Когда я вырасту, я стану Алленом Гинзбергом. Буду медитировать с 4-х до 8-и утра, преподавать английский в деревушке в Ботсване, писать стихи в прозе, на выходных летать на митинги, писать манифесты, рисовать плакаты, по ночам читать книги, писать письма пожизненно заключенным, курить траву и агитирвоать курильщиков бросать никотин, разочаровывать родителей, ходить голой и заниматься йогой, молиться себе и забывать людей, любить детей, но никогда их не иметь, забираться на Килимонджаро с томиком Эрнеста, добираясь то туда из Габороне пешком или автостопом, громко распевать любимые песни и разражать звонками Белый дом, никогда не женюсь и не выйду замуж, по вечерам буду чуть затемно ложиться в кровать с героем из книги, которую читаю вчера-завтра, но никогда не целовать чужих людей, не влюбляться, но и не вылезать и депрессии, играть на гитаре или горлышке стеклянной бутылки Coca-Cola старые песни бушменам у ночного костра, мастерить игрушки для стариков, помогать женщинам и дожить до 150-и (+ 10 лет).
Когда Юджин вырастет, он станет Алексом Тернером, но другим. Он будет жить во Франции, выращивать виноград, слушать классическую музыку и заниматься благотворительностью, критиковать Правительство, мило и/или пошло шутить, громко говорить, уважать родителей и любить маму, женится на красивой псевдо-отъявленной-пацифистке, которая много смеется, смешить ее, сочиняя ей полные метафор песни на английском, серьезно на нее смотерть, когда она порет чушь и по-издевательски спорить с ней, когда она говорит правду, носить жесткие белые рубашки, черные тонкие галстуки и болотные свитера с V-образным вырезом, никогда не вытаскивать черный наушник из левого уха и никогда не танцевать.
Наши пути не пересекутся, у всех своя романтика, какими бы мы оба ни были мечтателями, и когда-нибудь Юджин даже не будет моим пятнадцатым годом жизни.