С пониманием завоеванного безразличия
(с) Алиса

Жестокий день. Лучшая суббота из многих. Из всех, кроме той, когда я родилась. Другие не помню.
Знаешь, как это было, раскрываться перед всеми теми людьми? Страшно и не по-настоящему. Поначалу так казалось, во всяком случае.
А они открывались. Все эти ребята, читающие свои отрывки, свою прозу, откровениями разрывающуюся в воздухе. Когда слово дошло до меня, я почувствовала, как невидимые руки сдавливают мою голову. Так сильно, что реальность начинает ломаться, и куски разъезжаются. Легче стало. Но позже.
Я молчала, когда они кого-то критиковали. Потому что не могла говорить такие вещи, которые крутились в голове. Нельзя такое говорить. Вслух. Никому. Я высказалась только два раза. В защиту одной сказочницы и восхищалась гениальным верлибром, прочитанным девочкой с красивым именем. Еще она сидела и складывала синих журавликов из маленьких квадратиков бумаги, нумеруя им крылья. Я надеялась, что её уход из кабинета не будет значить уход из моей жизни. Она все еще в ней.
Читалось легко. Слушалось тяжело, когда мне говорили, что им понравилось. Я раньше не читала такому количеству живых людей. Самой себе часто, тебе разве что сюда, но это не о том.
И в конце мы все сидели развороченные и вывернутые наизнанку, подломленные этой искренностью. Каждый со своей болью, вычитанной собственным звуком и рассказанной через тахикардию.
Никогда не знала, что делать с правдой. Она мало помогает. Она вообще помогает?