конфайнмент

Поставили нам вчера физручку классным руководителем, надеюсь, что временно. Мы у нее первые за все ее ~214 лет стажа, так она такая ответственная! Зеленая. Сразу начала изображать активную деятельность: устраивать собрания, проверять телефоны, которые мы выдавали за родительские, собирать деньги. Кто-то из нашего класса года три назад флажки в спортзале оторвал, так она сегодня: ну вот, наконец-то я с вас деньги за флажки сдерру. Мстительная. Пришла на первый урок, нас пришло пока человеков шесть, а она говорит: кто староста? Мы: мы не знаем. А она: а вот кто последний, тот и староста. Решительная. Предыдущая была – душка, нас не ругала почти, называла «моими хорошими». А эта говорит, что мы балбесы и коверкает фамилии. Задорная. Другие учителя в восторге – будет, кому жаловаться! Славная женщина.

Ну вот, ну начинаааается. Вспомнила, как когда мы ездили зимой куда-то далеко, в другую школу заниматься, Елена Николавена, учительница сольфеджио, кормила меня своими мандаринками, шоколадками. У нее еще было 2 дочери. 9 и 20 лет, примерно такая разница. И вот на уроках к ней приходила старшая и клянчила деньги на рестораны и шмотки. А мне так жалко было Елену Николаевну, зарплата учительская, а тут еще такая дочка выросла, которая обижалась на "денег нет". Как же я все-таки некоторых людей люблю! Но это, наверно, потому что они в прошлом. А сейчас никого не вижу, а если бы и увидела, подойти бы по-любому застеснялась. Вдруг я им не нужна, или не узнают, и что говорить в таких случаях?

До 9-го где-то класса я училась совершенно не напрягаясь. Это меня не красит, но я достаточно способный ребенок, и как большинство способных ребенков, ужасно ленивый. В музыкальной школе мне говорили, что я - талант. Я не ощущала в себе таланта, но помню, что заннималась специальностью относительно мало, с ужасом слушала рассказы мамы, что "дети вон по шесть часов занимаются!", но у меня все получалось. Учителя при мне заводили такие разговоры, что, вот некоторое отродье сутками не вылезает от инструмента, а некоторым просто так манна сыплется, а они ее не едят. Потом на один год у меня сменилась учительница, я ее не любила, она меня тоже. Ей требовалось готовить меня к городскому конкурсу, параллельно она готовила свою ученицу из другой школы, которую учила всю жизнь и относилась к ней с теплотой, по меньшей мере. И у меня с этой ИЮ сложилась неприятная штуковина: когда я занималась дома, а потом приходила на урок, она говорила, что я нифига не занималась и на уроке приходится меня вытягивать. Когда я не занималась - она меня хвалила. Я все портила, получается. Я не знала что делать. Ну, все равно кое-как учила все много (конкурс, все-таки, я к такому всегда серьезно относилась). И вот когда я заняла 3-е место, ее ученица тоже заняла это 3-е место вместе со мной (!), правда я обрадовалась, что этот кошмар закончился, а та девочка плакала, что проиграла. И мне так неловко было. Она-то, наверно, по шесть часов занималась. А мне ведь совершенно не нужно все это было, а ей - нужно. И моей школе нужно. И эта ИЮ еще на меня смотрела, как на врага народа. А потом мне сказали ехать на краевой конкурс, а я впервые отказалась. Я человек бывалый, на кучу всяких соревнований уже понаведывалась, по сольфеджио, еще по чему-нибудь. Как же я их ненавидела! Потому что боялась. Я отказалась, а меня уговаривали, потому что я их надежда. Школа маленькая, но сердце большое. Вызывали к директору, фейс ту фейс. Ну, там я как последний дурак, разрыдалась. Вот сейчас бы, ей-богу, ни-ни! Ух!.. А мерзкая ИЮ все протягивала мне салфетки. Вызвали родителей, уговаривали, советовали поить меня успокоительным. А мне все эти директоры нравились, кроме ИЮ, но после этого уже нет. Мне казалось, что советовать валерьянку - значит унижать. На следующий год вернулась моя старая и любимая преподша из декрета, с которой я все это время по смскам и звонкам общалась. Мне оставался последний год учебы, но мне предлагали пойти еще на 9-й, чтобы поучавстовать в супер-пупер конкурсе, дали программу готовить. А я опять отказалась. Правда, долго решить не могла. Доучилась, но еще можно было изменить все. Забирать аттестат и все артирибуты ездила мама, я все боялась, что их всех расстроила и подвела. Но потом мне никто, даже моя учительница, ни разу не позвонил! Я все не могла понять: она обиделась или просто поддерживала хорошие отношения ради чего-то, а сейчас необходимость отпала? А я даже не знаю, жалею или нет.

Изначально хотела сказать, что себе не нравлюсь еще и из-за того, что "не работала, а ела", и что старюсь сейчас исправляться, а получилось вот что. Хоть убейте, но я хочу вернуть все эти времена. Я ужасно нелепая!

Чему я хочу научиться в этом учебном году:

— Разговаривать. Разговаривать так, чтобы обо мне думали, что я умная девочка, какую бы фигню я не несла. То есть уверенно, погромче, с использованием всяких оборотов, поговорок, анекдотов, и прочей шелухи, к делу не относящихся, но придающих говорителю авторитет в глазах других.

— Расширить словарный запас. У меня он пока какой-то скудный, к тому же есть куча слов, которые я не применяю даже в соответствующих случаях, чего-то стесняясь (?) или еще почему. Конечно, это дело наживное и нельзя сказать, что «вот приду со школы и буду полчаса расширять запас», но тем не менее.

— Естественно, хочу выучить и подучить то, что должна была уже давно выучить, но гоняла балду. И даже то, что меня не интересует тоже читать для расширения кругозора.

— Узнать, когда же ставить или не ставить запятые возле «как» и «что», а это ведь все время не там ставлю! А по русскому у нас учитель не фонтан, поэтому приходится такие моменты самому выяснять.

— Узнать, как работают всякие штуки, например, телевизор, а то для меня все эти приборы только коробочки с картинками или без картинок. И про рассеивание света, ведь солнце вечером красное вроде из-за этого, а так как я про него не знаю, значит, и про солнце не знаю. Много таких моментов.

— Прочитать полдюжины лекций Фейнмана.

— Самостоятельность, самостоятельность!

— Пианинко, пианинко, хотя бы не потерять навыки!

Тело свое я не любил и презирал, кажется, с той самой отроческой поры, когда вдруг осознал, что я – это не совсем оно, а оно – это совсем не я. Странно было, что на призывной комиссии во время медицинского осмотра снова, как когда-то маму в детстве, кого-то интересовал мой вес, рост, зубы, и аккуратно заносились на бумагу все эти цифры, не имеющие собственно ко мне никакого отношения. Зачем все это? Кому нужно? Знаешь, отчего стало страшно в первый раз – мне было четырнадцать или пятнадцать – оттого, что вдруг пришло озарение: мое тело тянет меня в могилу. Каждый день, каждое мгновение. С каждым вдохом и каждым выдохом. Разве не повод возненавидеть его уже только за одно это? Помню, я лежал на своем диване и взгляд скользил по вскрытым внутренностям парохода на стене, и мне пришло в голову, что этот огромный корабль сразу бы утонул, если бы только почувствовал всю бездонную глубину под собой. Мое тело почувствовало эту бездну. И всякий раз находились новые поводы для ненависти. Вот пришла пора бриться. Кожа у меня, ты же знаешь, неровная, отвратительная – фурункулы, прыщи – бреюсь и все время режусь, кровь идет. Пробовал отпустить бороду – не растет, несчастье одно, а не борода. И вот помню, брился, порезался очередной раз, и меня парализовала мысль, что вот этот мерзкий кожаный мешок, набитый требухой, уже сейчас, в эту самую минуту, когда я прикладываю кусочек газетки к порезу, идет ко дну и утягивает меня с собой. И он будет тонуть все годы моей жизни, пока не утонет. Все делалось невыносимым. Простые предметы, как сговорившись, твердили об одном: вот алтын – он будет, когда меня уже не будет, вот дверная ручка, за нее будут браться, вот сосулька за окном, она и через триста лет будет сосулькой сверкать и переливаться на солнце в мартовский полдень. И зеркало на рассвете из безобидного предмета вдруг стало тем, чем оно было на самом деле – глоткой времени. Заглянешь в него всего через минуту – а оно уже эту минуту проглотило. И моей жизни на эту минуту стало меньше. И еще угнетало, что все кругом так уверены в собственном существовании, а я сам себе иной раз кажусь нереальным и совсем не знаю себя. И если не уверен в себе, то как можно быть уверенным в остальном? Может, меня вообще нет. Может, меня кто-то придумал – как я придумывал человечков на корабле – и вот теперь мучает. Я проваливался в черный омут без дна, я исчезал, переставал существовать. Мне для существования нужны были доказательства. Их не было. Зеркало отражало что-то, но обо мне оно, как, впрочем, и я сам, не имело никакого представления. Оно могло только глотать все без разбора. Я ничем не мог заниматься, все, за что брался – и что в обычное время развлекало, доставляло радость, те же книги, – теперь не могло удержать меня на плаву, все покрывала, как жирным налетом, липкая бессмысленность. И особенно раздражал слепой. Я лежу в своей комнатке, забившись в угол дивана, спрятавшись под подушку, и меня трясет мелкой дрожью от ужаса темноты и пустоты, а он, насвистывая, бодро шаркает по коридору, живет полной жизнью, которая, несмотря на слепоту, вовсе не кажется ему темной и пустой! Что он такое своими слепыми глазами видит, чего не вижу я? Какой такой невидимый мир? Больше всего доставалось маме. Я запрусь в комнате и не выхожу, не ем, ни с кем не разговариваю. Говорить с мамой было, конечно, бесполезно. Она считала, что у меня свойственные возрасту приступы. Я слышал, как она объясняла про меня своей подруге: – Вот приступ живописи прошел, теперь приступ смысла жизни. Обойдется! Хорошо хоть, что еще никакая недотрога его не охмурила! Они теперь, знаешь, какие!

(с) Письмовник

Я в физкультуре не ахти, совсем не ахти. Но я хорошист, и мне тройбан не ставят, также как и по трудам, например. Очень удобно я устроилась. Но мне нравится физкультура, бегаешь там, прыгаешь, ничего не делаешь, а вот если зачет какой-нибудь, то тут я пас. Единственное, что я умею, это по канату взбираться. И вот у нас было сразу три зачета: бег, прыжки в длину и подтягивания. Бег не получился. Прыгать в длину я сначала отказалась, но дурацкие одноклассники буквально силой затащили меня на эшафот, подбадривая предложениями одарить пинками для дальности, и пришлось хоть как-то прыгнуть. Ну, длина – это не мой конек, поэтому все надежды были на подтягивание. Т.П. так и сказала: все идем на подтягивание. Ну пошли. Думала, всех порву, а оказалось – четыре из двадцати. И то, у девочек – полуподтягивания-полуотжимания какие-то. Но тут я была не последней, нет! Т.П. говорит: сели вы мне на шею совсем. А мы такие: может, веник, краску купить? Отказалась, дескать, нас опередил девятый и уже спортзал завален мячами, скакалками, покрашен и все такое. Ну и девятые классы нынче пошли. Т.П. хорошая, в принципе, мировая, если не злить, именно поэтому ее инициалы здесь я заботливо разделяю точечками.

Ну а если говорить о вечном - о самолюбовании, то есть ощущение, что лучше теперешней жизни у меня не будет. Я присела на шеи родителей, С., подруги П. Через несколько лет одни шеи прогнутся, другие сами поднимут паруса и отбудут. Хочется сказать, что не в шеях дело, не такой уж я и хлюпик, а то аж стыдно.

Это уже не смешно, это уже серьезно. С этим уже надо что-то делать. Сначала девочки, а теперь вот это. Ну это. Ну как вам сказать. Мне посторонняя бабулька в транспорте предложила подержать мою сумку, мой мешок, точнее, ведь она сидит, а мне тяжело. Я опять, наверно, кряхтела и вздыхала, не замечая своего унылого лица и позы питекантропа. Ну ладно. Еще у меня есть мальчик лет 10-ти, который живет возле моего дома, постоянно там околачивается и здоровается. Вы не подумайте, я не хвастаюсь, просто я его не знаю, а он здоровается и называет меня Полинкой. Ну и я здороваюсь. Но он первый, потому что мальчики должны первыми. Иногда он ковыряется в каких-то железяках вместе со своими приятелями, знакомит их со мной заочно, в общем, теперь со мной здоровается не только он. Можно сказать, я его знаю, ладно. Потому что как-то я каталась на велике с приятельницей, и он катался на велике, ездил за нами, и можно было подумать, что он катался вместе с нами, но это не так, мы - отдельно. Я опять забыла, что хотела сказать в конце. А препод по химии гворит: орагнику нужно учить, а не понимать. Но я стараюсь как-то ее по-своему понимать, представлять как это все выглядит, потому что я плохо запоминаю все. Правда, когда в книжке приводятся поясняющие картинки, то становится ясно, что это не то, за что я принимала химию. У нас, кстати, впервые за 2 года истории появилась вроде хорошая всестороннеобразованная учительница. Правда, у нее есть минус: она любит Задорнова. А так - чудесная, давно таких не было. Например, за один урок она рассказала нам о Кюри, дочери Лермонтова, сыне Гумилева и Ахматовой, Энгельсе, Трое, пару анекдотов, случай из ее жизни… и посоветовала критически относиться к всякого рода авторитетам. А мы проходили историческую науку античности.

"Я вас не видела, вы меня тоже" - самые приятные слова, которые только может произнести учитель физкультуры.

Так мило, когда незнакомые люди предлагают друг другу конфеты, спрашивают о самочувствии, поднимают упавшую монетку и все такое прочее. Не знаю как у вас, но у нас люди все какие-то занятые слишком, или слишком немилые, чтобы вот так просто взять и выдумать веселую штуковину средь бела дня. А если уж и заговорит кто-то, то говорит явно нехорошее, потому что этот кто-то с усами, а к усам у меня предубеждение. Поэтому, если какой-нибудь мужчина, которому в автобусной давке кое-кто отдавил нечаянно ногу, не вопит матом и не дает пинка в ответ, а только произносит «ай-ай-ай», то это уже неплохо. Если бы я не была такой стесняшкой, то что-нибудь придумала бы, правда, пока не могу понять что. А может, все эти люди с лицами добрых простушек-тетушек, гопников-пьяниц, строгих бизнес-леди, беспечных девушек, базарных бабок, которые, по правде говоря, сводят на «нет» романтические надежды случайно встретить таких же рефлексирующих и запутавшихся дурашек, как и ты, на самом деле совсем другие! Вероятность небольшая, но внешние черты могут не слишком «сочетаться», по нашему мнению, с внутренними. Читаешь о каких-нибудь интересных людях, или о схожих чем-то с тобой, и не представляешь их, как реальных, которые могут быть в твоей компании или идти навстречу по улице. Они кажутся живущими в Латинской Америке, например, и уж явно не с лицом твоего соседа дяди Гриши. Так как я додумала мысль только до этого момента, а потом побежала отрезать арбуз, то надо как-то закруглить идею этой писанины. Все, закруглила.

"Девочка, а почему ты плачешь?" - спросили меня по дороге домой две шестилетние красавицы.

Потому что на одном горбу десять кило, на другом двенадцать, дурацкие учебники, в зубах мороженко, заляпавшее всю морду, жарко, хочу пить, есть и устала, а дома ничерта нет вкусненького. Видимо, у меня такое страдальческое выражение лица в обычных условиях, что меня тут же принимают за побитую горем. И ведь это уже не первый раз!

А я тут подумываю о всяких смыслах жизни, заповедях, моральных устоях. Конечно, не я первая так думаю, но все же. В общем, самое главное - любить тех, кто любит тебя. Мамка, папка, котейка, может, вторая половинка какая-нибудь, детишки. Стараться, чтобы они не расстраивались сильно. И нельзя причинять большой вред другим людям. Убивать и оставлять умирающих умирать, когда у тебя три яхты. Если уж надо украсть, то не у бедняжки, у которого это последнее, что у него есть, потому что для него это будет большой вред, а для Абрамовича совсем маленький. Блин, я прям Робин Гуд. Ну вот. Т.е. проституция, хождение по улицам в голом виде, несоблюдение поста, и всякое такое, за что благообразные тетушки обычно осуждают, для меня не имеет значения. Был вариант, что главное в жизни это саморазвитие/саморазрушение, но это имеет место быть, если твое саморазвитие не слишком схоже с деятельностью маньяка-рецидивиста, поэтому все-таки важнее другое. Я не какой-нибудь филантроп или член секты "замир, заравенство, забратство", и вообще я как-то добристо все расписала. Но я злоблю внутренне и стараюсь не причинять большого горя. Даже если все, что я награфоманила, ничего не стоит, то и все остальное в мире ничего не стоит.

Только наш класс под звуки государственного гимна ржет. Вот серьезно, сколько хожу на эти линейки, так там все время ржет именно наш класс. Седьмой, девятый. Все время. Сегодня смотрю - все вокруг детишки такие серьезные, а наш класс ухахатывается. Дело и не в гимне, просто на время какого-то гимна сложно остановиться и остудить свой пыл. И еще. Стоять в передней шеренге неудобно. Потому что тебе могут давать щелбаны, а ты - нет. И забудьте все, что я говорила хорошего о своих одноклассниках в порыве чувств. Это все потому, что я их долго не видела, а тут увидела - и все как рукой сняло: и чувства и порыв.

Кажется, я не слишком хорошо поступаю со своими приятелями-одноклассниками, потому что они который раз уже зовут гулять, а я все отнекиваюсь. И вот сейчас. На улице какой-то рев, голоса, шум, ну и естественно я подумала, что это к соседям-наркоманам, но нет. Раздается звонок на мобильник и меня называют Полинкой. Вообще, это обстоятельство навело меня на мысль, что машину наверняка эти люди угнали, опять нашли где-то пакет химки, и хотят все свалить на Полинку, ибо меня обычно звали по фамилии, при этом тщательным образом ее исковеркав, чтобы посмешнее вышло, или братом. Ну, вообще мои одноклассники хорошие ребята, пусть и не слишком Бреды Питты и сообразительным из класса можно назвать только одного человека (и это не я), но зато добряки и с отличным чувством юмора. Вот говорю тут "одноклассники", а на самом деле подразумеваю кое-кого одного, который, когда я смотрю ему в глаза, усердно начинает разглядывать свой ботинок.

Какое же блаженство находиться одному в квартире. В комнате. В кровати, хотя бы! А то ведь ночевать на природе компанией – страшное дело. Пусть даже и не слишком такой природе, как у семейства Торнбери, но дело во всяком случае страшное. Когда число палаток меньше, чем число человек. Когда палатка одна, а выйти на улицу и устроиться где-нибудь там – сыкотно. Вдруг пауки или змеи. Когда рядом кто-то храпит. Когда такса, взятая для охраны, недовольно рычит, стоит только повернуться, случайно задев ее внушительную задницу. Вообще, там было предостаточно задниц, которыми можно бы было орудовать, как орудием массового поражения. Судьба дает не бог весть какой шанс заснуть, когда храпящего будит рычание собаки и они начинают выяснять отношения, но шанс совсем уж не бог весть какой, и им никто не успевает воспользоваться. Я не успеваю. Когда кто-то закидывает ноги на чье-то туловище, подминая его под себя, забывая, что это не домашнее одеялко с медвежатками. Когда какая-то громадина, идя спать первой, ложится на свое одеялко сверху и укрывается одеялком соседа! Когда чьи-то пятки, отделившись от своих хозяев, блуждают по всей палатке, ухитряясь потыкать везде, где возможно. Но, хоть я и ворчу, это все немного весело и вносит разнообразие в повседневные, обреченные на унылость полининские ночки.