Полосатый шарф с вышитым именем на изнанке.

Как только ты открываешь варенье и зачерпываешь его серебряной чайной ложечкой, оно сразу начинает кончаться. И парадоксальная странность заключается в том, что если перестать его трогать, оно перестанет исчезать, хотя если оно когда-то началось, то абсолютно точно куда-то стремится.
А если учесть, что кончается оно только из банки, а продолжается в наших солнечных головах и мыслях, то о чём тогда этот разговор вообще?

Рождается солнце, пирог, мой заяц, книга, время и ты. Что из этого заканчивается прямо сейчас? Правильно, варенье в моей комнате, потому что златокрылый дракон его только что обнаружил и уже аккуратно выносит хвостом через форточку. Колокольный смех малютки в сарафане звенит в плафонах светильников по всей улице. К ней подъезжает мальчик на велосипеде с оранжевой тетрадью, в которую стихи и страны уже не вмещаются, но сочинять их дальше это не мешает. Они вместе спускаются по лестнице к пруду и играют с русалками в загадки и ладошки. В другом конце улицы женщина развешивает на бельевых веревках платочки, синих зайчиков с носков и по рассеяности письма, слова которых очень сильные, чтобы уплывать с порошком, но достаточно легкие, чтобы волнами расплескиваться по листам.

До красного маяка волны движутся от берега, а потом под хвостами китов водопадом рушатся за горизонт. Где-то идут дожди, где-то верят в Посейдона, когда он сам в себе начинает сомневаться. Он забывает трезубец, я ключи в кармане куртки, и мы оба возвращаемся. То, что мы не видим, бесконечно. Ты бесконечен. И ты не заканчиваешься, пока не пройдешь первую половину пути. Как же здорово, что половина вечности это тоже вечность.

И если ты ждешь еще что-то про варенье.
Оно персиковое. Поллитровое.
И оно о невозможности.