komet 42

Между ребер у меня дыра размером в душу. Тут так холодно. Забери меня. Ночные грузчики — к берегу.

Я стремлюсь к этому лишь потому, что думаю, что большего счастья у меня никогда не будет.

Будь сильнее меня.

Насколько тебе будет больно, когда ты будешь смотреть на свое идеальное тело? Я подумал, а что, если я, добравшись таки до тебя, моя сладкая комета номер сорок два, буду только слезы лить? Ты будешь неслышно обнимать меня за плечи, а я буду понимать, что сбылась моя мечта, что вон, я та самая идеальная девочка с фото. Хоть и you can never be thin, я буду понимать, что я сделал то, к чему стремился. Но, знаешь, моя сладкая далекая комета номер сорок два, даже сейчас, глядя на свои ноги, что раньше были куда больше, глядя на свои успехи, я иногда испытываю легкую ноющую боль и немного страха. Нет, не за проглоченную болезнью, собственную жизнь. Нет. Это легкими колкими ударами по мне пробегает страх. Я мечтаю добраться до тебя, моя любимая комета номер сорок два, но так чертовски этого боюсь. Что там, после тебя, ждет меня? Где я очутюсь? В какой галактике?.. Я подумал, а что, если я, добравшись таки до тебя, моя сладкая комета номер сорок два, буду только слезы лить?

Июнь с ваткой на сгибе локтя и губами под цвет пепельниц

Машинами скорой помощи звенит по сутулым мостам,

Заливает в вены изломанной девочки судорогами капельниц

Синие пятна неба. Я запомню тебя и никому не отдам.

Мятые простыни писем на пыльном, пустом экране,

Мой июнь в твоем Петербурге пальцами-эпилептиками

Догорает красным на асфальте, капает кашлем рыжего крана,

Простужено бьется в груди - нет, не сердцем – всего лишь таблетками.

Тесных рук не прижать к себе, льют сквозняком розоватых запястий.

Одноразовых тел, перемотанных скотчем, избитость цветами-маками.

Лужи-мальчики, лужи-девочки сводят скулами серого счастья.

Вчера ночью я плакала и дышала, дышала и плакала.

Десяток засосов на шее от февраля к октябрю, пломбы из слов.

Кто-то делает тише, трогает плечи, не задевая губ, не задевая…

В волосах карамельная дымность, и все комнаты без углов.

И ложится июнь мне под ноги собачьим надрывным лаем.

Мы оба с ватками в сгибах локтя и губами, брусничными прежде.

Знаешь, отчаянье от рваных фотографий, а не от чая.

Вены изломанной, тонюсенькой девочки, лежавшей без одежды.

Проломила тобой тротуары сердца. Я так скучаю.

моя ласковая, милая, добрая комета номер сорок два. я думала о тебе, когда, задыхаясь, бежала на физкультуре, чувствуя, что больше не могу. но у меня начинало получаться, стоило мне просто подумать: это я так к тебе приближаюсь.

забавно: как легко мне стало все равно. я сегодня, поетряв уже всякий стыд, обняла ее такая, а она ноль внимания. и мне сразу стало все равно. все равно в том плане, что, смотря на ее профиль, я восхищалась ей, тем, как она мне нравится, но у меня исчезло даже желание с ней разговаривать, хоть буквально недавно я мечтала о том, чтобы просто с ней контактировать.

олеся написала мне: как проходит твоя осень? было странно получить весточку от нее. я пугаюсь этого. да, как проходит моя осень? так, что я все еще жду ее. олесю. я жду ее. я хочу. да, чего уж там. лисёнок леся, возвращайся ко мне. я заклинаю тебя. и да, я тогда дала себе слово: если она не вернется ко мне за эту зиму, т.е спустя полгода, т.е (что гораздо важнее) сделает мою зиму одинокой, я ее никогда не прощу.

на самом деле все так меняется. несмотря на все мои старания, жизнь вокруг никак не остается статичной. и даже меня, меня она вкидывает, вбрасывает в этот водовород движения. те, кто был некем - вдруг стали всем, тот, кто был всем - никто. мои вкусы - меняются, друзья - уходят, новые - появляются, мое настроение скачет с безумной скоростью!

приближается моя зима.

дорогая моя комета номер сорок два, я запомню тебя и никому не отдам.

Я сегодня какой-то вдохновлённый, я сегодня много пишу. Между моих мыслей об окружающем меня мире, между чтением книг и прекрасной музыкой, между моей отгороженностью от окружающего мира и моим бытием в мире собственном и выдуманном проскальзывают мысли: это становится так забавно, когда ты смотришь на все со стороны. Это так забавно целовать свои запястья, умираючи. У меня едет крыша: я наслаждаюсь медленно подступающей смертью, я чувствую эйфорию от того, как мне плохо. Я хочу безумно закричать, засмеяться, заплакать… Господи, я готова взорваться от того, что ощущаю! От того, как уже второй месяц смерть за полнят меня, заливает в меня свое бордовое нутро. Это так смешно, господи. Смешно, смешно, смешно! Ха-ха-ха! Все то, что было во мне так долго, что было во мне годами, все мои взгляды, весь мой образ мыслей, весь мой характер — все это проламывается, хрустит и падает! И, смотрите, это уже не часть меня! Это — пережитки прошлого. А во мне — революции и войны гремят одна за другой! Руки дрожат, но я продолжаю писать. А во мне — боль, холод, осень и счастье. Да, да, да. Нет, нет, нет. И я умираю! Вот тут, на этом самом месте, по грязной стене сползаю. И не по Цветаевски, когда больше глаз слезы, а сухо и смеясь. Да, я насмехаюсь над собой. Я смотрю на себя со стороны, слишком часто забывая, что я — это я. Я смотрю со стороны на то, что происходит внутри меня, потому что наружнее слишком перестало быть мною понято и отошло на второй план. Я схожу с ума, господи. Я чувствую отчаяние и последний выброс гормонов радости в кровь — это называется предсмертной агонией. Господи, моя волшебная комета номер сорок два, забери меня к себе скорее. Насовсем.

Моя маленькая комета номер сорок два. Она являет собой чистого духа: своими полупрозрачными, белыми ручками она обнимает тебя за плечи и позволяет летать. Она — это ты, только тсс, это секрет. Она — твоя душа. Она — твоя настоящая душа, и когда ты поймешь и откроешь ее в себе, когда ты найдешь ее среди сотен других, она заберет тебя в гармонию. Она обнимет тебя навсегда. Она — это ты, она твоя душа. Душа, душа, душа. Ты — душа, у которой есть тело, а не наоборот. Так что важнее? Она. Твоя. Комета. Номер. Сорок. Два. Ее могли бы назвать иначе, но не назвали. У нее тонкие-тонкие ножки и ручки такие, что дотронуться страшно. Честно говоря, она красива настолько, что даже смотреть страшно. У нее также в наличие имеются белая кожа, аккуратные кудряшки, имеющие чуть изломанную структуру из-за ее постоянной борьбы, и зеленые, зеленые глаза. Она восхитительна. Честно говоря, когда ты видишь ее, тебе становится больно смотреть на нее: своим грязным взглядом ты словно пачкаешь ее. А ведь нельзя: она как святая, ангел, что спустился на нашу землю, и нельзя ее травмировать. Нельзя. Посмотри, над твоей головой сверкает город без неба. Что скажешь? Внутри у нее редко бывает что-то кроме чая и фруктов. Не потому, что она терзает себя. Вовсе нет. Свой организм — возможно (об этом говорят чуть поломанные на кончиках и суховатые волосы), но себя — нет. Она перестала зацикливаться на еде. Сначала ей было тяжело: имея от природы слабоватое здоровье, она постоянно чувствовала некий дискомфорт, ноющую боль. Но она не сдавалась и вот сейчас, глядя на свое тело, она еще иногда чувствует отголоски этой боли, но, наверное, это лишь воспоминания. Поэтому, она берет апельсин в холодильнике и думает о том, как проведет ближайшей день. И да, что касается еды: моя маленькая комета номер сорок два веган. От нее всегда пахнет духами. Ее гардероб наполнен чуть странной, но такой разной одеждой: сегодня на предстала перед нами в женственном пальто, а завтра вы увидите ее в большой толстовке, которая смотрится на ней немного забавно. Ее жизнь наполнена не менее разнообразной музыкой и книгами, которые замен ли ей людей. Поэтому она так часто слышит вопрос: "почему ты все время молчишь?" Потому что она боится запачкаться о вас. Вы жалкие, а она прекрасна. Прекрасна со своей любовью к синему цвету и однополой любви. Возможно, я ошибаюсь. Ведь пока что у меня получалось видеть свою прекрасную комету лишь случайно, мы встречались взглядом — она отводила. Но я верю, что узнаю когда-нибудь свою девочку из сказки, девочку, что живет внутри меня. Я подойду к зеркалу и увижу в нем ее. И скажу: "моя маленькая комета номер сорок два, спасибо, что спасла меня". Комета номер сорок два, пожалуйста, забери меня.

когда ты придешь, я усну на твоих коленях

ты будешь давать мне таблетки от медленной смерти,

по горло увязнув в своей карамельной лени.

а чек за продажу души нам отправят в конверте

когда ты придешь, я с тобой поделюсь секретом о том,

что когда-нибудь я полюблю тебя тоже.

а ты, как обычно, вздохнешь, достав сигарету закуришь и скажешь: «давай пообщаемся позже»

а позже, ты сложишь узор на прозрачном блюде и спросишь, стряхнув со стола незаметные крошки: «а что происходит, когда умирают люди?»

«…когда человек умирает, рождается кошка»

Ателофобия – боязнь несовершенства.

Дейпнофобия (дельпнофобия) – боязнь обеда.

Кибофобия – боязнь еды.

Обезофобия – боязнь растолстеть.

Ситиофобия (ситофобия) – боязнь приема пищи.

Дисморфофобия - боязнь своей внешности

Но я все равно не покину тебя. Потому что ты есть у меня. И я тебя безумно люблю. Я буду называть тебя моей маленькой кометой номер сорок два.

Память о том, что я скоро умру — самый важный инструмент, который помогает мне принимать сложные решения в моей жизни. Потому что всё остальное — чужое мнение, вся эта гордость, вся эта боязнь смущения или провала — все эти вещи падают пред лицом смерти, оставляя лишь то, что действительно важно. Память о смерти — лучший способ избежать мыслей о том, что вам есть что терять.

Меня слишком угнетает окружающая меня обстановка. Я не хочу тут жить. Я серьезно.

Поев, ты будешь чувствовать свою вину. Возможно, ты не будешь клясться себе, что это в последний раз, потому что ты, вроде, или закончила со всем этим или же знаешь, что следующие дни будешь опять ничего не есть, а потом, возможно, опять немного чего-то. Съев пару бутербродов с маслом, которые для других в принципе являются нормой, ты ощущаешь праздник. Радуясь, ты ощущаешь праздник. Испытывая спокойствие, ты ощущаешь праздник. Съев этот несчастный хлеб, ты слово задышала. После всех этих дней на овощах и фруктах. На голодании. Мама говорит: "Упадешь так в обморок где-нибудь на улице". А я, испытывая хоть минутное радостное помутнение, чувствую его отличие от своего повседневного состояния. Осознаю это и мне снова — плохо. Ты думаешь о том, что, возможно, скоре лешишься своих двух виртуальных. Что лешилась вари. И Маши. Что у тебя никого не осталось уже из-за твоего же поведения, ты понимаешь? Никого. Я не пугаю, я просто говорю факты. Никого. У тебя — никого. И сейчас ты доволен. Ты фантазируешь о своих странных одноклассницах, думаешь о вселенных и галактиках, слушаешь фолк, не можешь отпустить из рук книги классиков, ты смотришь на людей на улицах и думаешь о них. Также ты думаешь о своем весе и о том, что уже немного устала. Ты едешь с утра в автобусе, вспоминаешь, как она трогала твое лицо, думаешь обо всем этом и, не скрывая улыбки в общественном транспорте, думаешь в который раз: интересно, что будет дальше? Ты заворачиваешь свою жизнь, извращаешь, а потом — наблюдаешь за всем этим не без иронии. Словно это происходит не с тобой. Ты смотришь на себя со стороны. И понимаешь: виноваты книги Паланика. И благодаришь его и маму, которая приучила тебя читать, заставляя в детстве. Так становится проще: ты думаешь о том, что жизнь все равно лешена всякого смысла, что все закончится и воспринимаешь свою жизнь как фильм. Мой фильм — трагикомедия. Поэтому я буду и дальше ездить в автобусах, представляя перед своими глазами вечновлюбленную, пропахшую слезами девочку, улыбаться и, опомнившись думать: ох, лол, да это же я!

а теперь давай адекватно посмотрим на вещи, ahahahah

зачем не это? всегда были тетрадки и всё такое. неужели это именно от того, какой испуг накрыл меня, когда я прочитал, что не бывает дневников, которые никогда не были прочитаны враждебными глазами? илиже оттого, что написание в голубую книгу в последнее время стало немного не возможным, не желанным и просто всё с приставкой "не" ? или же просто захотелось сохранить на года, сохранить на время то, что происходит сейчас, не ленясь писать много ии.. сколько раз я уже пробовал начать подобное? и не сосчитать. но вдруг это будет именно то, что нужно? как знать.