Я ненавижу всех этих словоплетов. Словоблудов. Строчных творцов. Русские, французы, немцы, особенно немцы, с их перьями, острыми, словно стрелы, что вонзаются свозь бумагу книжной страницы прямо в сердце. С их чернилами, ядовитой тушью, обволакивающей сознание. Взгляните на мир под обложкой in reverse order. Это не остров истинного чувства в бесконечно сером океане реальности. Нет, это не осколок света во тьме семи миллиардов потухших душ. Это каверна в легком. Раковая опухоль в мозгу. Идеальные формы, отчлененные от материнской породы пропастью человеческого желания. Человеческого воображения. Мечты. Бесконечной, бездонной пропастью человеческого сознания. Вера в иной абзац, сродни тяжелому недугу, тянет, давит, и не даст поднять головы, потому что несовершенство мира предстает вдруг поводом для разочарования.
Что это? О чем ты, Герман? О чем ты, Франц? Расширив свое мировоззрение до размеров книжной полки, вы подарили миру гения, подарили миру страдание, что передается из рук в руки, дальше, дальше. Вы купили себе бессмертие ценой моего счастья. Ценой счастья многих.
ФМ. АП. ИА. Кто вы? Отражения? Или творцы? Вы описали время отчуждения человеческой души. Или вы создали его таким, наблюдая обрывки горя? Том за томом, а там глядь – а это уже не тома – это надгробия на могиле потерявших суть. Это не закадровые голоса, а некролог эпохе. Некролог эпохе. Эй, Иосиф, что скажешь на это? Ты своим глаголом, совершенством языка, выжег глупость из многих сердец. Но что ты там оставил?
Кацев! В тридцать переплетов уложивший идеальный мир, так и не указал к нему дороги. Только рассказал о свете. О любви. И о ненависти с отчаянием. И о бессилии сильных. О красоте. О настоящем. Проникнуть в этот мир можно лишь через окошко веры. И я верю, верю всем телом, не имея, разумеется, иного выхода. Эта вера – не опиум, нет, не опиум. Эта вера – клеймо. Я задолжал миру бесконечность по каждой строчке. По каждому образу. По каждому абзацу.
Пантеон теоретиков (не) счастья. Однажды написанная повесть теперь стала проповедью. Надтреснутый голос, глотая слезы, глотая таблетки, глотая газ, читает ее в тонком эфире. А мы, чей приемник сломан, не можем слезть с волны. Все, что мы знаем, все, во что верим – это тот самый остров, идеальная форма, отчлененная от материнской породы пропастью «я», которое не желает мириться с фикционным несовершенством мира. Со слабостью собственной души.
