sunshine.

Представляешь, Лер. Я все еще люблю тебя. Блять. Мы расстались в ноябре, когда начинались холода, когда у меня сдавали нервы и.. Я даже на мгновение перестала что-то ощущать. Я замкнулась, я делала вид, что у меня все охуенно, но я у брата реально интересовалась - спрашивала ли ты обо мне. И.. Знаешь, это реально странно. Я действительно люблю тебя до сих пор. До того, что домкраты поднимаются с низу живота до диафрагмы. Но я понимаю и знаю, что ты вряд ли захочешь что-то иметь со мной общего, но почему-то думаю о том, что мы могли бы постараться снова. Третий раз это смешно. Да и кто согласиться быть со мной? Не думаю, что кто-то реально на это пойдет, уж слишком я сложная в этом плане. Я не знаю, для чего это пишу, когда можно было бы ограничиться банальным "я люблю тебя".
Ma chérie (mais peu probable d'avoir ma), pardonne-moi pour tout.

..у вас туберкулез.

кажется, в этот момент перестало биться даже сердце.

Мир меняется после каждой прочитанной книги, после каждого просмотренного фильма, после каждой новой встречи.

Знаете, наверное, не зря так сказали. Мир и правда меняется после каждой встречи, особенно, когда ты человека совсем не знаешь и буквально бежишь на встречу, что назначена была вчера. По глупости, или нет, но ты ее ждешь с упоением и сладким замиранием, как ждал бы любимого человека все время. И вот, когда приходит день встречи, ты кусаешь губы и мысли только о том, как бы не оплашать и не сказать чего-то не того. Ты выходишь из колледжа, бросаешь смс с текстом "Я вышел", нервничаешь, когда понимаешь, что не успеваешь, а на улице начинается дождь. Ждешь автобус, стараешься шутить с подругой, что едет с тобой в одну сторону и улыбаться, а на самом деле жутко нервничаешь. И выдыхаешь.

Питер - огромный город, как мне кажется. В нем можно запросто потеряться, если его не знаешь, как свои пять пальцев. Если ты его весь не пройдешь, он поглотит и растворит в себе. К счастью, здесь есть еще люди, к которым хочется спешить на встречу. И вот, когда ты оказываешься на Академической, звонит телефон. На улице дождь, а ты вынимаешь телефон и без раздумия нажимаешь на "ответить", слыша голос и бурча что-то вроде "Да-да, я уже на Академке, скоро буду" и с улыбкой вешаешь телефон. Выдыхаешь уже спокойнее, когда оказываешься в метро и расслабляешься. Да вот только когда оказываешься на Гражданском снова что-то тянет внизу живота и ты, выходя, понимаешь, что заплутал. Звонишь. "- От Гражданки, когда выходишь, куда повернуть? - Сейчас, подожди. На лево". - поворот не туда. Ступор. Возвращаешься обратно и спрашиваешь у какой-то женщины, где просвещения 80, после чего идешь, быстрым шагом - не успеваешь. Промокаешь, напеваешь песню и стараешься успокоиться, буквально слыша голос "Ты меня узнаешь" и веря в это. Ты помнишь фотографию, что тебе показывали, но все равно ожидания разные. И вот, когда ты входишь, стягиваешь капюшон, спускаешься по ступенькам и видишь это.. Чудо. Именно Чудо с большой буквы, то хочется обнять сразу же. Она такая маленькая, что хочется ее просто прижать и не отпускать. И это нравится. Она улыбается, куда-то убегает и возвращается уже без этой красной желетки. Она на обеде. И вы идете в теремок, где, надо сказать, ты никогда раньше не ел. О чем-то говорите, ты запоминаешь ее голос и улыбаешься. Несешь ерунду. Отдаешь ей четырнадцать рублей, понимая, что не жалко, заказываешь себе салат и колу, а она - суп. Улыбаешься этому, думая о том, что она замечательная. Первое впечателние не испортить. А после.. После вы садитесь за столик. Разговоры ни о чем, слегка касаетесь болевых для вас точек, но не открываетесь полностью. Ты еще боишься, да и она, кажется, тоже. Она все смотрит на тебя, на часы, а ты отводишь взгляд, потому что боишься. Боишься смотреть людям в глаза, ведь они выражают все, что у тебя за душой, которой почти нет. Но ты все равно держишь улыбку, которая вырывается непроизвольно. А в те редикие моменты, когда ты смотришь ей в глаза, то, кажется, тонешь. Тебя накрывает лавина всех чувств разом, даже восхищение. Она тебе нравится. И ведь это правда. И зверь внутри тебя начинает скулить, потому что ты боишься этих чувств. Кусаешь свои губы, но встаешь, беря вещи, когда приходится идти обратно. "Бабочки — это духи умерших." - вспоминаешь ты и понимаешь, что твои бабочки давно мертвы. Вместо них осталась лишь яркая пыльца, а немногочисленные выжившие на твоем Титанике - спасаются паникой. Они все - мертвы. Но с ее приходом все начинает меняться, потому что они раскрашиваются в совершенно новые для тебя цвета. И ты уже начинаешь "жить". А когда вы оказываетесь у нее на работе, ты смеешься на "повышение плана", покупаешь книги и стараешься задержаться, да время не позволяет. И на прощание ты ее обнимаешь, потому что обязан это сделать. Руки все время чесались это сделать. И выходишь, а сердце сжимается. Улыбаешься на сообщение "спасибо" и тихо шепчешь "не благодари, ты многого не знаешь". И идешь на работу.

А на завтра, когда ты уставший, не спавший, боящийся сорваться снова ещешь к ней, на метро, то опять нервничаешь. Приезжаешь около двеннадцати, обходишь весь магазин и идешь в Теремок. Три часа. Ты не знаешь что и делать после того, что с тобой происходит. Ты боишься ожить, боишься впустить кого-то настолько глубоко, как делал это раньше. Банальный страх новой боли. Он понятен для вас обеих. И ты снова заказываешь салат, кофе, сидишь и пишешь сочинение, разбираешься с бумагами. Кусаешь губы. Когда приходит время - идешь за ней и снова идете кушать. Ты хочешь провести с ней как можно больше времени. Она тебе кажется чудесной, в ее глазах есть то, что называется "мир", но ты замечаешь шлейф невысказанной боли, а, может, лишь кажется? Тебе хочется разорвать его и не дать этому стать правдой. Ты не хочешь, что бы ей было больно или противно. И тебя задевают ее слова, но ты проглатываешь их. Даже стараешься не поддаваться и не сорваться. Вдох-выдох. Выдох-вдох. Она мурчит, когда ты ее обнимаешь. Она ходит рядом с тобой, что-то говорит, ты слушаешь. Внутри все сжимается и разжимается. Ты улыбаешься лишь рядом с ней. А потом ты покупаешь книги, обложку на паспорт, органайзер и уходишь. Вы сухо прощаетесь и тебе приходит "Прости". Так забавно-больно. Но ты молчишь. Новая смерть от слов. Ты не улыбаешься, стараешься выглядеть так же, как и раньше, но с одной поправкой - ты влюбился в такой же сгусток боли, как и ты сам.

Смерть - дело одинокое.

Я ненавижу это чувство. Чувство, когда в один момент ты сидишь, улыбаешься - все просто отлично, а вот стоит пройти немного времени и внутри тебя начинает разрастаться дыра. Ты просто смотришь в экран, читаеш слово за словом и понимаешь, что твои внутренности затягивает туда, глубоко, в Бездну. Что-то ухает вниз, пассажиры кричат, а капитан пытается сказать "S.O.S", но все тщетно. Все молчат. Никто не слышит.

И вот я продолжаю молчать раз за разом, а внутри с каждым днем, каждым вечером дыра растет еще больше. Я теряю себя во всем этом круговороте. Я теряю близких мне людей. Сил реветь больше нету.

Придется снова привыкать к этому чувству, пока оно не отпустит до конца.

Когда-нибудь я перестану кричать во снах.

Когда-нибудь я научусь посылать людей.

Все будет. "Когда-нибудь".

Последнюю неделю я чувствую, что нахожусь в поезде, который идет под откос. Как будто подорвали мост, через который он ехал, и первые вагоны уже ухнули вниз, в темноту, и меня тянет за ними, по цепочке, как будто чья-то огромная рука стягивает всех вниз. Я все еще держусь, но уже готовлюсь задерживать дыхание, и уши закладывает, и из-за потери ориентации все вокруг идет каруселью. Я как будто на пороге решения, которое примет себя само.

И я нахожусь в шаге от того, чтобы послать все к чертовой матери и отпутить палку, за которую держусь. Потому что это тяжело. Это чертовски тяжело. Это как будто бы я одна пыталась удержать целый чертов поезд, чтобы он не скатывался. И мне жутко хочется оторвать голову тому, кто проложил эти чертовые рельсы. И очень хочется заглянуть ему в глаза или, еще лучше, поставить его на свое место. Очень жаль, что боги умеют смотреть только сверху вниз. Возможно, некоторые перемены пошли бы им на пользу.

Но вернемся к поезду. За окном ночь, и все, что я вижу, это небрежно рифленая стена утеса и черная вода внизу. Много воды. Целый чертов залив. Потому что это поезд через залив, черт возьми. Если бы меня спросили, я бы назвала его «залив страданий и боли и плохих рельсов», потому что.

Потому что мне хочется проснуться прямо сейчас и оказаться в кровати.

Но черная вода внизу шуршит как салафановая этикетка от конфеты и дождь бьет по окнам поезда, стуча в окно, делая скрежет деталей снаружи еще более невыносимым. И мост рушится, и я слышу, как крошится и падает камень, и рассекая воздух со свистом падает с распахную пасть моря шуршащих радиопомех. Станции крутит, от ноля до максимума, сменяя шумом ритмы. Играют мелодии сороковых. Мужчины в зеленой военной форме кружат с дамами, у каждого поблескивает застегнутая кобура. Человек в черном за пианино. В зале так накурено, что все вокруг виднеется сквозь белесую дымку. Раздается грохот и протяжный желесный стон, как будто кто-то гнет старый, ржавый металл.

И я просыпаюсь.

Я просыпаюсь?

Я не просыпаюсь.

Играют мелодии сороковых.

Я хватаюсь за поручни.

И поезд сдает метр за метром, с воем ухая вниз.

мне пора перестать прогибать под себя людей.

мне пора перестать прогибаться под людей.

никто не виноват, что я жила в спартанских условиях.

эх, эх.

на часах почти одиннадцать.

у нас с тобой праздник, а тебя нет. даже скучно-как-то. знаешь, за этот месяц я очень привязался к тебе. хочется всегда улыбаться. я рад, что мы не ругались ни разу. правда рад. а еще рад, что ты у меня такой замечательный, Кинни.
С праздником, милый.