Там было длинное фойе, мраморный каток, окруженный гардеробными стойками. Потолок как будто теряется где-то на округлых завязях колонн, его почти не видно. Там всегда полумрак и шаги гулко отскакивают от стен, возвращаясь к вам снова и снова. Любой звук, кроме этих шагов, тонет в монументальном, густом пространстве, а вместе с ним и вы, источник звука, уменьшаетесь и скрываетесь от посторонних глаз. Это как прятки, только прятаться не нужно.

Я шаркал старыми ботинками по холодным плитам пола. Белая, черная, белая, черная. Ботинки мои сохранились хуже советского мрамора. Они всем своим видом намекали, что мне нужна работа. Мне это и так известно, поэтому я разозлился на них и поднял глаза к массивным деревянным створкам двойной двери. Я шел к ним, чтобы почувствовать себя одним из древних лордов, и толкнув обе разом оказаться в светлом зеркальном холле. Но между мной и дверью кое-что было. Кое-что заставило меня отвлечься от мыслей о дворцах и тронном зале.

Впереди, шагах в пяти от меня шел старик. С остатками седых волос над ушами, грузный, чуть сгорбленный. С старомодном пиджаке фисташкового цвета в синюю клетку. Большие руки свисали по обе стороны округлого туловища, а ноги будто жили отдельной жизнью. Он прытко переставлял их, правая всегда согнута в колене. Не от болезни, просто рядом с ним шел мальчик. Маленький мальчик, лет шесть, с коротко остриженными светлыми волосами. В темно-синей водолазке и белых колготках. Маленькие синие ботинки. Смотрелся он очень необычно, словно не в тот век попал. Таких как он вполне можно встретить в тургеневском особняке. Или в усадьбе Федора Михайловича. Но уж никак не среди разномастной толпы среднесортных студентов. Старик согнулся над ним на ходу и что-то рассказывал. Отрывками. Держал за руку. Другой рукой рисовал что-то в воздухе. Они медленно шли вперед, и вопреки самой природе вмещающего их вестибюля были не сокрыты им, а наоборот, выведены на передний план. Гардеробные стойки по бокам погрузились в еще больший мрак, потому что весь присутствующий здесь свет будто лег под ноги этой парочке, окутал их и высветил из полумрака. А может быть, светились они сами. Я не видел их лиц, но, должно быть, так оно и было.

Возможно, старик был в числе тех лекторов, которых за глаза считают сволочами. Старым доцентом, привыкшим к своей науке до того, что и человека в нем уже не видно. Или одним из тех мерзких сопутствующих продуктов университета, что слоняются по сортирам и лестницам в поисках курящих. Может быть, а может быть и нет. Только вот сейчас, когда он вел за руку внука, вдруг стало ясно, что будь бы даже и так – это не имеет ни малейшего значения. Любое впечатление, каким бы оно ни было, растворялось в безмятежности представленной мне картины. Я был свидетелем того смысла, которым жизнь наполняет каждого из нас. Бордовые колонны склонились над стариком и мальчиком, оберегая их от всего остального мира, а двери отодвигались все дальше, пытаясь продлить их путь в полумраке темного фойе.

Я улыбнулся этой сцене и снова опустил глаза к своим ботинкам. На этот раз они молчали. Они не упрекали меня ни в чем, они просто смотрели на меня своими потертыми носами. Должно быть, они тоже заметили старый пиджак фисташкового цвета в синюю клетку и тонкие ножки в белоснежных колготках. Белая. Черная. Белая..