we are energy

Держи меня крепче, а то взлечу…
Конечно же, не держи!
Я все провода оборвать хочу:
верёвки из крепких жил,
и лески касаний, и нитки слов,
и что там ещё, скажи?
Пусть мир сотрясением всех основ
Мелькает, как этажи
Мелькают в глазах: только вниз и вниз —
И стёкла, и витражи,
И чья-то чужая за ними жизнь
(а может быть, и не жизнь).
Держи меня крепче — сорвусь, и всё:
вот так вот, на раз-два-три!
Сама себе лекарь, и режиссёр,
И вроде как сценарист.
У самого края, плечом к плечу,
Встречаем закат зари.
Я все провода оборвать хочу:
горшочек, мол, не вари.
Пусть мир сотрясением всех основ
Под нами внизу горит.
Держи меня крепче. А впрочем, нет:
Толкни меня
— и смотри.
Смотри, как я падаю вниз, в огонь,
не в пропасть и не во ржи,
Табличкой «убьёт, не влезай, не тронь,
железное не лижи».
Не трогай пропащих, не лги себе,
Не бегай за гаражи:
кури прямо здесь, под крылом небес —
и думай, как дальше жить,
А я разбросаюсь взрывной волной
В последние виражи,
И тут уже, в общем-то, всё равно,
Держи меня,
не держи…

никто ничего не хочет. никто ничего не получит.
на смену кричавшей ночи придёт молчаливый лучик —
и тихо щеки коснётся, а после, коснувшись шеи,
верёвкой на ней свернётся, мол, пользуйся, не жалею.
на койке своей распята, сама себе пепелище:
не выйдет, пожалуй, пряток: тебя здесь никто не ищет
…тебя никому не жалко — прохожим, друзьям, вселенной.
возьми себе одеялко, прикрой им стрелу в колене:
пусть метят кому-то сердце, тебе — по больному только.
…верёвками для инъекций прибита к больничной койке,
сама себя бьёшь по почкам, лицу и самооценке.
да, утро придёт за ночью, размазав свой свет по стенкам,
забив паутину в угол и сон под подушку спрятав.
…всё будет ходить по кругу, надеясь придти куда-то,
но эта дорога вечна, в петлю закрутилась прочно.
рассветы цветут на встречной — тем ярче, чем хуже ночью.
чем хуже сейчас, тем лучше когда-нибудь точно станет.
…на шее свернулся лучик, внутри разгорится пламя.
и так вот, без подготовки, с упёртостью марафонца,
вдруг скинув с себя верёвку, весь мир заливая солнцем,
вселенной назло, знакомым, друзьям и врагам назло же,
ты выйдешь из этой комы —
и всё, что угодно, сможешь.

Говорили: бесполезно,
Не дотянешься, не сможешь.
Будь хоть сотню раз железной,
Хоть сними с себя же кожу,
Дуй на цветик-семицветик,
Башню выстрой из развалин —
Никому ещё на свете
Звёзды в руки не давались.
Никому — и всё тут. Слышишь?
Так что даже не пытайся.
Не карабкайся на крышу,
Не тяни навстречу пальцы.
Отыщи чего попроще —
И живи в глуши уездной.
Можешь плакать, если хочешь,
Только это — бесполезно.
Хочешь, спорь, а хочешь, требуй,
Свят закон и непреклонен.

…Я стою под тёмным небом,
Звёзды
жгут
мои
ладони.

снег накрывает город крылом гусиным —
белые перья тонко дрожат по ветру.
каждому выдаётся проблем по силам,
так мне соврали.
ну, я прошла проверку?
гостьей ночною и попросту тихой сапой
я прокралась туда, где уже спокойно?
снег накрывает город медвежьей лапой:
если раздавит — больше не будет больно.
если раздавит, больше не будет страшно,
больше не будет горько, темно, противно.
снег накрывает город комкастой кашей
и прилипает маслом к ножу ботинок.
снег накрывает город колючим солнцем.
…каждому выдаётся, на что способен?
каждому — выдаётся и выдаётся.
просто закрой глаза, полежи в сугробе.
сколько ещё лягушкою быть в сметане?
как устоять? тут каждое утро — хуже,
а обещали: хуже уже не станет…
снег накрывает город замёрзшей лужей:
пить из неё не пробуй — и не советуй…
стать бы козлёночком, только бы пожалели!
снег накрывает город в начале лета —
и не растает
раньше
конца апреля.

нет времени для «любить», но много для «сомневаться».
за рёбра зашит рубин (от блеска немеют пальцы):
он вроде бы как горит и, кажется, даже светит —
у лестницы в сентябри я медлю, хватая ветер
иссушенным жаждой ртом: чего я хочу? не знаю.
…сожги меня под мостом, кого-нибудь согревая.
развей меня выше гор, где дышится слишком сложно.
представь меня как простор — и втисни его подкожно,
представь меня с ноготок — и вырасти в хризантему.
пусти мне по венам ток… а впрочем, он там всё время.
он вроде бы как идёт и даже не убивает:
смертелен любой исход, а выгляжу как живая.
но только не каждый жив, кто боек и надоедлив.
у лестницы в сентябри я каждое лето медлю,
не зная, куда и как, зачем, и к чему, и как же…
но если предсказан шаг и сердцу тут не прикажешь,
и если судьбу творим мы сами, того не зная,
то чёртовы сентябри однажды меня сломают
и после — поверх рябин, под ливень многоголосый
растает в руках рубин, стекая сквозь пальцы в осень,
а ток прекратит бежать по венам, от страха ломким.
я — кончик карандаша. узор на краю тесёмки.
я с краю и малость за: недолго висеть осталось.
за рёбра зашит вокзал — там столько перебывало,
что мест не хватает всем. я рвусь на куски по шрамам…
букетиком хризантем вручи меня самым-самым,
а пару себе оставь — поставь умирать на столик,
ведь правда, она проста: чем дольше ты дружишь с болью,
тем проще о ней забыть, смириться и даже сжиться.
за рёбра зашит рубин, по форме похож на птицу —
но знают календари, что птицам — я лгать не буду, —
у лестницы в сентябри
пора
улетать
отсюда.

куда ни смотри — повсюду сплошная ложь,
и правды ты здесь не спросишь ни у кого.
ты ждёшь у окна свой первый весенний дождь,
но небо лишь снег роняет взамен него.
ты ждёшь от весны причину дышать и петь,
вставать без труда и видеть цветные сны,
но ветер гудит — играет, как на трубе,
в твоей голове. вот так вот и жди весны.
вот так вот и жди. чего бы ты ни ждала,
выходит не то. не с теми, не так, не там.
ты тянешься к небу, но тонкая грань стекла
к нему не пускает. тоскуя по облакам,
ты тянешься к небу, но гири с уставших ног —
никто не поможет! — слышишь, снимай сама.
да, каждый из нас по-своему одинок,
но это не значит, что каждый себе тюрьма.
и это не значит, что в поле один — никто,
что нужно, отчаявшись, всё здесь переломать,
что ты для себя — не с теми, не там, не то,
что ты — это мало и что не пройдёт зима.
весна уже здесь. волнуясь, стучится в дом
(зелёные почки роняла в свои следы).
ты ждёшь от неё причину, но правда в том,
что есть лишь одна
причина —
и это
ты.
да, есть лишь одна причина — и только ты,
и только тебе решаться, решать, свершать.
да, больно — и часто. но ярко горят мосты —
и если болит,
то значит, что есть душа.
и можно сидеть, но сколько минует лет,
пока ты дождёшься? стоит оно того?
иди и бери. повсюду — слепящий свет,
куда ни смотри.
ты соткана из него.
иди и бери. иди и свети. иди.
не надо ни ждать, ни что-то там про весну.
ты тянешься к небу, и небо — в твоей груди:
оно никогда
не оставит
тебя
одну.

Когда-нибудь я научусь контролировать свои эмоции. Или нет?

— Почему три дня не отработаны? - спрашивает утром у меня Даша - приятная девушка, которая является старшим тестировщиком и назначает мне задачи.

— В четверг я отравилась и два дня пролежала овощем, а в понедельник не видела твоего письма про отпуск, - отвечаю я. Ну понедельник - мой косяк, проглядела письмо и весь день занималась другой работой. А вот четверг и пятница - мне не позавидуешь. Отравилась. Тремя бутылками винчика. Весь день блевала и спала. Потом болел живот, голова и 4 дня жутко ныли почки. И как алкоголики постоянно напиваются, не пойму..

— Их надо отработать и желательно на этой неделе.

Мой тяжелый вздох. Круто. Три дня на одной неделе - это дополнительных 24 часа. 24 часа, Карл! (так вообще еще кто-то говорит?).

Окееей. Как-нибудь спишу время и плюс в субботу посижу. Идем дальше, жить можно.

Пишет Ярик. Утром, пьяный. Конечно же, с Витей. Скоро ему искать работу, текущий менеджер все никак зарплату не отдает. На последние 100 рублей купил маме фиалку на день рождения. Короче, теперь он в запое.

Ярику пишет Кирилл - мой бывший. Разумеется, исключительно гадости. Что там, уже не помню? В общем, я расплакалась на том, что я заражу Ярика хламидиозом. Не понимаю, зачем он вообще с Кириллом общается. Поржать? Просто потому что пьяный? Пересылает мне куски разговора. Я злюсь, плачу. Иду обедать и пью цитрамон от головы.

На работе весь день что-то непонятное. Постоянно отвлекаю Дашу вопросами, она отвечает медленно. В перерывах сижу и не знаю, чем себя занять. Хотя что значит - не знаю? Ярик продолжает писать. Вспомнил какую-то бывшую злым тихим словом. А то мне не хватает того, что он недавно пил ночью со своей бывшей Кристиной, которая стала порнозвездой и на которой он чуть не женился. Ну понятно, что он её не любит и вообще у этой Кристины муж (или парень), дети. И пили они вместе с Витей и этим парнем. Но мне этого достаточно, чтобы начать ревновать. Вон уже, кстати, второй ноготь поломался. Подумываю начать грызть пальцы вместо ногтей, больно уж маникюр жалко.

В общем, сижу, нервничаю из-за работы, нервничаю из-за Кирилла, нервничаю из-за запоя Ярика, из-за его бывших и хрен пойми уже из-за чего.

И вот уже 6 часов. Конец рабочего дня. Не могу себе найти места. Даже заняться не знаю чем. Слонялась весь вечер без дела - то телек смотрела, то в игры на телефоне играла, то в инете лазила. Мисс продуктивность 2018.

Потом думаю - не, ну надо хоть чем-то за вечер полезным заняться, иначе загрызу потом себя. И иду расстилать коврик для йоги. Сил вообще нет, еле пару упражнений сделала. И вот сижу я уже в Джану-ширшасана (специально сейчас в интернете название нашла) и пишет мне Ярик о том, что у него несколько раз был секс с двумя девушками и это было очень круто. Понятное дело, что он пишет это мне просто потому что это Ярик и он много что пишет и говорит. У него всегда такой потом сознания идет, особенно когда он пьяный. Но это стало последней каплей.

Ай, думаю, весь день ждала. И сразу после получасовой йоги я встала, взяла сигареты, вышла на балкон, включила radiohead и с грустной многострадальной физиономией выкурила 2 сигареты. Вот честное слово, весь день ждала. Полегчало. Не совсем прям отпустило, но всё же.

Оставшуюся часть дня просто не знала как убить. Всегда же любила мои вечера в одиночестве. Столько дел разных можно сделать, да даже просто фильм самой полежать посмотреть - ну одно наслаждение, честное слово! А тут… От всего воротит, какая-то тревожность внутри. Фу!

Это все из-за активности малой. Меньше на попе ровно сидеть надо. Вот завтра как схожу в душ после работы, да как пойду по улице туда и обратно! И жить станет чуточку легче.

Ты однажды придешь в мой дом,
мой маленький дом в лесу,
скажешь весело: ''здравствуй, Том.
Я пришел. Ты проспорил су''.
Бросишь пыльный рюкзак на стол
и за ухом почешешь кота.
Белой глыбой с заснеженных гор
в моем сердце умрет пустота.

Но я сделаю вид, что не ждал,
не скучал, отмеряя дни.
Просто я очень сильно устал.
Я чертовски устал от любви.
От любви ко всему и всем:
к близким, женщинам и друзьям.
Ведь привязанность - тот же плен.
Полюбить - потерять себя.

Я один. Разве это грех?
У меня есть табак. И кот.
Я же счастлив. Счастливей всех.
И в груди не болит, не жжет.

Твой французский смешной акцент,
итальянский кипящий нрав.
Ставил су? Я поставлю цент,
(будто бы окажусь неправ):
ты, конечно, свернул с пути,
или встретил свою судьбу.
Или может, нашел синих птиц,
тех, что птицами счастья зовут.
И ты вспомнил, что где-то есть друг.
(раньше ты всем делился со мной:
сигаретой, теплом своих рук,
счастьем, горечью и виной).
Ты расскажешь, как мир постарел
и про джунгли больших городов.
Что нет больше сражений и стрел,
не приходят колдуньи из снов.

Может быть, я в ответ промолчу.
Может быть, улыбнусь слегка.
Я отвык от эмоций и чувств,
став одним из кривых зеркал.
Ты отставишь вино и чай,
(ты все время куда-то спешишь),
скажешь весело: ''не скучай".
И уйдешь в свою новую жизнь.

*

Я один. Разве это грех?
У меня есть табак. И кот.
Я так счастлив. Счастливей всех.
Я счастливейший идиот.

Я допью свой остывший грог
и на плечи накину пальто.
Прочь из дома, сквозь дым и смог,
безнадежно надеясь, что
ты однажды придешь в мой дом,
мой заснеженный дом в лесу,
скажешь тихо: ну, здравствуй, Том.
Я пришел.
Я тебя спасу.

Бесцельно,
безжалостно,
как в кино.
Ты мой Стокгольмский синдром.
Захлопни глаза и зашторь окно,
спали этот чертов дом.

Держи меня в клетке,
корми с руки
и хлестко бей по щекам.
Мы разной породы, а значит - враги,
кто жертва - не знаю сам.

Я был убит трижды.
Я был убит
за сына, за мать и отца.
В простейшем понятии чувства любви,
нет смысла,
нет дна и конца.

Есть жертвенность, ревность,
есть ложь и печаль.
Всё - в банке с наклейкой ''соль''.
Бьешь больно и резко,
хрипишь: отвечай,
как быть без тебя?
(с тобой?)

И были бы мы сильнее чуть-чуть,
тогда бы сумели спастись.
Под пальцами мерно вздымается грудь.
Проснись, мой киднеппер, проснись.

Бесцельно,
безжалостно,
как в кино.
Ты мой Стокгольмский синдром.

И кто-нибудь вызовет
всё равно,
полицию в этот дом.

Ты выстрелишь в голову,
так легко,
ужалит свинцовый шмель.
Я вздрогну от выстрела/холода,
но
я
сделаю шаг
за дверь.

Я выйду на снег,
больной и босой,
приму необъятный мир.
Здесь что-то неладно, не так, не то,
и что-то скрежещет в груди.

''Минутная слабость'' - ответит коп,
- ''у нас есть хороший врач.''

И Аве, Всевышний,
всё
могущий
Бог,
за дверью -
мой мертвый палач.

Но что-то неладно, не так, не то,
и рушится что-то в груди.
Мне хочется в клетку,
зашторить окно,
и есть с самой теплой руки.

Попытка провальна. С другого листа.
Есть жертва, преступник, дом.
Кусай мои губы, считая до ста.
Я твой Стокгольмский синдром.

Привет, молодые и глупые, смешные, босые и пьяные. Идущие стаями, группами, и те одиночки упрямые, что мечутся между высотками, скрывают глаза капюшонами, пытаются быть беззаботными, но курят ночами бессонными. Привет, дети солнца и воздуха, потомки известных мечтателей, рожденные вспышками космоса, в утробе галактики-матери. Беспечные, хрупкие, колкие, с щеками, от холода красными, с забитыми книжными полками, с глазами тревожно-опасными.
Привет, я пишу из столетия, где дальние тропы исхожены, где были открыты созвездия, на ваши совсем не похожие. Где Марс обустроен жилищами и можно экспрессом до Ригеля. Где нет ни святого, ни нищего, где деньги не цель и не двигатель. Здесь нет ни войны, ни оружия, здесь бомбы в музеях истории, секреты не нужно выуживать со вражеской территории. Здесь, в мире, обретшем гармонию, мы смотрим на вас, наше прошлое, на Землю, что бьется в агонии, чье сердце больно и изношено. На атом, на нефть, на правителей, на всех подневольных и страждущих, на вечно обманутых зрителей, на новости, лгущие каждому. На тех, кто оторван от берега, на брошенных и на предателей. На женщин, что бьются в истерике, на слезы, что пролили матери. На мальчиков, пулями скошенных, на плоть, испещренную ранами. Мы смотрим на вас, наше прошлое, больное, безумное, странное.
Привет. Не печальтесь о сказанном, не стоит твердить о напраслине. Проснитесь однажды, и разом, вы сделайте что-то прекрасное. Идите с улыбкой без горечи, сердечному голосу следуя, бегите, хватаясь за поручни, по лестницам, страха не ведая. Дышите дорогой и странствием, желанием нового, светлого, ночами, закатами красными, весной, что пропахла запретами. И верьте в себя до последнего, толпу оставляя за спинами, не делайте жизнь трагедией, пустячную грусть культивируя. Провалы, проколы, падения, примите с буддистским спокойствием. И прочь отметайте сомнения, берите тяжелое, большее. И вы, молодые и глупые - создатели, мира строители, кричите о радости в рупоры, носите победы на кителях. Влюбляйтесь, целуйтесь, безумствуйте, ведь в ваших руках настоящее. Не пользуйтесь ложной презумпцией слепой невиновности спящего, что сном объясняет бездействие, держитесь другой траектории: стихами, аккордами, песнями, пишите, творите историю.

Ты пальцем стираешь с окна тонкий лёд, мечтая о скором приходе весны. Под камень лежачий вода не течёт, но спину не выпрямить - стены тесны. Захочешь подняться и лоб расшибёшь, да теменем ты подопрёшь потолок. Здесь снег круглый год, но куда тут уйдёшь, когда все дороги вокруг замело? Остыли сердца, батареи и чай, от холода трудно и хрипло дышать. И пальцы немеют, и зубы стучат, маячит пятном в полумраке кровать. ''Тик-так'' - произносят часы на стене, пугая тебя до покошенных ног. Когда же закончится эта метель, и в сонной квартире раздастся звонок? Здесь, в белом плену, заблудившись в себе, оставшись без карт, старый компас разбив, ты, будто в бреду, в пустоте, в тишине, известный лишь нам напеваешь мотив…

Приём. Я пишу тебе, но адресат, сказали на почте, затерян в снегах. В твой город не ходят давно поезда и боинги тонут в густых облаках. Оборвана связь и потерян сигнал, мосты перекрыты, шоссе занесло. Там иней на ветках и скользкий металл, там ветер шипит беспокойно и зло. Но знаешь, мой друг, всем табу вопреки, я вижу тебя через ширму снегов. Я вижу окно, кисть замёрзшей руки, движение губ в повторении слов. Твой взгляд измождённый, твой облик больной, на плечи накинутый ношеный твид.
…но как мне спасти тебя, если стеной Великой Китайской твой холод стоит?

Ты помнишь, ты знаешь, как пахнет весна? - Цветущими вишнями, свежей листвой, капелью стучит и лишает нас сна, щекочет волнением в клетке грудной. Той девушкой, что украдёт поцелуй, насмешливо-рыжей, ворвётся в дома. Ты жаждешь тепла? - Так бери, не пасуй! Хватай с неба солнце и прямо в карман клади его смело, беги во весь дух, запутавшись в кедах и длинных шнурках. Я здесь, за снегами, я рядом, мой друг. Окликни меня, удержи за рукав. Мы так далеки, что застрянут слова, но нужно немного: ''привет'' и ''спаси''. Ты в цепи из льдинок себя заковал, захлопнул все двери, весну не впустил. Но бьётся под снегом бесстрашный родник, зажжённая спичка сильнее, чем тьма. Уйдут, разлетятся снежинками дни; не вечна печаль и не вечна зима.

Смотри, какая здесь темнота - луна под бархатным колпаком. Скривив невесело угол рта, умело травишься табаком. Вокруг отличнейший антураж: промозглый ветер, противный дождь. И кожа щёк до того бела, что мнится, тронешь - как лист прорвёшь. Давай, соври, что ты камень, сталь, что ты не сломлен, не слаб сейчас. И что не липнет к тебе печаль, как к материнской груди дитя. За ворот свитера льёт вода, стекает прямо на теплый бок, а в пальцах, что холоднее льда, трясётся спичечный коробок. И где-то там, в глубине зрачков, где волны плещутся о гранит, сигналом бедствия, громким SOS, твой внутривенный огонь горит.
Так замечательно быть для всех, одним за всех, за тебя - никто. Ты отгоняешь, как муху, смех, предпочитая лежать пластом. И рухнет небо, и рухнет мост, в конечном счёте, так рухнешь ты. Шагай по городу, мистер Фрост, тащи на тросе припай и льды. Пусть ''как бы'' хочется теплоты, и ''как бы'' хочется стать водой, но за кулисами мрак и стынь, и ты подмостков гнилых король.
Смотри, какая здесь темнота - куда черней твоего пальто. Огромный город шуметь устал, гоняет тени в пустом метро. А ты, дружище, ещё дитя, не ровня тяжести вековой. Запомни: всё на земле - пустяк, пока ты жив и стоишь прямой. Беги легко мимо грубых фраз, насмешек колких, чужой молвы, и мимо тех любопытных глаз, что кожу скальпелем с головы. Достань огонь из глубин зрачков, вспоров алеющий капилляр, и растопи ледяной покров, свой айсберг-груз подари морям. Стань крепче, звонче, ещё сильней, не верь бессмысленной болтовне, и вопреки беспроглядной тьме, иди по солнечной стороне.

Беги. Нас двоих не удержит земля - такие уж мы титаны. Последнего выдоха не даря и взгляд отведя упрямо, накинув пальто на сутулость плеч, согбенных чужой любовью, и рыжих волос озорную медь резинкой связав тугою, шагни за порог, водрузив ключи на скрюченный гвоздь в прихожей. Беги так легко, обгоняй ручьи, и сумкой сбивай прохожих.
Беги, там подхватит тебя метро, а после - трамвай усталый. И грея ладони горячим ртом внутри дребезжащей тары, забудь обо мне, раствори меня, как сахарный кубик в кофе. Последними всполохами огня закат пробежит по кофте, и рухнет у ног, опалив искрой лодыжку в чулке прозрачном. А после, смешавшись с густой толпой, найди в сигаретной пачке тайм-аут на пару скупых минут в борьбе с мировым гипнозом. Войди в сонный дом, где тебя не ждут, и где на обоях розы истерлись, поблекли, где мрак и пыль, где место под самой крышей. Но это - твой берег, твой порт. Там штиль, там слышно как стены дышат. И в нём, за шестнадцать кварталов до, вдохни глубоко и жадно, где нет ни меня, ни моих следов, и привкусом шоколадным ликёр пусть согреет твою гортань, тугие узлы развяжет.
Сгори. Возродись. Из костра восстань, и кожу отмой от сажи.

Скорей. Нас двоих не удержит земля - такие уж мы титаны. Пусть щеки и губы мои горят, пусть вскроются снова раны, но я побегу по ступеням вниз, сдвигая ладонью стены. Считая мерцающие огни, пульсацию слыша вены, я брошусь на улицу, врежусь в дождь, ускорившись до предела. Меня прожуёт и проглотит ночь, зубами раздавит тело, и тенью безмолвной швырнет в толпу снующих полночных пташек. И я ещё яростней побегу, туда, где рассвет не страшен. Здесь цель - равновесие всех планет. Нам рядом нельзя - разрушим. И если захочешь найти мой след, и город вдруг станет душен, запри себя в комнате на замок, прижмись к батарее тёплой. Я там, где граничат песок и мох, где лица туманом стёрты. Я буду спасаться, спасая нас. Я буду гореть, сгорая. Оставив сомнения про запас, держаться на шаг от края. Но двигаясь точкой, теряя нить, меняя Арктур на Вегу, я буду упрямо тебя любить весь срок своего побега.

Подборка тезисов из книги М.Е. Литвака «Психологическое айкидо»

1. Здесь нет победителей и побежденных. Здесь или оба выигрывают или оба проигрывают. Поэтому ваша победа будет и победой вашего партнёра.
2. Ни в коем случае нельзя воспитывать партнёра.
3. Не ругайте своего конкурента.
4. Спокойно принимайте комплименты.
5. Не обращайте внимания на насмешки окружающих: « Не отвечай глупому по глупости его, чтобы и тебе не сделаться подобным ему ».
6. Не торжествуйте при успехе, так как погибели предшествует гордость и падению – надменность.
7. Не перебивайте задающего вопрос! Дайте ему высказаться до конца. Не важно, что вы, да и остальные слушатели, его уже давно поняли. Важно, чтобы он понял, что вы его поняли.
8. Амортизация – это немедленное согласие с доводами партнёра. Амортизация бывает непосредственная, отставленная и профилактическая.
9. Обычно специалист по психологическому айкидо сам ничего не предлагает, а организовывает свою деятельность так, что к интересующему его делу его приглашают.
10. Техника амортизации лежит в основе правила, сформулированного Д.Карнеги: « Идея должна принадлежать партнёру ».
11. Не жди, когда тебя начнут критиковать, критикуй себя сам. Д.Карнеги – « Скажите о себе все то, что собирается сделать ваш обвинитель, и вы лишите ветра его паруса ». Или, как гласит пословица: « Повинную голову меч не сечет ».
12. Изучая общение людей, Э. Берн описал три Я – состояния, которыми располагает каждый человек и которые по очереди, а иногда вместе выходят на внешнюю коммуникацию. Я – состояния – нормальные психологические феномены человеческой личности: Родитель (Р) – Взрослый (В) – Дитя (Д).
13. Девизы Дитяти – хочу, нравится; Взрослого – целесообразно, полезно; Родителя –должен, нельзя. И счастлив человек, если у него хочу, целесообразно и должен имеют одно и то же содержание!
14. Для выведения партнера в позицию взрослого необходимо вначале согласиться, а потом задать вопрос.
15. О чём думает раб? Конечно же, не о свободе! Он думает и мечтает о том, чтобы стать тираном! Рабство и тирания – это не столько внешние отношения, сколько состояние души. В каждом же рабе сидит тиран, а в тиране – раб. Можно быть формально рабом, но в душе оставаться свободным.
16. Итак, прежде всего не надо заставлять, угрожать, запрещать ! Я бы это сделал главным девизом в воспитании детей. Чем меньше запретов и принуждений, тем лучше отношения.
17. Слова не воспитывают… Детям надо показать, как жить, а не рассказать.

Я попробовала интуитивное питание. Штука действительно интересная. Пока что я, конечно, только начинаю вникать, но уже сделала несколько открытий для себя.

Во-первых, стала учиться отличать голод физический от голода эмоционального. И поняла, как же часто я ем, потому что:
1) мне скучно - перекусы на работе, лишь бы скоротать время и сделать вид, что я чем-то занята, тонны еды вечером дома перед экраном или просто заглядывание в холодильник "между делом";
2) я устала - это происходит по вечерам, когда прихожу с работы и доползаю до стула. Кушать вроде бы и не особо хочется, но сил нет и меня поглощает пучина вкусностей, интернета и сериалов;
3) мне грустно - ну или комбо из "я пришла с работы, устала, мне грустно и скучно". В эти моменты я еще люблю добавлять "ну я заслужила, и так жизнь тяжелая, съем-ка я этих прекрасных французских булочек".
Вообще часто еда у меня как поощрение на выходных. Я всё себя ругала, что на выходных я переедаю. Иногда втихоря обвиняла родителей, которые не следят за питанием и привозят вкусные вкусности. Но тут вдруг меня озарило - обычно всю рабочую неделю я себя контролирую. Причем делать я это люблю во всех аспектах своей жизни, начиная от задач на работе, заканчивая жестким контролем за каждой крошкой, попавшей мне в рот, и вынужденной йогой по вечерам. И вот к вечеру пятницы к финишной черте прибегаю я, полудохлая и изможденная, а к тому же еще и злая как волк, ибо мало того, что тираню себя сама, так еще и люди вокруг чтут за необходимое поддерживать во мне моё любимое нервное состояние.
Короче говоря, выходные для меня - это как расстегнуть туго сжатый ремень на пузе. Вот, наконец-то я могу отдохнуть, наконец-то могу делать то, что хочу. Тут меня никто не остановит (а особенно в еде). При этом все это делается под страхом и гнетом приближающегося понедельника. Поэтому отрываюсь и ем я как в последний раз.

Во-вторых, мне стало интересно область кулинарии. В том плане, что мне хочется пробовать что-то новое. Раньше я, если и собиралась что-то готовить, то обычно искала диетические рецепты. А теперь во мне просыпается желание познакомиться с кухнями разных национальностей, пробовать что-то эдакое, поэкспериментировать. Хочется восточных блюд со специями, каких-то экзотических или классических блюд, которые я раньше пропускала мимо себя.
У меня подкрадывается сомнение, что раньше я ела что-то ненастоящее. Раньше я не знала вкуса еде, больше думала о её пищевой ценности и о том, насколько сильно отрастет мой живот после вооон того печенька. Как будто я все время себя обманывала. Теперь мне интересно расширить свой диапазон вкуса, научиться готовить и смаковать еду.

В-третьих, не считая того, что меня потихоньку начинает увлекать кулинария как что-то новое и неизведанное, еда, в принципе, перестала меня волновать. Раньше я постоянно думала о ней. Жила, так сказать, от обеда до ужина, которые являлись для меня чуть ли не праздником средь дня. А если я начинала не доедать во имя плоского живота и худых бедер - то все мои мысли были посвящены только тому святому моменту, когда я смогу с чистой совестью сесть и спокойно пожрать. Еда реально для меня была культом и богом, хотя постепенно я прихожу к выводу, что я попросту богохульничила: ела много, заглатывая еду и практически не ощущая вкуса.
Теперь же, когда я осободилась от нужды постоянно думать и переживать насчет еды и съеденных калорий, я могу посвятить свое время чему-то другому. Жизнь становится интересней и радостней хотя бы из-за одного осознания, что больше не надо париться из-за еды.

В общем, это довольно интересный эксперимент и пока он меня только радует. Об остальном напишу завтра.