помолчать с собой обо всём.

в одном краю, где люди из-за стен не видят дальше собственного горя, жил человек, известный миру тем, что был большим любителем историй.

едва восходит солнце, он опять несётся в путь, не повторяясь в следе, и просто невозможно угадать, что в этот раз расскажет он соседям. завидев плащ его издалека, сбегается народ со всей округи, и каждый узнает у земляка, что видел он, что делал на досуге. а тот им, улыбаясь, говорит:

- сегодня я в лесу увидел пана! он сам играл – уж больно даровит! – а феи нежно вторили сопрано.
- а что еще ты видел, фантазер? – кричит народ и требует историй.
- еще я видел гребень трех сестер, живущих глубоко в пучине моря. их волос зелен, словно летний луг, а гребень злат, как солнце на закате.

а завтра люди вновь пойдут за плуг и будут ждать, когда придет искатель.

но как-то, пробираясь меж ветвей на промысел историй утром рано, он повстречал в лесу тех самых фей и весело играющего пана. затем он шел вдоль берега и вдруг увидел, как танцуют в водопаде те сестры с волосами, словно луг, и гребнем, точно солнце на закате.

когда он снова вышел из-за гор, народ кричал:

- вернулся наш Овидий! что видел ты, скажи нам, фантазер?

но тот сказал:

- я ничего не видел.

империя падёт к твоим ногам изломами пастельного заката, с высокой мачты лунного фрегата виднеются родные берега. мы беглецы изученных путей, свидетели оплаченного долга, трескучим звуком рвущегося шёлка расходится система вешних дней.

я торжествую близостью твоей, звучащей в сердце громовым раскатом; горчащим послевкусием цуката ложится память пройденных морей. отлитая в граните бытия, с венком из нежных полевых соцветий, мне хватит чести знать, что в нашем лете главнейшим гласом света буду я.

победа в правде, а вся правда в том, что в подвигах рождаются герои. пусть слава наша дорогого стоит, всегда находится своё «зато». крадётся лето блеском зимних лат в преддверии финального восхода:

явление спасителя народу,
апрельская иллюзия тепла.

ожидай меня в восемь утра на тоскливой своей авеню: обменяемся дюжиной фраз и неловким касанием губ. мне бы шёпотом встречу согреть и оставшийся вечер молчать. подожди!, я хочу замереть, чтобы век мой тебя обнимать, без причины валяться в снегу – облаками на синем пути. твоё имя в уме берегу, и ты тоже моё береги. остаёмся на чай, впереди ожидается буря и ночь. подожди, я хочу.., подожди! апельсинов к тебе приволочь через белые плечи зимы и холодные руки, себя – через самые кроткие дни бесконечного, ведь, декабря. только б шторой заткнуть сквозняки, сохранить на ладонях уют. мои чувства в себе сбереги, и я тоже твои сберегу. наблюдай у сырого окна, обесточенный выжги камин – я приду к тебе в восемь утра быть счастливым

и быть
не одним.

есть боль, и есть у нее порог,
но я как всегда превысила,
обгоняя твой полуночный дилижанс.
я теперь от тебя на расстоянии выстрела:

load up on guns.

стреляй по капоту, стеклу,
можешь сразу по лобовому,
у меня все равно на тебя сенситивный ценз.
улыбайся, смотри, как я истекаю кровью,

and bring your friends.

сколько бы ты ни стрелял,
мне все равно будет мало:
я ни разу не дернусь и не сорвусь.
что я выиграла, если тебя проиграла.

it’s fun to lose.

даже если от боли я врежусь
в какой-нибудь столб или камень –
вряд ли сломаю хребет.
буду смеяться как в самой паршивой драме

and to pretend.

пусть из-под капота валит дым
чернее черта и всякого ада –
по сравнению с тобой даже там курорт.
я в первом периоде полураспада:

she’s over-bored.

давай смотреть друг на друга,
пока мою тачку сжирает пламя,
вряд ли за мной кого-то пришлют.
ты всегда был таким, от кого косеют рядами

and self-assured.

не плюй мне, пожалуйста, в душу –
она и так уже похожа на лифт,
просто смотри и плачь со мной в унисон.
на слезы не нужен трафик или тариф.

oh no, I know.

в конце концов, этот фатум
как и всякий – неотвратим.
кузов уже расплавился, скоро меня взорвет.
если выживу, никогда не говори о любви –

a dirty word

когда ты ничтожно маленький, как жук для чернильных воронов,
дороги не гонят по миру, не бьются о твой порог.
стареть удается правильно, в каморке, до дыр исхоженной,
с горчинкой табачных запахов, с ленивым котом у ног.
тебя навещают малые, в корзине — пирог и пряности,
из чашек дымит жасминовым, бледнеет в воде лимон.
уютно прошаркать тапками до тихой почетной старости -
так редко кому доводится, не вспомнить теперь имен.

когда ты ничтожно маленький и ростом едва до пояса,
от мира несложно спрятаться, захлопнув плотнее дверь.
не нужно блистать отвагою, шатаясь ночами по лесу,
не нужно ходить тоннелями, в которых таится зверь.
опасности спят на полочке, в тугом переплете кожаном.
из стали, что взята в кузнице — лишь нож, чтоб нарезать сыр.
но если однажды вечером наведался гость непрошеный,
уже не сбежишь от трудностей, подошвы стерев до дыр.

и, знаешь, бежать не хочется, ведь гость постучался вовремя.
ты ждал его все бессонницы, расплавив немало свеч.
едва ли готов без ужаса шагать из огня да в полымя,
но всё ж на задворках памяти хранил деревянный меч.
а гость, несомненно, сказочный, в тяжелом плаще и с посохом,
не нужно спокойной старости, когда ты идешь за ним.
пускай ты ничтожно маленький, но сердце набито порохом.
кому-то хоть раз в столетие приходится быть большим.

в моих пальцах перо, и это недобрый знак:
больше тысячи лет я рифмой не говорил.
интересно, за что февраль любил Пастернак?
никогда не умел к нему припасать чернил.

мне за это не стыдно: я не припас и слёз.
с моей юности миновало немало лет.
я давно разучился воспринимать всерьёз
всё, что может внутри оставить глубокий след.

не подумай, что сердце сделалось глыбой льда:
если вдруг ты нырнёшь в него и достигнешь дна,
то увидишь, что там по-прежнему молода,
авантюрна, легка, смешлива и прощена.

я тебя сохранил и этого не стыжусь:
пусть совсем пожелтел исписанный нами лист,
от минувшего не сбегаю, ведь я не трус,
но и им не живу, поскольку не мазохист.

лишь когда надо мной не теплится ни звезды
или кажется, что проигран с уныньем бой,
запираюсь от мелкой будничной ерунды
и спускаюсь сюда немного побыть с тобой.

да, морщины на лбу идут мне не больше, чем
серебро на висках и брюки размера плюс,
но я знаю, у нас отыщется пара тем,
и смешным показаться прошлому не боюсь.

ранец, туго набитый перечнями обид,
я не смог унести, начав долгий путь вперёд,
оттого-то, похоже, мне и не ведом стыд
за былое, что никогда во мне не умрёт.

в моих пальцах перо; окутал проспекты мрак;
открываю окно не нашему декабрю.
мне не стыдно, что я любил тебя, как дурак, -
только жаль, что я больше это не повторю.

укажи на безумца, который тебя не любит,

чтобы я расписал
другие твои
черты.

я не видел тебя танцующей в баре, в клубе,
хоть во многих местах мне виделась часто ты.

я не видел тебя усталой и неуклюжей,
без любимой помады,
заспанной и седой.

мне казалось всё это искренним, но ненужным.

я не видел тебя, когда заходил домой.

пусть напишет мне в книге, что у него за метод.

за какими шкафами черти твои сидят,
и в каком сундуке хранятся твои скелеты,

чтобы он объяснил, за что невзлюбил тебя.

я не стану героем.
тем, кто тебя погубит,
кто опишет тебя как солнце любого дня.

укажи на безумца, который тебя не любит.

только не на меня.

это не вмещается под ребром, а стремится дальше, быстрее, выше,
одиноким мается сентябрем и стучит холодным дождем по крыше,
это наслаждение и тюрьма, это отравление сладким ядом.
я не помню день, когда злая тьма оказалась вдруг откровенно рядом.

мне о многом хочется рассказать, но кому? зачем? не могу понять я,
почему так быстро стареет мать, утирая слезы подолом платья?
помоги мне, Господи, не упасть, обещаю смело идти на битву.
не сулит удача. не катит масть. но нестрашно, если приложат бритву

к обнаженной шее, руке, виску и заставят черпать зубами землю.
лишь бы только вытащить всю тоску, всю тоску, которую не приемлю.
что-то будет точно. назначен час. и больное сердце затрепетало,
в ожидании новых счастливых нас на пороге благостного Начала.

страх по привычке приходит ночью,
как эмигрант на пустой вокзал
и небо, порванное на клочья
танцует танго в твоих глазах.
и звёзды падают глухо в чашку
с какой-то жидкостью цвета зла,
всё то, что раньше казалось важным -
затёрто в памяти добела.

под кожу влезут грехи и слабость
от бесконечно пустой возни.
исчезнет город, вопросы, планы,
и лица тех, кто тебя хранил.
мешаешь яд с ароматом специй,
чтобы приятнее было пить
и бьётся вместо живого сердца
осколок боли в твоей груди.

а где-то в прошлом, в тумане кружев,
твоя качается колыбель
и кто-то очень родной и нужный
поёт про сказочную метель.
страх по привычке срастётся с тенью -
ты прячешь в рваный карман билет.
бродяга дождь на кирпичных стенах
рисует грязью твой силуэт.

заниматься любимым делом, и не строить в себе баррикады,
жить лишь так, как всегда хотела, а не так, как кому-то надо.
и любить, словно время вышло, словно завтра последний поезд,
и читать себе еле слышно, каждый текст свой, как будто повесть,
просто повесть, ничье ранение, и ничей же глубокий кратер.
будто можно найти сравнение, этой боли, связать характер,
с парой-тройкой простых симптомов, излечиться, расправить плечи.
усмехнуться, что первый комом, и поверить, что время лечит.
заниматься любимым делом, постараться писать поменьше…
и обманывать душу телом, затирая в себе прошедшим
и растаявшим первым снегом, все, с чем некогда ты прощался.
но не звать все это побегом
не получится.
не пытайся.

чемодан собираешь, а хочется зареветь.
этот миф, что от счастья не плачут,
смотри - ка, вот

подари мне, пожалуйста, клетчатый серый плед.
и билет до столицы, примерно под Новый Год.
подари мне надежду, сегодня, сейчас. услышь:
ничего не случалось лучшего, не могло.
мы как будто Малыш и Карлсон. я - Малыш.
прилетай поскорей и сядь на моё окно…

я тебя накормлю. я купила конфет и торт.
не болей и не падай, ведь сказка на новый лад.
а устанешь летать, скорее беги на борт
никого другого не хочется

о б н и м а т ь…

никого другого не хочется, не проси!
я привыкла к рукам и голосу, тембр - мёд.
не того пожелала, глупая. нам бы сил…
посмотри, как лучи бесстыдно целуют лёд.
посмотри, как меняются люди, как ночь пуста…
ожидание сладостно, веришь мне?
потерпи.

нам с тобою полжизни заново наверстать,
потерять - это страшно,
боязней - не найти.

утро морозом встречает слепой рассвет,
город осыпался пеплом и звёздной пылью.
знаешь, я думал, без нас меня тоже нет.
но друг без друга мы просто честней, чем были.

бегство вслепую, и нервы твердей, чем сталь.
ветер в лицо, и свобода вкуснее мести.
снова легко, и совсем ничего не жаль.
мы друг без друга ярче, чем были вместе.

пусть не случилось, пусть нас пленил обман.
счастья хотелось, вот мы и не сдержались.
только попались сами же в свой капкан.
и, вырываясь, вырвали даже жалость.

точно ведь знаем - любит лишь кто любим,
в этом сиянье очень важна взаимность.
там нет любви, где воспылал один.
мы же друг другу даже во снах не снились.

***

утро морозом встречает слепой рассвет,
город осыпался пеплом и звёздной пылью.
были ли счастливы? знаешь, похоже, нет.
мы друг без друга точно счастливей были.

это черный декабрь, дыханье его мертво,
он крадет о тепле даже память - коварный вор.
я стою у окна и чувствую с ним родство
и более ничего.

в озябших ладонях я прячу огонь свечи,
но совершенно не чувствую жар огня.
черный декабрь - и воздух на вкус горчит,
разъедает меня.

и я пожираю сама себя изнутри,
разъедаю до хрупкой, призрачной синевы,
до колющей боли (повторяешь себе: гастрит,
но хочется выть).

и становлюсь прозрачнее и бледней
и так же бледнеет тень моя на стене,
сквозь пальцы проходит трепещущий свет огня -
не грея меня.

черный декабрь в агонии бьется сам,
один за другим гаснут в окнах огни.
я чувствую с ним родство и закрыв глаза -
я умираю с ним.

когда до весны – еще месяцы снега,
голодных, как звери, жестоких, как люди,
когда за окном - бесконечная темень,
что на ночь целует и к завтраку будит,
мороз постепенно вонзается в кожу,
проходит сквозь душу осколками стали.
тепла, точно денег в кармане бродяги,
становится мало.

когда у тепла – только донышко кружки
и привкус горчинки зеленого чая,
когда у тепла – лишь престижная бирка
и то, что вязали его не в Китае,
мороз беспрестанно касается сердца,
играет на нервах аккордами грусти,
и в мире, столь ярком, безумном и тесном
становится пусто.

тепла не найти ни в горячей пустыне,
ни выпить из рюмки в отеле Таиланда.
тепло, если рядом находится близкий,
тепло, если маме в больницу не надо.
тепло не заложено в пластик кредитки -
оно создается душой и руками.

тепло – это то,
что, погибнув в метели,
становится нами.

подскажи, почему мы не грабим банки и ювелирки
не стреляем ради забавы по тупым рожам
ты понимаешь, ведь дырки от пули - всего лишь дырки
это нас не сломает и точно не уничтожит

а вот что уничтожит, так это здоровый режим
медитация под псевдоиндийские треки
этих людей ведь построить и положить -
выставка лучшего, что проёбано в человеке

лучшее - это как ни странно подгнивший бочок
это червоточина, которую прячут стыдясь
подскажи, почему мне холодно, а не горячо?
почему я должна стыдиться того, что мразь?

почему мы не ходим по кладбищам, а ходим в ТЦ
почему ты даришь мне эту посуду для жён?
у меня же всё написано на красивом лице -
я хочу копаться в себе как завещал Кафка ножом

ты меня отучаешь красить губы кровавым густо
говоришь, что моё погружение - тупо долбёж об дно
да самокопание же блять это вершина искусства!!
и прекрасное рождает нам только оно одно

подскажи мне, почему мы не жрём хот-доги с заправки
пьяные в хлам и ты обкуренный за рулём
сделай пожалуйста хоть что-нибудь для затравки
очень прошу просыпайся подъём
подъём.