, и губы. О, спаси меня, Отче.
Тебе слушать меня, уже нет мочи.
Прогуляй свою учёбу на заочном.
Давай напоследок на крышу заскочим?
Угрюмым прохожим, смеясь рожи покорчим.
Съедим любимых апельсинов сочных.
Мы ведь любили друг друга, между прочим.
А теперь эти чувства на цепи волочим.
Нужно реанимировать их слишком срочно.
Ах… о чём это я впрочем?

Я парень из декабря.
Я твой новый мальчик-трип.
Я не покажу тебе моря,
Я худой, мой голос сип.

Я буду мучить тебя,
Я буду ласкать твои уши.
Знаешь, таких тысячи ребят,
Что банчат и не едят суши.

Мне каких-то семнадцать,
И я обожаю пафосно спорить.
Курить стебли оконных «акаций»,
И разглагольствовать о силе воли.

Я пью и пускаю много дыма.
Моё лицо не бывает fresh.
Я не хочу ни дочки, ни сына,
В моих карманах завсегдатае отсутствие cash.

Я вру, что люблю тебя.
Я не дарю дамам цветы.
Эти суки и так под ногами скулят.
Не я всё это сказал, а ты.