ㅤ

Король Карл покинул папскую приемную, и вмиг установилась звенящая в ушах тишина. Единственными звуками, разрушавшими ее, было мое сердцебиение и тяжелое дыхание Хуана. Одним слухом лишь, не оборачиваясь, я поняла, что он уже встал и начал отряхиваться.
Шаги. Медленные, размеренные.
— Ты не преклонила колени, Лукреция. И почти позволила ему убить меня, — горячее дыхание Хуана обожгло кожу около уха — так близко он находился.
— Ты позволил ему взять Чезаре в плен, — отчеканила я, наконец переводя взгляд на брата.
Мы едва не касались друг друга, но ни один не стал делать шаг назад. Оцепенение от разыгравшейся при французском короле сцене прошло, и я явственно начала чувствовать подступавший страх. Страх, внушаемый собственным братом.
Хуан молчал, но эта насмешка в глазах, этот изгиб губ — все заставляло мою храбрость улетучиваться. Даже сейчас, чудом избежав похоронной мессы, он явно получал удовольствие от нашего уединения. Вздумай он поднять на меня руку, как на Марию Энрикес, никто бы не пришел мне на помощь и никто бы не услышал меня. Чезаре слишком далеко, чтобы защитить меня…
Тяготевшее молчание разбил лязг цепи префекта на шее Хуана — он наклонился ко мне и коснулся губами щеки, запечатлев на ней поцелуй. У меня перехватывает дыхание, а сердце пропускает несколько ударов сразу.
— Чезаре больше нет рядом с тобой, но я — здесь. И я буду опекать тебя до тех пор, пока наш отец не вернется, — он приложил большой палец к месту поцелуя, проведя линию по моей коже к подбородку. — Надеюсь, тебе хватит времени, чтобы вспомнить о должной любви к другому брату.

© A.S.&P.T.

Не помня себя от гнева, я ворвалась в опочивальню Хуана. Брат, закинув ноги на стол, рассматривал какой-то пергамент. Услышав звук отворившейся двери, он лишь лениво повернулся, не удосужившись даже встать при виде меня.
— Как ты посмел! — выкрикнула я, после чего из глаз вновь градом посыпались жгучие слезы. — Мария и ребенок… как смел ты! На ней и живого места не было, когда я нашла ее!
Улыбка сползла с губ Хуана, жестом руки он приказал своему верному безликому убийце, что денно и нощно находился подле брата, покинуть покои. Как только Микелетто выполнил приказ, Хуан поднялся на ноги. Его рука опасно покоилась на эфесе меча, словно тот готовился сделать быстрый выпад. Я почувствовала уже знакомый животный страх, просыпавшийся лишь в минуты, когда мы с Хуаном оставались одни.
— Ты и меня решил изувечить? Ну же, предай мечу собственную сестру, — отчаянно прошипела я, встретив спиной стену и больше не пятясь. — Тебе же это доставит одно удовольствие. Ну же, братец. Дай Чезаре лишь повод… всего один.
В глазах Хуана отразилось что-то дикое, необузданное. Что-то темное, застлавшее зрачки глаз темной пеленой. На лбу его пульсировала жила, а свободная рука сжалась в кулак. Я закрыла глаза, мысленно проговаривая строки из молитвы: «Милостивый Господи Боже мой, уже сейчас принимаю в предании и готовности любую смерть, которую ты хочешь мне ниспослать…»
Но удара не последовало.
— Прекрати говорить о Чезаре в моем присутствии. Забудь его имя, как когда-то забыла мое, похоронив меня в своих мыслях, — сквозь зубы произнес Хуан, не сводя с меня взора. — Борджиа не прощают, Лукреция. Или ты забыла уроки отца?

© A.S.&P.T.

Ничто так резко не повернуло линию жизни Марии Стюарт в сторону трагического, как та коварная легкость, с какою судьба вознесла ее на вершину земной власти. Ее стремительное восхождение напоминает взлет ракеты: шести дней — королева Шотландии, шести лет — нареченная одного из могущественнейших принцев Европы, семнадцати — королева Французская, она уже в зените власти, тогда как ее душевная жизнь еще, в сущности, и не начиналась. Кажется, будто все сыплется на нее из неисчерпаемого рога изобилия, ничто не приобретено собственными силами, не завоевано собственной энергией; здесь нет ни трудов, ни заслуг, а только наследие, дар, благодать. Как во сне, где все проносится в летучей многоцветной дымке, видит она себя то в подвенечных, то в коронационных одеждах, и, раньше чем этот преждевременный расцвет может быть воспринят прозревшими чувствами, весна отцвела, развеялась, миновала, и королева просыпается ошеломленная, растерянная, обманутая, ограбленная. В возрасте; когда другие лишь начинают желать, надеяться, стремиться, она уже познала все радости триумфа, так и не успев душевно ими насладиться. Но в этой скороспелости судьбы кроется, как в зерне, и тайна гложущего ее беспокойства, ее неудовлетворенности; кто так рано был первым в стране, первым в мире, уже не сможет примириться с ничтожной долею. Только слабые натуры покоряются и забывают, сильные же мятутся и вызывают на неравный бой всесильную судьбу.

Стефан Цвейг, "Мария Стюарт".

Bеликие дары лишь тому во благо, кто их достоин, для недостойного они опасны. Сильные характеры крепнут благодаря возросшей власти (поскольку власть — их естественная стихия), слабые же гибнут под бременем незаслуженного счастья. Успех пробуждает в них не скромность, а заносчивость; в каждом свалившемся с неба подарке видят они по детской наивности собственную заслугу.

Стефан Цвейг, "Мария Стюарт".

В средневековье много жестокости и насилия, но бездушным его не назовешь. В иных его обычаях отразилось такое глубокое сознание собственной бесчеловечности, какое недоступно нашему времени. В каждой казни, сколь бы зверской она ни была, посреди всех ужасов нет-нет да и мелькнет проблеск человеческого величия; так, прежде чем коснуться жертвы, чтобы убить или подвергнуть ее истязаниям, палач должен был просить у нее прощения за свое преступление против ее живой плоти.

Стефан Цвейг, "Мария Стюарт".

В политике неторопливое упорство всегда берет верх над неукротимой силой, тщательно разработанный план торжествует над импульсивным порывом, реализм — ад романтикой.

Стефан Цвейг, "Мария Стюарт".

Какая ошибка — довериться предателям, быть честной с лжецами, какая непростительная глупость — открыть свое сердце тем, кто вовсе лишен сердца!

Стефан Цвейг, "Мария Стюарт".

Кто отдался на милость противника, тому не помогут ни просьбы, ни уговоры. У победителя свои права, и всегда они оборачиваются бесправием для побежденного.

Стефан Цвейг, "Мария Стюарт".

От королевского же венца по-прежнему исходит магическая сила, которая и в труса вливает мужество и самого равнодушного делает честолюбцем, а самого рассудительного — глупцом.

Стефан Цвейг, "Мария Стюарт".

Только страсти дано сорвать покров с женской души, только через любовь и страдание вырастает женщина в полный свой рост.

Стефан Цвейг, "Мария Стюарт".

— У каждой из вас есть особый дар, но этого недостаточно, чтобы стать настоящей ведьмой.
— А Вы — настоящая ведьма?
— Она Верховная.

"Американская история ужасов: Шабаш ведьм".

Когда ведьмы не борятся, их сжигают.

"Американская история ужасов: Шабаш ведьм".

— Ну-с? Кто самая плохая ведьма в городе?

"Американская история ужасов: Шабаш ведьм".

— Куда ты идешь?
— Наружу. Не жди меня.
— Я не прочь заколдовать замки после твоего ухода.
— Хах. Не заставляй меня обрушивать на тебя дом.

"Американская история ужасов: Шабаш ведьм".