14'52"

Вообще, у меня нет возможности описать то чувство, которое я сейчас испытываю. Моего словарного запаса просто недостаточно, да и вообще, "кто в состоянии выразить, как он пылает, охвачен слабым огнём". Человек этот своей постоянной улыбкой и безбашенностью заставлял меня двигаться дальше на протяжении последних лет. Он за долю секунды поднимает мне настроение. Будь счастлив, Бэмби, и пускай все, что ты нахрен захочешь, то и будет.

Happy 33rd Birthday, darling!

Давай, крошка, ну же, борись, грызи, вырывай все, что так хочешь. Все, о чем думаешь постоянно и не спишь ночами. Давай же, крошка, не смотри, не думай, работай, выкладывайся, но не отвлекайся. Даже если не будет результата - твоя совесть останется чиста, ты сделаешь все, абсолютно все. Значит это будет не то, не нужное, вот и вся арифметика. Давай, крошка, соберись.

И пускай мир спасти, вероятно, уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.

Я унижаюсь пред тобой, пред твоим превосходством. О своей низости и отсутствии гордости я, однозначно, буду очень жалеть, но сейчас пойми меня, прочитай мои мысли и послушай, что я тебе расскажу. Ты убиваешь меня ради смеха, и дело не в том, что это подло и грязно, а в том, что ты пачкаешь свои красивые руки и невероятно длинные пальцы в гнилой, черной крови. Все вокруг ею залито, но я вижу, как ты смеешься. Это неискренний, злой смех. Это защита. Тебе больше ничего не осталось, только защищаться. И я не могу тебе помочь. Полумертвая.

Я смотрю на тебя и мне больно. Не по твоей вине, по своей глупости. Ты низок и жалок, но это все, что тебе осталось. Пресеченное дыхание, слезы и удушье. Гребанный свет, что же я делаю?

Мне не во что вылить эту мою тупую, безответную, идиотскую любовь к этому человеку. Мне не с кем это обсудить, мне не на кого переключиться, чтобы я не делала - все мысли только о нем, он сопровождает меня всюду, куда бы я не шла. Он ложится со мной спать и просыпается всегда вместе со мной. Он фантомом ходит вокруг моей жизни. Я внушаю себе, что нельзя настолько ко всему привзяываться, что пора начать вновь возводить стены, но тем не менее, слыша его голос, я чуть ли не рыдаю от любви, испепеляющей меня. Все эти чувства уходят в стены и к родным людям, но не в дело. Можно ведь реализовывать их во что-то прекрасное, во что-то, что будет трепетать, словно бабочка, что будет приятно греть душу и о чем я буду думать до конца жизни. Вместо этого я зарываюсь, потому что пусто. Потому что нет ответа. Потому что это самая мерзкая любовь, ведь если не в состоянии любить людей вокруг, почему же не вкручиваться в такое дерьмо?

Забери меня из этого мира, спаси меня,
Что, если все мы умрем молодыми?

Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.

Это весело. Весело наблюдать за своими попытками сохранять контроль там, где раньше не церемонился. Весело подглядывать будто из-за угла, когда тебе хочется врезать человеку по роже за мнение, отличное от твоего, а вместо этого как мантру внушать себе, что любое, блять, даже самое уебское мнение имеет право на существование. Я четырнадцать лет жила так, словно кроме меня никого и нет, а если и есть, то тупой мудак. Теперь ломаюсь и срастаюсь по-новой.

Sometimes I think: who owns this sky and heartbeats? Who built the hills and mountains? Who is pushing me still closer to my childhood?

Я словно Гольфстрим, бурлящий от ненависти. Разбитая, крошечная, потухшая и озлобленная на весь мир со вселенской тоской в глазах и сердце. Столько лет лежала, свернувшись калачиком, как брошенный пес, там, где меня никто не сможет достать. Истекающая кровью. Извращенная, лживая, гнусная маленькая девчонка, у которой никогда не получится смыть с себя всю свою грязь. Захлебывающаяся в собственной кислоте и мечтающая о свободе. Но теперь все иначе. I'm dead and gone.

У меня есть довольно симпатичный знакомый. Я знаю его столько лет, но пригляделась только сейчас. Еще бы сбить с него всю эту спесь и накрученность, хотя о чем я думаю.

Я продолжаю искуплять свои низкие грешки. За большие пока не берусь - я слишком мала, чтобы закопать то, что разрыла. От одного огромного греха мне никогда не избавиться, он въелся в меня, как сигаретный дым в пальцы, он прожигает меня каждый божий день и я не в силах от него избавиться в моральном плане.

Хьюстон, Вас устравает Ваша жизнь? Похоже, что все оставшееся время мы проведем в смраде и непонимании, а ножка вышестоящих будет лишь толкать глубже. Хотя, кого это волнует, верно, Хьюстон? Прием.

Мне кажется, моя голова скоро взорвется от всех этих кораблекрушений вокруг, люди уходят в воду со своими кораблями, а я ничем не могу помочь, я не могу вытащить их на берег, успокоить и сказать, что все будет хорошо. Потому что ничего хорошего не будет. Хорошее есть здесь и сейчас, а когда мы смотрим, как идет ко дну наш корабль и ничего не пытаемся предпринять - о какой хорошей жизни можно говорить? От этого мне грустно.

Твои слова перестали въедаться в сетчатку моего глаза и застревать в ушах, они перестали течь по капиллярам и не шевелятся под кожей. Это слишком мизерно, поэтому мне не докапаться до всей сути. Все, что мне остается, это лишь думать, а стоит ли начатая мною игра свеч?

Больше всего на свете я не люблю принимать гостей. Особенно утром или вечером. Особенно незванных. Если я с Вами вежливо разговариваю по телефону, это не означает, что Вам нужно подрываться и мчаться ко мне в гости, будто я прямым текстом Вам заявила, мол, чувак, давай заваливайся.

В любом случае, отказать мне неудобно, но на теплую атмосферу не расчитывайте.

Четверг, пятница, суббота и воскресенье мои протекли как в тумане, потому что все эти дни во мне проходил бой алкоголя и крови за право единолично протекать по моим венам. Тем не менее, сегодня я выпила лишь благодаря моей матери, которая все еще немного подавлена и на такие вещи внимание обращать перестала.

Вообще я кое-как разлепляю веки и смотрю в потолок. Который раз обещаю себе бросить пить, и в который раз, несмотря ни на что, напиваюсь. Собраться с кем-либо в чьей-нибудь квартире и ужраться там же до поросячего визга вошло в традицию, но здоровье мое все чаще и чаще дает о себе знать. В связи с этим торжественно клянусь сократить расход алкоголя в местных магазинах с моей стороны до минимума, а так же перейти на абсолютно здоровую пищу.

Жаль, что на той знаменательной вписке я забыла попросить поставить "вечеринку у Децла дома". Это было бы отличным завершением моей человеческой сущности и пробуждением во мне свиной рожи.

Гром не грянул, земля под ногами не разверзлась. Комнатушку все так же заливал дневной свет. А он методично и сосредоточенно тушил сигарету, так, словно от нее вся жизнь его зависела. В принципе так и есть, только это моя жизнь в тот момент зависела от их реакции. Меня чуть не шатало от той бури эмоций, которая во мне воплотилась. Мама оцепенела, а Саша не знал, как всю эту драму разрядить до обычной проблемы. На его лице прямо и ясно читалось: "Я так хочу тебе помочь всем, чем могу, но я понятия не имею, как это сделать." У меня у самой-то решений не было, я просто поставила всех перед фактом. Они должны были привыкнуть, что я живу лишь по одному закону - либо все будет так, как хочу я, либо вообще никак. Единственный план, загоревшийся в моей голове, это истерически заржать, а затем кинуть в них этой чертовой пепельницей и быстро смыться.

Папа, как назло, не берет трубку.

Освободи меня от печали, я устала корчиться в этой трагической и восторженной муке. Я горю в этом пламени, лишь затем, что не могу найти ту жизнь, которая будет стоить всех этих страданий. Затем, что не могу рассеять этот мрак.

"По милости твоей любви я корчусь от боли. У меня есть шестьсот шестьдесят шесть способов любить тебя, и я надеюсь, ты чувствуешь то же самое. Я для тебя.

Я убиваю себя ради твоей любви и опять теряю все. У меня есть семьсот семьдесят семь способов любить тебя, пока смерть не разлучит нас. And my heaven is wherever you are"

Сделай меня своей жертвой, жертвой своей злой игры. Прикоснись ко мне, когда я погибну, но не растворяйся вслед за мной в этой агонии, не сдавайся.

Прощай.
Позабудь
И не обессудь.
А письма сожги…
Как мост.
Да будет мужественен
Твой путь,
Да будет он прям
И прост.
Да будет во мгле
Для тебя гореть
Звездная мишура,
Да будет надежда
Ладони греть
У твоего костра.
Да будут метели,
Снега, дожди
И бешеный рев огня,
Да будет удач у тебя впереди
Больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
Бой,
Гремящий в твоей груди.
Я счастлив за тех,
Которым с тобой,
Может быть,
По пути.

Это тот самый случай, когда лучший выход из ситуации - просто забыть. Но если вдруг вспомнилось? Что делать будешь?

Вообще, мне, наверное, следует перестать вести себя как вдова, безумно любившая своего муженька/женушку, но потерявшая его/ее, причем так давно, что сама уже и не помнит, вот только боль не проходит, а сердце не заживает. Это было бы самым разумным поступком, - ну, стереть все и начать заново. Конечно, не с огромнейшей любви, а с хоть каких-то мало-мальских отношений, пускай хоть на одну ночь, но хоть что-то.

С другой стороны, после этого я всегда чувствую себя отвратительно. И, по правде говоря, чаще всего отношения на одну ночь у меня завязывались лишь для того, чтобы причинить боль СЕБЕ. Не любви всей моей жизни, а себе. Не знаю, каким образом это объяснить, но так уж выходило. Интересно, смогу ли я когда-нибудь смыть с себя эту грязь.

Чистый лист и одно-единственное правило, действующее на всю оставшуюся жизнь - правило двух "В". Врать Всегда. Слишком честной я была с людьми, слишком дорого за это поплатилась.

Делай со мной, что хочешь. Можешь не отвечать на мои звонки, когда я схожу с ума от тоски, уходить, уезжать, пропадать, когда тебе вздумается. Целовать, кого хочешь, а потом рассказывать, как это произошло и как ты опять забыла смешать водку с соком. Только не отдаляйся от меня, не уходи, пожалуйста. Пусть это будет самообман, что угодно, только разреши мне думать, что ты принадлежишь мне.

Каждый раз, когда мы с тобой наедине, мне кажется, что я скажу слишком много, если попытаюсь хоть что-нибудь сказать. Поэтому я молчу. Я так запуталась в себе, что не в силах выпутаться в одиночку.

Четвертый раз мне снится, как он умирает. Я не суеверный человек, но Боже, как же много существует способов покинуть этот мир.

Я опять не могу взять себя в руки. Я никуда не хожу, почти ничего не ем. Отгораживаюсь от всего. "Выключаю" телефон, попросту не отвечая на звонки людей. Выключаю свет везде, наглухо закрывая шторы. Выключаю себя и свое Я.

В окружающей меня темноте сверкают темно-карие глаза. Иногда они гаснут, прячась за сетью темных пушистых ресниц. И тогда я слепну. Потому что пропадает мой единственный свет.

Дибильней случая быть не могло, я еще один "человек в футляре", подавляющий свои чувства и страсти лишь только потому, что мыслю рационально, следую тупой логике и жестким, неоправданным моральным табу. Не по лавметалу двигаюсь. Последняя стадия полного душевного одиночества, это когда начинаешь гипертрофировать в других людях качества, которых нам не хватает или которые нам нравятся. Или когда начинаешь их преувеличивать лишь потому, что стараешься превратить человека в тот образ, который тебе понравился. Это моя извечная проблема, она вылезла из вагины моей матери первее, чем я.

"Ты стала такой серьезной, почти не улыбаешься. Стала недоверчивой и подозрительной".

Кое-кто уже воспользовался моей искренностью, беззаботностью и доверием. Пришлось меняться и приспосабливаться.

Дверь открылась, и вошла ты. Ага, вот ты где! Да-да, я здесь.

Милая моя, дай-ка мне свое сердце – я с радостью покажу тебе путь.

Милая моя, протяни свое сердце мне в руки. Я с радостью осмотрю твое сердце. Я буду говорить с тобой ласково. Милая моя, я не назову тебя тварью, не назову сукой, не назову великим мореплавателем…

Я только скажу, что сердечко у тебя в груди маленькое. Когда лето кончается, сердечки хотят домой. «Летите домой, сердечки!» - кричит родитель. – «Летите домой, маленькие дрозды и овсянки, летите к отцу, мои пташки!» Твое сердце – маленькая летняя пташка. Оно не знает ни угрызений, ни доброты, ни даже самой нежнейшей ласки. Но ты не виновата в этом – что есть, то есть. Когда приходит зима, летние сердечки остаются здесь. Не суждено твоему сердцу любить, страдать, тосковать. Себя твое сердце любит больше, чем ближнего, разрушать оно хочет больше, чем любить. Больше всего оно готово умереть. Его дни коротки, оно оплакивает само себя, потому что не может оплакивать других, потому что знает, что кто-то может плакать, когда несчастен, и завидует, потому что оно не протянет и первого дня зимы. Оно воображает, что страдает, но страдания в нем нет. Поэтому никто не назовет его великим мореплавателем…

Твое сердце – обыденное сердце. Оно не знает горя, оно не стремится в небеса. Оно не разбивается в разочаровании, повседневности ему хватает. Но если ты воображаешь великое сердце, сама ты остаешься усталой и безвольной; ты ешь, спишь после еды, работаешь, ничего не зная. Любишь, не зная, что такое любовь. Ты воображаемая. Ты не знаешь своих границ – переступить их нельзя. Для тебя воздвигли эти стены – так не переступай же через них. Оставайся в своей комнатке, разбей садик на своей земле – а через воздвигнутые границы не переходи. Не ты их воздвигла. Расти в своих границах, любимая.

Я помогу тебе.

Вспахай свою землю, я просыплю там семя.

Зажги свое солнце, я пролью живительный дождь.

Давай строить наши сердца вместе.

Давай вспахаем, посеем, пожнем осенью урожай.

Наш дом полон детей – на их лицах всегда улыбки!

По ночам ты отдаешься мне.

Мы счастливые приходим на кладбище, сами готовим себе гроб. Нам всего хватило в этой жизни, большего мы не просим. Мы получили свою долю -так к чему же нам быть недовольными, когда наступает вечер? Мы отправимся на покой и не заметим, как наши глаза закроются. Когда приходит зима и снег покрывает луга, все летние пташки гибнут… Пора в путь, другого выбора нет. Мы не знаем своей смерти, мы не знаем этого мгновения, не знаем, какой час это будет, какая минута, но мы уже ждем ее.

Добро пожаловать, загробный мир!

Добро пожаловать.

Мы оставляем любимую землю своим детям. Жизнь принесла нам много радости. Теперь пташки, овсянки и пуночки засыпают крепким сном. Зеленый мох растет на нашей могиле, наши дети строят башенку на ее холме - каждое лето там распускаются цветы и поют новые птицы. Тогда я поворачиваюсь в гробу и смотрю на тебя. Я обнимаю тебя, милая моя. Хорошо, что мы есть.

Ты слушаешь мои слова.