Персональный блог MYSCHIZOPHRENIA — Ты потрясающая девушка. Я сочту за честь испортить тебе жизнь.
ты целуешь меня в висок
ты держишь меня за руку
подобно гимнастке тяну носок
в такт нашему звуку -
мы слышим его лишь вдвоём
какой-то мышечный бит,
в окне из облака кит
один из тех, на котором мы
построили наш с тобой мир.
я хочу подойти к окну,
ты не хочешь меня отпускать
мы с тобой друг другу под стать
ни дать, ни взять.
нас у нас не отнять.
давай так: на счёт три - целовать
на счёт пять - будем вставать?
раз, два, три
где-то на сто тысяч миллионный до неба раз
я подошла к окну.
я смотрю на кита,
я смотрю на тебя,
я смотрю на весну.
чувствую - как хорошо, что нашёл.
говорю - спасибо, что встретил.
кричу - спасибо попутному ветру,
что откуда-то из неоткуда
нас обоих пригнал в одну точку.
ах, этот хитрый ветер!
ах, этот умный ветер!
я - самая счастливая на свете,
ты - самый счастливый на свете.
по внутренней поверхности моего бедра
текут наши несотворённые дети.
Алина Копосова
Суицид
Мой славный парень
Вещички собрал — и за дверь.
Мой славный парень
Вещички собрал — и за дверь.
Я никем нелюбима:
Я покончу с собой теперь.
Я куплю себе ножик
Десять дюймов длиной.
Куплю себе ножик
Десять дюймов длиной.
Зарезать себя или парня
Что так обошелся со мной?
Так и знай, что я брошусь в реку
В самую-самую глубь.
Знай, что я брошусь в реку
В самую-самую глубь.
Потому что в реке спокойной
Бедной девушке можно уснуть.
Лэнгстон Хьюз
пер. А.Дерябин
апрель распечатает реки,
как пьяную школьницу.
я снова возненавижу
ёбанную бессонницу.
кто-то с лицом потерянным
мне улыбнётся в зеркале.
я признаю аборты актами милосердия.
Он по тебе скучает. Просто не подает виду.
Снаружи это выглядит так, будто он женился
я вырезан с газетного листа.
подклеен под цветастые обои
и щурюсь, но как будто не от боли,
насмешливо, ведь там мне
двадцать два.
мне кажется, что сложится еще,
что жизнь моя беспечна,
бесконечна.
ремень не жмёт костлявое плечо,
ведь рядом есть еще иные плечи,
и я на них надеяться могу –
под силу с ними мне любая
тяжесть.
еще наивен взгляд и светел ум.
я там по-настоящему бесстрашен.
теперь же не осталось ничего.
какие-то обрывки, нестыковки.
мне чудится,
что кто-то там другой
всем щурится в оранжевой
ветровке.
почти такой, как я, но и не я.
таскающий такие же кроссовки.
не терпящий жеманства и вранья.
застенчивый, краснеющий,
неловкий.
почти такой, как я. но жизнь –
не та.
тот с фото, верно, стал крутым
поэтом,
а я всего лишь вырезан с листа
и вас прошу простить меня
за это.
(с) Джек Абатуров
слушай, давай я признаюсь прямо
честно открыто и без подвоха:
все безбожно пиздят, когда тихо мямлят
что помогут и будут рядом,
когда мне плохо
сочиняя мне поводы дальше жить
называют такую лютую дребедень:
наподобие «ты же можешь, так покажи!»
или «но будет же радостный новый день»
я давно смеюсь, эта чушь забавна
если знать, что даже лучшие из помёта
предадут меня
а худшие — и подавно
есть ли прочие? мне не верится отчего-то
я утратила веру не сразу, а постепенно
с каждым Брутом, смеющимся за спиной
к сожаленью, я не умею ебашить стены
чтоб сидеть в покое и радости за стеной
нет, постой, не играй тут со мной в больничку
мне не надо диагнозов, мудрых речей, советов
у меня ведь такая болячка: я просто спичка
почему так темно здесь, зачем здесь так мало
света
это ложь, завали, не играй со мной в мотивашки
я не дура, не манька, не потеряшка,
но не символ, не помощь и не маяк
я одна в темноте так долго, мне очень страшно
ничего не горит, я включаю — но не горят
я любому давала билет на себя — бессрочно
в темноте ты теряешь зоркость и мыслишь слепо
да, уже поняла, что до первой волны соскочат
и не будет здесь света
опять здесь не будет света
прекрати мне давать названия, хватит линий
уводящих в фантомную надобность хоть кому-то
я же знаю, что каждый продаст меня за полтиник
я люблю их всех, честное слово!
но хуй бы с ними
очень громко часы дотикивают минуты
я устала
прости меня Кришна, Аллах, Иисус
но никто не посмеет кинуть в меня булыжник
ты же видел, ты видел? как преданно я несусь
за любым, кто поманит возможностью просто выжить
но довольно
не стоит опошливать до комедии
то как больно мне было фактически беспродышно
вы же видели, да?
конечно же, всё вы видели
если будете плакать — ну вдруг — мне не будет
слышно.
(c) Ананасова
Мы поём в переходах, нам двадцать, мы дразним смерть. Называем любовью похоть, чадим травой. Мы беснуемся так, что трясётся земная твердь. Мы не дружим ни с кем, а особенно с головой. От похмелья в затылке отбойные молотки, на измятой постели - следы безымянных тел. Мы до звона пустые, но думаем, что легки. Мы команда подонков и лузеров, шлюх и стерв.
Поделись сигаретой, достань из распухших губ. Ты такая смешная в позёрской своей тоске. Всё вокруг бесполезно и глупо, но все бегут к своей смерти упрямо, как в притче о мотыльке. И дерьмо ведь случается - люди такая дрянь, их надежда горит, даже если сломалась ТЭЦ. Проводи меня к чёрту, и голой постой в дверях. Мы счастливые твари, живущие без сердец.
Проторённой дорожкой от койки в дешевый паб, я иду, притворяясь осмысленно-деловым. Бестолковая молодость, праздная, как наваб, волочится за мной по напудренным мостовым.
II
Я пою над могилой. Мне сорок. Я видел смерть. Все мои друзья превратились в табачный дым. Танки так тяжелы, что трясётся земная твердь, где-то там на востоке, а нам же - болеть иным. Нам болеть от того, что родителей ждут гробы, что от боли не спирт спасает, а трамадол. От того, что любовь превратилась в рутинный быт, в отупляющий путь от рабочего кресла в молл.
Не гореть нам в Аду, не тонуть нам в реке Коцит, все дороги ведут в беспросветное Никуда. Проводи меня к чёрту, но всё-таки сделай вид, что осталась ещё хоть искра под грудой льда. Что осталась ещё возможность найти слова, отложив на секунду грядущий уже конец. Нам доступен лишь сон и тяжёлая голова. Мы несчастные твари, прожившие без сердец.
Всё, что было привычным: от дедовых сигарет до сухих васильков, замурованных в словаре, стало ценным настолько, что сил удержаться нет,
на потёртом паркете,
на битуме,
на Земле.
Всё, чего я хотел бы - вернуться на тридцать лет,
отряхнуться от пепла, очиститься от дерьма,
и с ребяческим пылом тому себе дать обет,
что меня никогда,
ни за что
не погло́тит тьма.
(c) Джио Россо
и ты встретишь того, кто ради тебя удалит всех своих подруг,
однажды прижмет к себе, не размыкая рук.
это не будет любовью, от которой стреляют себе в висок,
но этот мальчик будет готов ради тебя на все.
он захочет видеть тебя в белоснежном платье,
не замечая в упор, что ты сама по себе проклятье,
не замечая, насколько же ты обреченная и бедовая,
ведь таких, как ты, нарекают ведьмами, кличут вдовами.
он примет тебя с недостатками и проблемами,
о его глазах можно всю жизнь воспевать поэмами.
он разделит твои печали и тяжкий быт.
ты позволишь ему любить.
и он будет тебя любить.
он узнает, как ты кроешь матом, блюешь и плачешь,
как кричишь, что он для тебя ничего не значит,
он увидит тебя нагой, бестолковой и невезучей,
но продолжит считать тебя,
чёрт возьми,
самой лучшей.
он всегда будет рядом, как верный пёс,
целовать твои щеки после солёных горячих слёз,
мальчик-звезды-в-ладонях,
мальчик-малахитовый-взгляд-с-огнем.
только все смешные стихи твои
не о нём.
он полюбит тебя бессильную, резкую и пропащую,
он узнает твоих чертей, примет тебя настоящую,
укроет собой, если вдруг разлетается вороньё,
если б разбилось сердце,
он бы отдал тебе своё.
он будет хорош в постели и в утренних поцелуях,
над вами споют разноголосое томное "алилуя".
он полюбит тебя нагую,
вспоминающую другого,
и в его объятьях тебе будет тепло, как дома.
он построит дом, ты родишь от него детей,
и вы станете жить-поживать себе без затей,
до серебристых густых седин коротая дни.
только ты его никогда не сможешь назвать родным.
и в плену его рук ты забудешь всех, кроме одного,
без которого свет не мил и ветер похож на вой.
но одна переписка с прошлым однажды
напомнит
всё,
и заставит чудесным утром
пулей
пробить
висок.
#АняЗахарова
только плакать не выходит и слезам не тронуть щек – воет сердце, ноет сердце, рвется сердце из груди. как мне боли взять побольше, как бы боли мне еще – ведь я только так живая, коли что-нибудь болит.
ты любил – земля сырая расцветала васильками, на местах былых пожаров прорастал кровавый мак. обратить бы руки в крылья и размахивать крылами, обернуться черной птицей, расклевать по звездам мрак. ты убьешь и кровью руки запятнаешь яркой-алой – я омою их водою из ближайшего ручья: ты приходишь и поешь о далеких океанах, о вершинах гор и солнце, о ромашковых полях. целовать бы твои пальцы, обнимать твои колени, вечность спрятать под подушку и хранить как талисман – мы сплетали мир и сказки, разгоняли светом тени, упивались жаркой болью наших самых страшных ран.
но приходят злые люди, опаленные пожаром, закопченные в дымах, с блеском ледяных ножей: в их глазах – пески пустыни, ночь без звезд и мрак кошмаров
и холодный росчерк стали вдруг коснулся тонких шей.
раскрошить иконы в щепки, заедать землею голод: выла, словно ветер в бездне, пробиралась через тьму – как они тебе пускали кровь из тоненького горла
я бежала, за спиною:
город
весь в огне,
в дыму.
я бежала по дорогам, по извилистым тропинкам: по песку, камням и травам пробиралась босиком. лишь глаза на миг закрыть – и опять одна картинка:
твоя кровь смешалась в кружке
с белоснежным
молоком.
*
среди камышей твой призрак – тень немая, боль без тела. ночь прохладным лунным светом гладит нежно по плечу: как любила, как боялась, как надеялась, хотела: только нынче страх и холод, только больше – не хочу.
а вода у темной речки пахнет звездами и медью: то ли шелест камышовый, то ли голос твой – как знать. рассмеяться бы, забыться, исхлестать бы руки плетью – и уснуть потом, да только
глаза страшно
закрывать.
звезды пляшут в отраженьях, серебро воды проточной, тихий-тихий-тихий шелест – то ли есть, а то ли нет. то что было страшной раной стало лишь кровавой точкой, обнимает ночь за плечи, разливая лунный свет.
ты мне шепчешь, мол, «родная, ну, пойдем, пойдем со мною – выпить бы живой водицы, а не крови с молоком. эта жизнь – она смешная, это – глупое, пустое. это – боль, стихи и песни, что все время – об одном. закрывай глаза и падай, это сон у темной речки; это ласково и быстро, не по горлу острием. то не смерть, моя родная, то сверкающая вечность,
то душа твоя смеется,
то танцует бытие.»
я иду поглубже в воду и дыхание теряю, холод, холод, черной лентой, тишина и волчий вой. ночь смеется, лунный глаз издевательски моргает
и твой шелестящий голос
зазывает
за собой.
*
нас с тобою хоронили глубоко в сырой землице – вились черные вороны, а в полях шумела рожь. и зачем же нас зарыли? вот бы петь да веселиться, танцевать, покуда тело проберет хмельная дрожь. побежать за ветром в поле, на крестах себя распять бы, посиневшими губами целовать рассвета жар – возродиться нежным словом, исколоть себя проклятьем, пробежать огнем пожара среди темненьких хибар.
встанем, милый, из могилы, выпьем ночь, изрежем небо и пойдем по темным тропам в глубину немых лесов. наедимся вдоволь болью и закусим черным снегом, будем вьюгой выть, ломиться, ломать руки о засов. боль моя, твою обняв, пробежит по кромке неба, станет холодно и страшно, станет весело, легко
мир живых цветет сиренью,
там – тепло и запах хлеба
и по кружкам разливают
кровь
с холодным
молоком.
(с) весенний воин
и сказали ей
«делай что велено, делай это беспалева»
как далеко до берега
как кровянО зарево
как твой милый тебя тут бросил, да посередь реки
как на обратном пути не справившись да утоп
а тебе ведь дальше плыть ещё
воды-то глубоки
и поможет кто тебе, ясно же что никто
и на дно тебе не дают уйти, ибо дно не твоя судьба
и оплакать нельзя любимого, и поцеловать в лоб
господи да помоги же мне!
вот же, слышна стрельба!
да попал бы мне в сердце уже, если ты меток, стрелок!
но не по твою душу пули, не для тебя отливали
надо плыть, захлёбываясь и жуя тину
и вода ядовитая,
цвета густой металлик,
как кисель тягучая, горькая,
ах до чего противно
что на том берегу, да какие же там благА?!
что на том берегу, кости попереломаны, солью глаза повыжжены
да какое же счастье, какие райские облака —
ну какое счастье мне, если я тебя не увижу?
а твой милый-то уже вспух
и растерзан русалками в наказание
ты при них-то не вздумай рыдать вслух
как далёк ещё берег, как крАсно и злобно зарево
делай что велено, девка
делай это беспалева
а на том берегу уж встретят тебя — хлеб с кагором
а на том берегу скажут — дадим что хочешь!
хочешь тыкай в любое место — и спалим город
скажешь только — мы из любого сделаем тамагочи
ничего не надо, верните милого или дайте мне с ним утопнуть
и вот именно этого не дадут тебе
в этом же и была забава
ах какая же ты глупышка,
неужели ты не поняла кто ты?
неужели ты не поняла ещё
для чего отправили тебя
плавать.
(c) Ананасова
знаю что постиг истину
тогда, на той вписке
пьяный, объёбанный, на коленях сидит какая-то проблядь
и внезапное озарение — вот так и правильно
назло всем вашим моралям и нудным молитвам
назло неизбежности выгорания
назло системе продажи и потребления
я в моменте — я трогаю её клитор
я не знаю её имени, я животное, я от всего отрёкся
я практически серафим саровский
только в грязной толстовке, с щетиною и под спайсом
очень не хочется просыпаться
не хочется объяснять матери, почему крошатся зубы
и выслушивать вопли толсторожих начальников
я постиг истину
и она в молчании
она в этой девке, в бутылке дешёвого коньяка и безумии
в том, что после смерти меня не вспомнят
как и тех, кто на крутых тачках не пропускает на светофоре
я ненавижу их, ненавижу и тебя, возвышенную блядину
оставившую меня без объявления войны в рупор
вероломно, нарушив привычную парадигму
с обещанием не подать мне руку
это не круто, слышишь, гадина?
я же сказал тебе сразу, цена мне — грош
и ты всё равно меня обнимала и гладила
обещала что не уйдёшь
говорила, что нужно жить для чего-то большего, чем набить желудок
для чего-то большего чем размутиться на грамм
но я тогда ещё знал, что ты предашь меня как иуда
что это беспонтовая для меня игра
что ты пойдёшь дальше, не взяв меня
(а зачем тебе лишний груз)
что тебя будет радовать моя грусть
превращающаяся в злость, а затем в ярость и похоть
и ебал я, что мне без тебя плохо
я познал истину, отвали от меня, внутренний голос
кстати он твой, кто бы сомневался, звучит во мне круглые сутки
я не стану себя прижигать бычками
я лучше прожгу молодость
надо было сразу так делать,
надо было сразу так делать,
сука.
(c) Ананасова
ДРУГ–ГЕРОИН
Друг-героин,
Ты прекрасен как весна
и дорог как осень.
Друг-героин,
уже третий год не знаю,
как тебя бросить.
Друг-героин,
после каждой встречи отходняк и ломка,
вена, пульсируя, ищет дозы иголку колкую,
в голове жужжит — не объясниться толком.
Перемотай на место, где составят протокол
в лечебнице, где прошу — дайте последний укол,
а потом, честно, войду в серость,
я почти готов. Реальность прорезалась
сквозь тебя и сочится мерзостью,
прости, если сломаюсь и не пройду проверку
на верность,
когда барыга повысит цену
и сбросит трубку,
а я уже продал фрешмену
последнюю советскую куртку,
вынес из квартиры весь раритет,
ради одной инъекции.
Друг-героин,
надеюсь этого не случится.
К тому же, после тебя не втыкает алкоголь,
и мне не удастся спиться.
Друг-героин,
ты любим мной искренне,
не знаю какие могут быть мысли-то —
я не философ, а въёбанный нарк.
Хочешь погулять — выбирай парк,
поиграем, как в детстве, в прятки.
То, что ты не человек, а закладка,
мне в принципе похуй, ведь пока искал
чуть не пришлось кануть в вечности.
Скучал по тебе,
но домой тащусь, еле передвигая конечности.
Знаешь, я буйный,
особенно, когда ломка,
недавно даже на улице пнул котёнка
или это был щенок — не важно, в принципе.
Лучше давай определимся —
ты моя роза, я твой маленький принц,
так что, пожалуйста, коли,
я — коала, ты — эвкалипт.
Друг-героин,
наши свиданья редки, но едки,
а тебя всё равно никогда не заменят таблетки,
и с тобой они даже не будут на равных,
друг-героин, только ты найдёшь на меня управу.
Друг-героин,
я приму тебя теплом своей кровеносной,
так чтобы от пят и до мозга костного.
Буду лежать въёбанный твоими объятьями,
на потёртый паркет променяв кровать,
третий год ты мне уже не приятель,
а любовь и за дозу убитая мать.
Митька
Супруга ваша у меня
Сидит уже вторые сутки.
Ее пустая болтовня
Наводит сплин в моем рассудке.
Я молча пью, она не пьет,
Несет активно ахинею,
Про то, что ей двадцатый год,
И я учить ее не смею.
Она прохавала низы,
Аборты, роды, и общага.
И что от черной полосы
Ее спасли любовь и "яга".
Что брак ваш, в принципе не плох,
Но временами вы занудны,
(Как на танц-поле сельский лох)
И в люди выйти с вами трудно.
Потом прошлась она по мне,
Мол, распиздяй и неженатый.
Что весь заросший в бороде,
Худой, и постоянно датый.
Детей себе не наплодил,
А скоро старость и болезни.
Ходил с гитарой, как дебил,
И пел сомнительные песни.
Я молвил ей - Пиздуй домой,
Там ждет супруг, дите, хозяйство.
Она в ответ - Витек, не ной,
Мы все друзья, не зазнавайся.
Какие нахуй там друзья!?
Ну были пару пьянок общих.
Возможно пили у меня,
Но это так все, между прочим.
Простите грубый стиль письма,
Но за супругой уж зайдите.
Я с ней вот-вот сойду с ума,
Спасайте срочно дядю Витю.
(c) Виктор Зилов
Самые популярные посты