Это просто Вьюи блог

Мне ДО ФЕНИ, что там подумают другие. Вот это уж совсем бред-я ведь ДЕЙСТВИТЕЛЬНО боялась с кем-то видеться по приезде, потому что так и не похудела, может, даже наоборот. Я задолбалась черт возьми!!! Мне плевать, что про меня скажут или подумают. Да, я люблю жрать! И я буду жрать. Потому что я еду к маме и не собираюсь никого смущать своим животиком в постели, не жду того, что мужчина задохнется вдруг от моих телес :) Я еду отдыхать и разговаривать с родными людьми на чудесные темы, показывать им, что я умею и слушать папины истории. И главное, что вот этим родным людям не будет противно от моего слабоволия и моих щечек. Да будет свет! Да к чертям все задвиги-я не хочу испоганит себе отпуск, как в прошлом году. Я буду купаться и много двигаться. И мне не нужны никакие комплименты от жалости. Я сама знаю, какая я и какие у меня недостатки и достоинства. Mitleid ist etwas fuer ruhige Zeiten так что будет любить меня мужчина богатыйкмнющийкрасивый именно за мои щечки и мое телосложение. Я ведь не 100 кг вешу, в конце-концо. И не 70! И рост у меня 173 так что идите леееееесоооом. Во мне есть прелесть древности. А приспичит похудеть, так похудею. Конечно, мне было обидно, что меня еще никто не видел похудевшей на 7 кг, когда этот период был в моей жиЗНИ. Но задолбалась я жопу рвать чтобы доказать кому-то, что дааа я умеею и могуу. Да мне самой офигенно знать, что я это могу. У меня ниче так лицо и даже если оно еще лучше когда вес вминусе, то мужчина мой разглядит потенциал ахаха и возьмет меня с руками, ногами и попой. У меня великое будущее-потерь и радостей, все меняется, но…дом стоит свет горит…и мама ждет..и грибочки зреют

Воображение-вот моя свобода…Почему же я раньше так стеснялась этого? Почему человек забывает о своей психофизике? Почему человек отвык ипровизировать? Где наша генетическая память? Я счастлива, что поняла, КАК можно быть свободной…И, Господи, как же это легко, как же это делает меня живее. Я счастлива, что могу поймать невидимую муху, что могу идти и чувствовать себя полностью мокрой от дождя, когда небо чистое и все остальные идут сухими, что могу плыть по кухне брасом и что в ванной комнате течет река и мне нужно пройти по мостику, прежде чем войти в душ…что мои стены на самом деле не белые, а бежевые, что я умею летать, что я могу подержать луну и солнце в руках и ощутить их температуру, когда мне захочется и что мне необходимо красться по коридору перед тем, как войти в квартиру с пистолетом…

В комнате было темно. Лишь из ванны сквозь щель в неплотно прикрытой двери пробивалась узкая полоска света. Равик заколебался. Он не знал, все ли еще Жоан в ванной. Потом услышал ее дыхание, на секунду остановился и сразу направился в ванную. Теперь он знал, что она рядом и не спит. Но и она не произнесла ни слова. Комната вдруг наполнилась молчанием и напряженным ожиданием… Снова водоворот, беззвучно влекущий куда-то… Неведомая пропасть по ту сторону сознания… из нее выплывает багряное облако, несущее в себе головокружение и дурман. Равик прикрыл дверь ванной. В резком свете белых ламп все снова стало привычным и знакомым. Он отдернул кран душа - единственного во всем отеле. Равик приобрел и установил его за свой счет. Он знал, что в его отсутствие хозяйка демонстрирует душ родным и знакомым как достопримечательность отеля. Горячая вода струится но телу. За стеной - Жоан Маду, она ждет… Кожа ее нежна, волосы волной затопили подушку; хотя в комнате почти совсем темно, глаза ее блестят, словно улавливая и отражая скудный свет зимних звезд. Она лежит, гибкая, изменчивая, зовущая; женщины, которую он недавно знал, нет и в помине. Сейчас она обворожительна, прелестна, как только может быть прелестна женщина, которая тебя не любит. Внезапно он почувствовал к ней легкое отвращение - неприязнь, смешанную с острым и сильным влечением. Он невольно оглянулся: будь в ванной второй выход, он, пожалуй, оделся бы и ушел - чтобы выпить. Равик обтерся и с минуту стоял в нерешительности. Странно, с чего это вдруг нашло на него? Тень… Ничто… Быть может, всему виной то, что он побывал у Кэт Хэгстрем? Или слова, сказанные Жоан в такси? Очень уж все быстро и легко получается. Но, может быть, все дело в том, что ждет не он, а его ждут? Мучительная гримаса исказила его лицо. Он открыл дверь. - Равик, - сказала Жоан в темноте. - Кальвадос на столике у окна. Он остановился. Только сейчас он осознал, что все время напряженно чего-то ожидал. В этот момент она могла бы многое сказать, и все было бы невыносимо фальшивым. Но она нашла единственно верные слова. И напряжение исчезло, растворившись в тихой спокойной уверенности.

После той ночи ему стало легче. Он пошел вместе с Катчинским и усвоил данный ему урок. Помогай, пока можешь… Делай все, что в твоих силах… Но когда уже ничего не можешь сделать - забудь! Повернись спиной! Крепись! Жалость позволительна лишь в спокойные времена. Но не тогда, когда дело идет о жизни и смерти. Мертвых похорони, а сам вгрызайся в жизнь! Тебе еще жить и жить. Скорбь скорбью, а факты фактами. Посмотри правде в лицо, признай ее. Этим ты нисколько не оскорбишь память погибших. Только так можно выжить. Равик выпил коньяку. Французы за соседним столом все еще болтали о своем правительстве. О несостоятельности Франции. Об Англии. Об Италии. О Чемберлене… Слова, слова… А другие действовали. Они не были сильнее, они были решительнее. Они не были смелее, они лишь знали, что другие не станут сопротивляться. Отсрочка… Но на что ее употребили? Чтобы вооружиться, чтобы наверстать упущенное, чтобы собраться с силами? Черта с два! Сидели, сложа руки, и смотрели, как вооружаются другие… Бездеятельно выжидали, надеялись на новую отсрочку. Старая притча о стаде моржей: сотнями лежали они на берегу, пришел охотник и стал одного за другим приканчивать дубинкой. Объединившись, они могли бы легко раздавить его - но они лежали, смотрели, как он, убивая, подходит все ближе, и не трогались с места: ведь убивал-то он всего-навсего соседей - одного за другим. История европейских моржей. Закат цивилизации. Усталые и бесформенные сумерки богов. Выцветшие знамена прав человека. Распродажа целого континента. Надвигающийся потоп. Суетливые торгаши, озабоченные лишь конъюнктурой цен. Жалкий танец на краю вулкана. Народы, снова медленно гонимые на заклание. Овцу принесут в жертву, блохи - спасутся. Как всегда. Равик погасил сигарету и оглянулся. К чему все это? Разве минувший вечер не был кроток, как голубь, мягкий, серый голубь? Мертвых похорони, а сам вгрызайся в жизнь. Время быстротечно. Выстоять - вот что главное. Когда-нибудь ты понадобишься. Ради этого надо сберечь себя и быть наготове. Он подозвал кельнера и расплатился.

Равик выхватил из кармана кредитку, сунул ее кельнеру и распахнул дверь. Выбравшись из толпы, он свернул направо за угол и бросился бегом по улице Буасьер. Кто-то выругался ему вдогонку. Он опомнился, перешел на шаг и, стараясь не привлекать к себе внимания, пошел быстро, как только мог. Это невозможно, думал он, совершенно невозможно, я сошел с ума. Это невозможно! Лицо, его лицо… видимо, просто случайное сходство, какое-то дьявольское, проклятое сходство, нелепая игра больного воображения… Он не может быть в Париже! Его лицо… он в Германии, в Берлине; оконное стекло залито дождем, ничего нельзя было разглядеть толком - я ошибся, наверняка, ошибся… Он спешил дальше и дальше, проталкивался сквозь толпу, хлынувшую из кино, всматривался в лицо каждого мужчины, которого обгонял, заглядывал под шляпы… Ему отвечали кто недоуменным, кто возмущенным взглядом… Дальше, дальше… другие лица, другие шляпы, серые, черные, синие, он обгонял их, он оборачивался, он пристально вглядывался… На перекрестке авеню Клебер Равик остановился. Женщина… Женщина с пуделем, внезапно вспомнил он. Этот шел следом за ней. Женщину с пуделем он давно уже обогнал. Он повернул обратно. Еще издалека завидев женщину с собакой, он остановился на краю тротуара. Сжав в карманах кулаки, он впивался взглядом в каждого прохожего. Пудель задержался у фонарного столба, обнюхал его и медленно задрал заднюю ногу. Потом основательно поскреб мостовую и побежал дальше. Равик вдруг почувствовал, что от напряжения у него взмок затылок. Он осмотрел машины на стоянке. Они были пусты. Тогда он возвратился на авеню Клебер и вошел в метро. Сбежав по лестнице, взял билет и направился вдоль платформы, на которой было довольно много народу. Прежде чем он успел пройти ее до конца, на станцию вкатил поезд, забрал пассажиров и снова исчез в туннеле. Платформа опустела. Медленным шагом Равик вернулся в бистро и сел за свой столик, на котором все еще стояла недопитая рюмка кальвадоса. Было странно видеть ее на прежнем месте… Появился кельнер. - Извините, мсье. Я не знал. - Ничего, - сказал Равик. - Принесите еще рюмку. - Еще? - Кельнер взглянул на недопитую рюмку. - Вы не хотите сначала выпить эту? - Нет. Принесите другую. Кельнер взял рюмку и поднес ее к носу. - Плохой кальвадос? - Нет, напротив. Просто дайте другую рюмку. - Слушаюсь, мсье. Я ошибся, подумал Равик. Залитое дождем, запотевшее стекло - разве разглядишь что-нибудь? Он уставился в окно. Сторожким взглядом, как охотник в засаде, всматривался в каждого прохожего, а в памяти серыми, резкими тенями проносились кадры фильма, клочья воспоминаний… Берлин. Летний вечер 1934 года; здание гестапо; кровь; комната с голыми стенами без окон; яркие электрические лампы без абажуров; в красных пятнах стол с пристяжными ремнями; ночная ясность возбужденного мозга, десятки раз вздыбленного, вырванного из обморока полуудушающими погружениями головы в ведро с водой; почки, совершенно отбитые и уже не чувствующие боли; искаженное, полное отчаяния лицо Сибиллы; несколько палачей в мундирах держат ее; и другое лицо - улыбающееся, и голос, любезно разъясняющий, что с ней произойдет, если она не сознается… Через три дня Сибиллу вынули из петли… Она якобы повесилась… Появился кельнер с кальвадосом. - Другой сорт, мсье. От Дидье из Кана. Большей выдержки. - Хорошо, хорошо. Благодарю. Равик выпил кальвадос, достал пачку сигарет и закурил. Руки по-прежнему дрожали. Он бросил спичку на пол и заказал еще рюмку кальвадоса. Это лицо, это улыбающееся лицо, которое, как ему показалось, только что мелькнуло перед ним. Нет, видимо, он ошибся! Невозможно, чтобы Хааке был в Париже. Невозможно! Равик отогнал воспоминание. Бессмысленно изводить себя, раз ничего нельзя сделать. Его время придет, когда там Все рухнет и можно будет вернуться. А пока…

Сквозь тишину с улицы доносился тихий стук, словно в комнату пыталось пробраться нечто серое, безутешное, бесформенное, нечто более печальное, чем сама печаль… Какое-то далекое, безликое воспоминание, бесконечная волна, которая, прихлынув, хочет отнять и похоронить то, что когда-то выплеснула па маленький остров и забыла на нем, - крупицу человека, света, мысли. - В такую ночь хорошо пить. - Да. И плохо быть одному. Равик немного помолчал. - К этому всем нам пришлось привыкать, - сказал он затем. - То, что некогда связывало нас, теперь разрушено. Мы рассыпались, как стеклянные бусы с порвавшейся нитки. Ничто уже не прочно. - Он снова наполнил рюмку. - Мальчиком однажды ночью я спал на лугу. Было лето, на небе ни облачка. Перед тем как заснуть, я смотрел на Орион, он висел далеко на горизонте, над лесом. Потом среди ночи я проснулся и вдруг вижу - Орион прямо надо мной. Я запомнил это на всю жизнь. В школе я учил, что Земля - планета и вращается вокруг своей оси, но воспринял это отвлеченно, как-то по-книжному, никогда над этим не задумываясь. А тут я впервые ощутил, что это действительно так. Почувствовал, как Земля бесшумно летит в неимоверно огромном пространстве. Я почувствовал это с такой силой, что вцепился в траву, боялся - снесет. Видимо, это произошло потому, что, очнувшись от глубокого сна, на мгновение покинутый памятью и привычкой, я увидел перед собой громадное, сместившееся небо. Внезапно земля оказалась для меня недостаточно надежной… С тех пор она такой и осталась. Он выпил свою рюмку.

Ваше сиятельство, ежели материальные затруднения окажутся единственной преградой на пути к американскому континенту — готов буду приобрести на собственные средства две шхуны на Санкт-Петербургской верфи и, придав им соответственно наименования "Юнона" и "Авось" преисполнен буду решимости в начале лета 1806 года пуститься в плавание к берегам Нового Света.

"………….

Так дни идут, печали умножая.

Как за тебя мне Господа молить?

Ты угадал: моя любовь такая,

Что даже ты не смог ее убить. "

Устала. Хочу домой. И хочу самореализации…Внушили же мне, что я слишком истерична и делать мне в той среде, куда я всегда мечтала попасть, совершенно нечего. Запугали тем, что там все грызутся за место на площадке и за место это готовы продать и душу, и дружбу, и любовь. Зря. Может быть, все в моей жизни было бы иначе, если бы меня не переубедили тогда…. Не хочу жалеть-смысла нет. Но живем один раз, так что через три года, если ничего не изменится, буду пытаться. Наконец-то я призналась в этом себе. Наконец-то. Даже отлегло! А то все стыдно ведь было…Отмахивалась, уклонялась, а втайне завидовала счастливчикам и плакала. Попытка никогда не бывает бессмысленной. Этим я себя утешу и просто подожду. А время, что у меня сейчас есть, я нашла куда потратить. Наконец-то) Одиноко правда очень. Но все проходит, правда ведь? Главное, что у меня есть семья.

"Я думаю о тебе так много, что мне даже странно, откуда берётся время на всё остальное. Это потому, что всё остальное — это тоже каким-то образом ты."

Save me I'm lost. Что правда то правда. Но того ли человека прошу вообще о спасении? А? Может, это с ним я как раз и lost? Скорее всего блин так и есть.

Короче так: чует мое сердце, что авантюра эта никак не кончится чем-то

а) романтическим

б) дающим надежду

в) адекватным

г) впечатляющим

д) необходимым

ж) дающим силы жить и развиваться

з) и даже поучительным, ибо странные поступки я буду совершать всю свою жизнь, мне так кажется, иначе меня съест отупляющий страх полной "недвижухи" в жизни и страх бытовухи.

Kurz gesagt, логика в том, чтобы искать себе так мне необходимый экстрим (ну или просто приключения на жопу) и чувствовать себя при этом героиней романа. А теперь вопрос: какого такого романа? Кто смог написать столь бездарный и идиотский роман, героиня которого так тупо и безнадежно проводит свою молодость и свое время? Хэппи энд ведь нам тоже не нужен-нужно лишь ощущение своей бессмысленной, что самое главное, жертвенности, которая в итоге никому ничего не принесет. А ответ прост: да никто и не писал. И нет никакого романа. Нет никакой истории или даже малюсенькой новеллы, в которой я могла бы занять ведущую позицию и инспирировать автора на последующие творения. ЭТО БЛЯТЬ ЖИЗНЬ ПОЙМИ ТЫ УЖЕ НАКОНЕЦ.

Есть чуть больше недели, чтобы привести себя в порядок или хотя бы что-то наподобие порядка. Чтобы были видны скулы и тело поменьше тряслось при ходьбе и я смогла надеть платье. Мне все равно, что произойдет. Главное, чтобы произошло. Очень страшно. Очень.

Тааак. Все. Остановилась. Я про.**.тратила кучу денег на еду. Стоит только начать…И пошел процесс. Три дня "запоя". Что ж, я прощу себя. Иначе никак. У тебя две недели, Тарасова. Одумайся уже. А то сама ведь потом выть будешь.

Господи, помоги, пожалуйста.

Была сегодня на всенощном бдении. Было немного утомительно и последние минут двадцать, уже после помазания, совсем не могла концентрироваться на молитве, к тому же, как обычно, сильно затекли спина и ноги. Захотелось прочувствовать остатки пасхального настроения, но о прошедшем празднике напоминал только тропарь, несколько раз бегло, пасмурно прозвучавший с клироса. Но я все же рада. На улице все тот же дождь и ветер-лето не торопится в этом году. Появилось сильное желание почитать дневники Достоевского. С кем бы посоветоваться, какое издание лучше и оптимальнее, чтобы приобрести по приезде в Питер…