ворон

Читать много книг - не значит быть умным. Быть умным - не значит читать много книг. Если говорить "умный" не в том значении, в котром его использует большинство ("не пень"), а в натсоящем. Мудрость должна исходить изнутри. Безусловно важно понимание искусства, творение, но есть огромное количество его видов, каждый может выбрать то, что ему ближе. Не любит читать - не стыдно. Любить читать - не престижно.

Они все уходят. Уходят не потому, что они злые. Они уходят, потому что я их отпускаю. Они уходят, потому что я отвязываю их от себя. Их просто сносит ветром. Я перечекиваю все те признания любви, я фоицильано заявляю об из обнулении. Кроме тех единичных случаев, что были сказаны людям, к которым не привязана я. Я начинаю бояться, что они не уйдут. Я так устала говорить правду, что не решаюсь обратить их внимание на то, что нас теперь связывает лишь одна веревка - их собственная, которую я так бездумно позволила затянуть вокруг моей шеи или груди. Я не должна была говорить "я люблю". Потому что по настоящему крепкие чувства у меня только с теми людьми, к которым я не привязана. Я ничего не должна - они ничего не должны. Они ничего не должны - я ничего не должна. Мы не давали никакихобещаний. Мы были вместе только тогда, когда действительно чувствовали так. Я говорила, может, пару раз, что люблю. Потому что я так чувствовала. И это чувство осталось, потому что я знаю, что не обязана испытывать или выражать его. Я знаю, что могу в любой момент повернуться и уйти - никто не будет обижен. Знаю, что эти люди, могут бросить меня в любую секунду, и я буду не вправе быть даже обиженной. Мы не принадлежим друг другу, поэтому мы счастливы. Я не выношу быть чьей-то, не могу жить с мыслью о том, что кто-то прикрепил меня к своей жизни. Я teal кошка, которая гуляет сама по себе. Поэтому я могу одаривать прозвищами чужих людей, чужие предметы. Но я не вправе давать имя, тому, что люблю, потому что оно не должно мне принадлежать, никогда не должно и не может, потому что тогда я перестану это любить, если мы пообещаем друг другу что-то, я не смогу выносить пытку определенного будущего относительно конкретной личности, не смогу быть нежной, не смогу прощать то, что не является тем, за что я "люблю" этого человека, потому что тогда я не смогу любить вопреки, а лишь за что-то, что позволит мне терпеть муку определенности отношений. Я могу мечтать об особой улыбке или взгляде, что значит для меня, не умеющей вести человческий разговор, но, как это обычно бывает, когда природа, отнимая у нас одно, одаривает нас чем-то, что поможет нам спарвиться с этим, невероятно чуткой ко всему, что касается улавливания изменений улыбки на мм, выражения глаз, полутона голоса, малейшей интонации, гораздо, гораздо больше, чем слова, но никогда - о совместной жизни или будущем счастье, ибо оно невозможно. Мне невыносима мысль о том, что я говорила что-то большее, чем чувствовала и чувствую. Я приношу извинения всей Вселенной, за этот колоссальный обман всего, что вовлечено. Я прошу не побояться принять это всем, кто подумал, что это может относиться к ним. Я принимаю то, что я заслуживаю ненависти. Но я не умею принадлежать.

Шесть утра. Одна в постели для двоих. Читаю Марселя Пруста, ведя увлеченный мысленный спор с его философией, которая противорчесит моим жизненным принципам. Чувствую себя как-то подло, читая его ради блаженного наслаждения описаниями ощущений и неуловимых моментов. Попадаются такие вещи, которые я пыталась опистаь на протяжении десяти лет и никому не могла объяснить. Эффи говорит, что он пишет, как я: запятая через слово, точки ставятся в исключительно суровых случаях, к каждому существительному пятьдесят эпитетов и тридцать пять обособленных определений, метафор, идиом и игр словами больше, чем прямого смысла, ритм, почти превращающий прозу в поэзию, текучее, читаемое на одном дыхании предложение, в конце которого забываешь, о чем говорилось в начале, постоянные художественные повторы и ссылки на произведения искусства. Кажется, Марсель Пруст достиг такой известности лишь благодаря тому, как, насильно заставляя себя сесть за стол, он, убежденный в том, что, кто может, должен жить лишь для себя, тщеславно рисует, ибо его проза есть не что иное, как живопись, реже - музыка, духовные свои радости, будучи режуще-честным с собой, но не подозревающий о том, сколько безобидного зла таится за красотой, которая, по его изысканному (как бы не суметь перебороть себя и сказать "избалованному") мнению, важнее содержания, как в женщинах, закатах, произведениях искусства, так и в себе самом.
Я выискиваю описания его друга Сен-Лу. Мне глубоко плевать на его красоту и мягкие костюмы, плевать на то, что я не выношу мягких светлых кудрей, я очарована его любовью к женщины. славящейся своей неаккуратностью, неухоженностью, пренебрежением к своей красоте, даже юродивостью, принимая во внимание ее собственное искусство, его отречением от дврянства, его простотой, тем, как он ценитлюдей за них самих, а не за их наследственность, его, столь похожим на мое, пренебрежением и даже презрением к аристократии (дворяне вроде Тургенева за таковых не считаются, но лишь натсоящие "принцы"), его интересом к модернизму, его открытым взглядом и восприятием окружающего, его искренностью и преданностью, чудесными манерами и чем-то по-детски наивным.
Я отвлекаюсь на странные звуки, никогда не слышанные мною в этой комнате, думая о собственном сумасшествии. Я несколько привыкла к слуховым галлюцинациям, но эти звуки исходят не из глубины моей головы, а извне. Я слышу стук и скрежет, пропеллер, писк, свист, скрежет. Внезапно под самым потолком мой вгляд ловит маленькую черную птичку, такую маленьку, что сначала я приняла ее за крупное насекомое. Она опускается к полу, летит над ним, свистя довольно скрипучим звуком, садится на полку книжного шкафа, скребется лапками и корешки книг, перелетает на стул, где горой свалена моя одежда, мне приятно осознавать, что это маленькое существо касается того, что будет касаться моего тела, она перепрыгивает на мой стол, где, ярко освещенная утренним солнцем, она дает мне возможность подробно рассмотреть ее. Она кажется ненастоящей, нарисованной: слишком пряма линия, соединяющая начало ее хваоста с маленьким остреньким выступом клюва, слишком гладко ее брюшко, слишком странны и мультипликационны ее формы, слишком четко очерчен ее прямоугольный хвост, жестко поднятый к потолку, слишком неизменен черный цвет, будто кто-то вылил чернила на белый лист бумаги серез трафарет, слишком резки ее движения, слишком сильно и часто меняется ее тельце, будто кто-то быстро прокручивает одна за другой фотографии разных птиц одного семейства. Я наблюдаю за ее движанями, за ее перелетами, прислушиваюсь ко всем звукам, издаваемых ею, пытаюсь почувствовать их всем телом, ощущить их структуру, запомнить их. Я подозреваю, что у нее есть цвет, но солнце, освещающее комнату серез огромные окна прмяо напротив меня, не дают мне понять, открыть его. Мне начинает казаться, что я вижу синеву. Я пытаюсь угадать, синева ли это пред- или послечерная, осветлела ли она с успокоением рассвета или потемнела с усилением дневного света. Она вылетает в коридор, я рада и удивлена, что, в отличие от воробьев, она не бьется в истеричной глупости о застекленную стену.
Дверь на первом этаже открыта, и она исчезает. Я возвращаюсь к Прусту.

Когда я вырасту, я стану Алленом Гинзбергом. Буду медитировать с 4-х до 8-и утра, преподавать английский в деревушке в Ботсване, писать стихи в прозе, на выходных летать на митинги, писать манифесты, рисовать плакаты, по ночам читать книги, писать письма пожизненно заключенным, курить траву и агитирвоать курильщиков бросать никотин, разочаровывать родителей, ходить голой и заниматься йогой, молиться себе и забывать людей, любить детей, но никогда их не иметь, забираться на Килимонджаро с томиком Эрнеста, добираясь то туда из Габороне пешком или автостопом, громко распевать любимые песни и разражать звонками Белый дом, никогда не женюсь и не выйду замуж, по вечерам буду чуть затемно ложиться в кровать с героем из книги, которую читаю вчера-завтра, но никогда не целовать чужих людей, не влюбляться, но и не вылезать и депрессии, играть на гитаре или горлышке стеклянной бутылки Coca-Cola старые песни бушменам у ночного костра, мастерить игрушки для стариков, помогать женщинам и дожить до 150-и (+ 10 лет).
Когда Юджин вырастет, он станет Алексом Тернером, но другим. Он будет жить во Франции, выращивать виноград, слушать классическую музыку и заниматься благотворительностью, критиковать Правительство, мило и/или пошло шутить, громко говорить, уважать родителей и любить маму, женится на красивой псевдо-отъявленной-пацифистке, которая много смеется, смешить ее, сочиняя ей полные метафор песни на английском, серьезно на нее смотерть, когда она порет чушь и по-издевательски спорить с ней, когда она говорит правду, носить жесткие белые рубашки, черные тонкие галстуки и болотные свитера с V-образным вырезом, никогда не вытаскивать черный наушник из левого уха и никогда не танцевать.
Наши пути не пересекутся, у всех своя романтика, какими бы мы оба ни были мечтателями, и когда-нибудь Юджин даже не будет моим пятнадцатым годом жизни.

Ты врываешься в комнату и неловко останавливаешься. Молчишь, переминаясь. Я вопросительно смотрю, нам обоим неловко. Я встаю на ватные ноги и делаю пару нетвердых шагов к тебе. Ты, напротив, кажется, тверд телом, но не лицом. Ты горько улабешься и говоришь: "Ну… мы поехали". Кажется, ты слышишь, как бешено стучит мое сердце, мне даже больно от того, как оно сотрясает все мое тело. Ты подходишь ко мне, я жадно жду момента, когда мне будет позволено обнять тебя на прощание, сильно, как никогда. Ты протягиваешь руки и что-то говоришь, но я уже оглохла от стуков спятившего органа в ушах. Я без памяти кидаюсь тебе на шею. Ты крепко целуешь меня в шею, я говорю себе, что ты просто не попал в щеку, ведь я так молниеносно обняла тебя, но не хочу себе верить. Ты до боли крепко сжимаешь меня в своих чувственных руках. Когда это становится невыносимо, я заставляю себя оторваться и впиваюсь губами в твою худую колючую щеку, безумно улыбаясь, ты сажаешь полцелуй на мою, смеясь. снова горько. Я отпускаю тебя, но ты держишь меня одной рукой. Тебе что-то говорят, я ничего не слышу и не вижу, как будто слезы залили весь мой мозг, не умея выйти наружу при чужих людях. Ты, кажется, тоже не слушаешь, рассеянно кивая и оглядываясь на меня. Тебе пора уходить, а твоя большая сильная рука тесно прижата к моей спине. Все мое "я" сконцентрирвоано на этом участке кожи, которым я еще могу чувствовать тебя физически. Ты уходишь, оставив руку позади себя. Твоя ладонь, все так же тесно прижатая, проходит по моему позвоночнику и влево по талии, в ту сторону, куда удалился ты. Я не слышу, что мне говорят, но я мылсенно молю их заткнуться. Я удивлена, что никто не плачет, не рыдает на полу, размахивая кулаками и задыхаясь. Я выхожу на улицу, под дождь, и шумно дышу. Я слышу, как отъезжает машина, мое лицо сморщивается в какой-то гримасе. Возвращаюсь в дом, беру книгу, что читала, отвлекаясь от мыслей о приближающемся моменте. Смотрю на тире на пятой строке и трясусь всем телом.
Я не думала, что может быть так тяжело расставаться, если не навсегда. Не думала, что все будет так до этого дня, что, одним движением стягивая майку, смотря на меня этими хулиганскими глазами или даря мне лукавые улыбки, ты будешь отправлять такие волны чувства по всему моему телу. Я не думала, что между нами возникнет такое электростатическое напряжение.

“Imagine: you’re a little fairy and you’re skipping through the forest with a little lantern in your hand, when suddenly you bump into three gnomes. One of them’s called Eelco and he asks you the way to the nearest brothel. Would you show them the way?
Alex Turner: ‘To makes things less complicated I’ll assume I know the way. That I’m a clever fairy. But then, since I’m a clever little fairy, I would wisely tell them that it’s not about the destination so much as the road leading towards it. This all, of course, neatly in rhymed verse. It’s a lesson in life. A ‘rite de passage’ in the life of a gnome. One should fine one’s own way. I might just send them away with a cryptical message, which, when solved, would point them in the right direction. I’m also assuming that the lantern is, in fact, lit. Otherwise I would have to carefully re-think this whole thing.”

Ты хочешь похудеть. Лазаешь по форумам, группам вк, ищещь экспресс-диеты, читаешь всякие разные системы выситывания идеального веса, смотришь на фотографии моделей и сексуальных мужчин, пытаясь создать себе стимул. Начинаешь читать комментарии и вопросы.
Начинаешь читать комментарии и вопросы и вместе с тем начинаешь думать о том, что тебе бы мозгов побольше, а не жира поменьше. Свои бесцветно-окровавленные откровенные фото отпарвляют страдающие девушки, чей вес вместо модельной формулы Рост-120 или медицинской Рост-100 подходит под формулу Рост-20. Это девушки, которые по-настоящему испытывают потребность похудеть.
И ты сидишь перед экраном со своими двумя-тремя лишними килограммами и думаешь, что бы такое ввести в гугле, чтобы почитать про то, как научиться больше дмать и никогда не жаловаться на мелочи, когда у кого-то настоящие проблемы.

Это так, маленькая зарисовка из обыденной жизни. А теперь мысленно увеличиваем масштаб.

Иногда мне кажется, что я Человек-Х. Каждый гребаный раз, когда я захожу в магазин, эти магнитные штуки писчат на меня. Когда я захожу, охранники чаще всего игнорируют, а, может, я уже настолько привыкла, что, не замечая этого, не останавливаюсь в удивлении и стремительно окунаюсь в товарные ряды.
Каждый гребаный раз я дожидаюсь чека. Этого давно уже никто не делает, и каждый гребаный раз я чувствую себя глупо, как будто дожидаюсь сдачи в 10 копеек. Каждый гребаный раз я не забываю не убрать покупку в сумку сразу же и не запихнуть в пакет чек.
Каждый раз я надеюсь пройти без происшествий. Каждый гребаный раз эти магнитные штуки писчат на меня. Им совершенно плевать, опаздываю ли я. Каждый гребаный раз я раскрываю пакет и, держа чек в руке, дожидаюсь охранника. В "Буквоеде" часто попадаются очень вежливые женщины, с ними нет проблем, охранники в ZARA как будто избавлованные, один даже выпустил неприятный комментарий насчет того, как я одета, какие-нибудь добрые всегда предлагают проверить все мои вещи, может, просто, какая-то покупка осталась непромагниченной на кассе. Не помогало. Я слышу писк даже летом, заходя в магазин в шортах и сандалиях с маленькой, уже трижды промагниченной сумкой. Кто-то уже запомнил меня. Даже мой кошелек проверяли. Каждый гребаный раз охранник проверяет по чеку мои покупки, передает по рации мои приметы, проводит пакетом между этими магнитными штуками, затем я прохожусь между ними - пищит. Охранник немного думает, задает пару полубессмысленных, озадаченных вопросов, машет рукой и говорит, что все нормально и я могу идти. Редко кто не говорит так, как будто делает мне великое одолжение. Каждый гребаный раз на выходе я снова слышу писк и вижу красные огни, мигающие по обе стороны от меня. Но это уже другой, блаженный писк свободы.

Каждый гребаный раз.

What about Romeo and Juliet, I never considered this as a love. His feeling was just a desire for young and pretty girl. And hers - just a reflection of an older guy`s so-called love. In fact, they`re lucky they`ve died. I never understood why this professor-looking bunch of fuck-offs talks so much about this really s t u p i d drama. No one argues, Shakespeare has genuinely great works, but not this one. If you ask me, almost everything connected with love in his works has no point.
I`ve never been very confident about love, having me parents in front of my eyes all this years and seeing them so happy and in love. But it hit me lately that all this time the doubt was imaginary. Love doesn`t exist. You all believe that sex-maniac Beigbeder saying that love lives for three years. I have another version: it is never even being born. You should separate love from the feeling of being in love.
The feeling of being in love is just made for copulating more conveniently. We start from osculating and then it comes to bed. Easy and makes everyone happy. Where would we be if in spring men aged 13-50 would chase women aged 11-40 and fuck in the streets? We appreciate the nice comfort of the warm bed.
After all, normal humans are collective animals and need families to go on in life.
And maybe, what a ridiculous thing I am going to say and not believe myself, ancestors were right and you should marry only a healthy person of your age to have many good kids to teach the same damned philosophy.
Mybe, one day people just get tired of searching and making so they want someone they like to stay with them so they can satisfy themselves whenever they want. Or maybe they get old and bold and, staying alone, would be dying unhappily, suffering a desire for young flesh. So they have wives or husbands because when they are old and bold only this old and bold wives or husbands would agree to sleep with them.
Maybe, people want to raise their children, devote themselves to their descendants and that wish becomes the only thing they really want.
And, maybe, in this case, you should stop separating love from the feeling of being in love, because the thing that people take for love when they are forty is the same thing they felt when they were fourteen. But, at the same time, what I personally like more, you should never mix love with anything else so that it stays a dream forever.
I don`t know for sure.
I don`t uderstand and, therefore, don`t like humanity.
I`m just a bisexual polygam, platonic with someone I`m in love madly with and desirable to others.

Everyone is alone actually.

Я родилась в Питере, я наполовину русская, но я ведь знаю, чтов ыгляжу слишком по-южному не своей для России. Тут же ко мне на улице подходят незнакомые люди со словами: "Ты явно не отсюда, да? "
Где мое место? Оно есть для меня где-нибудь?
Мне гвоорят, что я похожа на француженку, да и сама страна как будто создана для людей вроде меня, может, рвануть туда и выращивать виноград в какой-нибудь тихой деревушке?

Вчера мы с братом, что приехал всего на пять дней, гуляли до ночи, наслаждаясь легим ветерком. Он военный, работает на самом выскокм посту в мире. Для меня он всегда был бесстрашным пофигистом - ничто не могло тронуть его. Сгустились тучи, начался мелкий дождик, приведший меня в совершенное счастье. Гром, гроза и вот, наконец, прекрасная молния, отражавашаяся в моих восторженных глазах.
Брат занервничал. Он стал придумаывать причины для того, чтобы пойти домой. Уклончивые, непонятные. В итоге я добилась ответа - молния. Он боится молнии. Что?! По ночам на их пост нападают азербайджанцы, в его 25 лет он испытывал так рядом смерти от ножей и пуль. Да, ничего особо геройского, но как, постоянно находясь под самым куполом неба, можно бояться молнии?
Дома он рассказал мне о том, как, пару лет назад, через открытое окно молния насмерть ударила парня, который сидел рядом с ним.

Я знаю сына богатеньких родителей, очень умного парня, последние шесть лет он сосредоточенно учился, он мог бы жить себе припеваючи в мегаполисе, с такими возможностями, связями, деньгами.
Он бросил все, поехал жить в деревню. Сейчас он разводит телят и очень счастлив. Он встает в пять утра, сам делает всю работу по дому. Но больше всего он любит проводить время со своими ребятами, гладить их, кормить, даже играть. Он умудряется каждый день выглядить как все тот же аккуратный, хорошо одетый сыночек богатенькних предков, хотя проводит большую часть дня в хлеву или в поле.
Недавно он шел по улице, где была стая гусей. Это домашние птицы, принадлежащие одному из наших соседей, но совершенно дикие по нраву, мимо них никто не мог пройти неискусанным, он слегка испуглся. Чтобы согнать их с дороги, он бросил в их направлении горсть песка, ничего серьезного, но задел маленького гусенка, и тот упал наземь. Он был живой, но парень здорово испугался за малыша, хотя родители не давали ему подойти ближе. Его собственный папа, привыкший к странностям сына с животными, на машине поехал спасать его. Взрослые гуси обрахзвоали цепь перед капотом, не давая ему прехать туда, где лежал их птенец. Один из них поднял гусенка, и они все ушли.
После этот парень чувствовал себя дерьмом. Над ним здоров посмеялись, но это его не волнвоало, он думал о том, что мог убить гусенка.

Disposing of you wasn`t the thing to do. I can think of a million guys and girls at the same time but when it comes to hugs - no one is as desirable for this act as you were. And I`ve never hugged you, funny, huh?
Never go out with your first love.
Stop making the eyes at me, I`ll stop making the eyes at you… I don`t really want you to… I wish you`d stop ignoring me because it`s sending me to despair…
I wish I would know what to wish right now.
And I won`t pick Turner`s words about this. Love isn`t a laserquest. I take it seriously now.
Does it get easier?
No.

У меня прекрасно получается. За последнюю неделю уже два раза зашел разговор о моем возможном обручении. Я снова и снова влюбляюсь в друзей детства, я невольно влюбляю в себя свои бывшие увлечения, я люблю смотерть с Мэри на небо, я люблю своих друзей. Это пройдет к утру. Но я отлично без тебя справляюсь.
И я тебе благодарна. Мне нельзя быть с тобой рядом, я голову теряю. Если бы ты ничего не разрушил в зародыше, я бы в тебе разочаровалась. Почитай "Каддиш" и порадуйся же за меня - у меня еще будет свой Питер Орловски, неважно, рожден он или нет. Когда меня волнвоало физическое существование, а?
Только в твоем случае, но ты вообще исключение из всех правил.
Я иногда впадаю в истерику, как тем вечером, когда все накопленное выплескивается одним махом и я вновь перестаю себя контролировать. Со мной же все нормально. У меня благородная царапина на щеке, тебе бы понраивлось.
Я думаю о тебе так, как будто ты умер.
Мама зовнит и спарвшивает, как папина гитара.
Мы с Алленом веселимся с тонкой ручкой, толстой тетрадью и неумелыми запасми марихуаны.
Первая любовь - крушение.
Я перестала молчать, и теперь меня считают цитаделью разврата.

Now mind is clear
as a cloudless sky.
Time then to make a
home in wilderness.

What have I done but
wander with my eyes
in the trees? So I
will build: wife,
family, and seek
for neighbors.

Or I
perish of lonesomeness
or want of food or
lightning or the bear
(must tame the hart
and wear the bear).

And maybe make an image
of my wandering, a little
image—shrine by the
roadside to signify
to traveler that I live
here in the wilderness
awake and at home.