Я вспоминаю тебя, и первое: Мы сидим в машине. Ты немного наклонился и смотришь на меня снизу вверх. Солнце по диагонали освещает твое лицо. Один твой глаз сияет.
Звук в этой сцене выключен. Закадровый голос оценивает цвет твоих глаз как невозможно привлекательный. И еще закадровый голос говорит, что тебе абсолютно очевидно, что я не слушаю.
На днях я пела дифирамбы твоим сценаристам, ты передавал привет моим режиссерам. Мои режиссеры ликовали. Потом они потеряли список запланированных сцен и паниковали. Вечером ты коротко назначил время следующего занятия, и они всей командой ушли пить кофе и согласовывать переход на импровизацию. Двое из них чуть не подрались, пытаясь протрактовать форму твоих слов.
Когда ты разговариваешь, я отвлекаюсь и разворачиваюсь на перекрестке. Ты спрашиваешь: А что мы должны были выполнить?
— М-м-м, – я смеюсь, – видимо, поворот.
— Видимо, – говоришь ты, – хотя разворот был неплохой. Не считая того, что что-то улетело на заднем сидении на пол.
Когда ты молчишь, скрестив руки на груди, погрузившись в себя, я аккуратно спрашиваю: У Вас все хорошо?
Ты отвечаешь: Да. Но через паузу. Я очень остро их чувствую: паузы после важных слов, после выразительных взглядов, в моменты немого диалога, размышлений, моих ошибок. Эта конкретная обозначала замешательство, поскольку вопрос был неожиданным.
В другой день ты начинаешь наш диалог с такого же вопроса. Диалог, который имел все предпосылки не случиться. Что ж, я тоже хотела услышать твой голос в субботу. Спасибо, у меня все хорошо.
