Я и сейчас злюсь потому что ты меня обманул, сказал что выбираешь меня, а сам уехал… Просил отпустить тебя, но на 5 шоколадок не согласился, что говорит о том, что ты хотел меня увидеть чтобы не тратиться.

1) через отвращение мы приходим к равнодушию — состоянию человека, который смеётся прорезями на щеках. Гюго бы гордился, не будь мы такими апатично не стремящимися к идеалу. наша жизнь не строится канонами романтизма, она не строится совсем, но нам обратного и не нужно.

2) хоровод отрицания уменьшает вероятность движения.

3) что бы сказал его слуга Достоевский? побойся бога.

4) не боюсь.

Я узнал..
Что когда вы любите — это видно.
Что любовь, а не время, лечит все раны.
Что быть добрым более важно, чем быть правым.
Что никто не совершенен до тех пор, пока вы не влюбитесь в него.
Что как раз эти маленькие ежедневные происшествия делают жизнь такой захватывающей.

Энди Руни

Если не соглашаешься ни на что, кроме самого лучшего, бывает, что его-то и получаешь. Если категорически отказываешься довольствоваться чем придётся, то в конце концов находишь то, что ищешь.

Зашла, чтобы поменять возраст в блоге. Еще годок, и можно принимать старость (шутка конечно, надоело, что все вокруг ноют в <30, насколько они стары). Первый раз отмечала в приличных местах, на которые ушло очень много денег. Но какой смысл работать, если ты не можешь позволить себе качественно отдохнуть? Ну и по классике субботы, в моей голове сейчас хмель, поэтому мысли особо не клеятся.

только плакать не выходит и слезам не тронуть щек – воет сердце, ноет сердце, рвется сердце из груди. как мне боли взять побольше, как бы боли мне еще – ведь я только так живая, коли что-нибудь болит.

ты любил – земля сырая расцветала васильками, на местах былых пожаров прорастал кровавый мак. обратить бы руки в крылья и размахивать крылами, обернуться черной птицей, расклевать по звездам мрак. ты убьешь и кровью руки запятнаешь яркой-алой – я омою их водою из ближайшего ручья: ты приходишь и поешь о далеких океанах, о вершинах гор и солнце, о ромашковых полях. целовать бы твои пальцы, обнимать твои колени, вечность спрятать под подушку и хранить как талисман – мы сплетали мир и сказки, разгоняли светом тени, упивались жаркой болью наших самых страшных ран.

но приходят злые люди, опаленные пожаром, закопченные в дымах, с блеском ледяных ножей: в их глазах – пески пустыни, ночь без звезд и мрак кошмаров

и холодный росчерк стали вдруг коснулся тонких шей.

раскрошить иконы в щепки, заедать землею голод: выла, словно ветер в бездне, пробиралась через тьму – как они тебе пускали кровь из тоненького горла

я бежала, за спиною:

город

весь в огне,

в дыму.

я бежала по дорогам, по извилистым тропинкам: по песку, камням и травам пробиралась босиком. лишь глаза на миг закрыть – и опять одна картинка:

твоя кровь смешалась в кружке

с белоснежным

молоком.

*

среди камышей твой призрак – тень немая, боль без тела. ночь прохладным лунным светом гладит нежно по плечу: как любила, как боялась, как надеялась, хотела: только нынче страх и холод, только больше – не хочу.

а вода у темной речки пахнет звездами и медью: то ли шелест камышовый, то ли голос твой – как знать. рассмеяться бы, забыться, исхлестать бы руки плетью – и уснуть потом, да только

глаза страшно

закрывать.

звезды пляшут в отраженьях, серебро воды проточной, тихий-тихий-тихий шелест – то ли есть, а то ли нет. то что было страшной раной стало лишь кровавой точкой, обнимает ночь за плечи, разливая лунный свет.

ты мне шепчешь, мол, «родная, ну, пойдем, пойдем со мною – выпить бы живой водицы, а не крови с молоком. эта жизнь – она смешная, это – глупое, пустое. это – боль, стихи и песни, что все время – об одном. закрывай глаза и падай, это сон у темной речки; это ласково и быстро, не по горлу острием. то не смерть, моя родная, то сверкающая вечность,

то душа твоя смеется,

то танцует бытие.»

я иду поглубже в воду и дыхание теряю, холод, холод, черной лентой, тишина и волчий вой. ночь смеется, лунный глаз издевательски моргает

и твой шелестящий голос

зазывает

за собой.

*

нас с тобою хоронили глубоко в сырой землице – вились черные вороны, а в полях шумела рожь. и зачем же нас зарыли? вот бы петь да веселиться, танцевать, покуда тело проберет хмельная дрожь. побежать за ветром в поле, на крестах себя распять бы, посиневшими губами целовать рассвета жар – возродиться нежным словом, исколоть себя проклятьем, пробежать огнем пожара среди темненьких хибар.

встанем, милый, из могилы, выпьем ночь, изрежем небо и пойдем по темным тропам в глубину немых лесов. наедимся вдоволь болью и закусим черным снегом, будем вьюгой выть, ломиться, ломать руки о засов. боль моя, твою обняв, пробежит по кромке неба, станет холодно и страшно, станет весело, легко

мир живых цветет сиренью,

там – тепло и запах хлеба

и по кружкам разливают

кровь

с холодным

молоком.

(с) весенний воин

и сказали ей

«делай что велено, делай это беспалева»

как далеко до берега

как кровянО зарево

как твой милый тебя тут бросил, да посередь реки

как на обратном пути не справившись да утоп

а тебе ведь дальше плыть ещё

воды-то глубоки

и поможет кто тебе, ясно же что никто

и на дно тебе не дают уйти, ибо дно не твоя судьба

и оплакать нельзя любимого, и поцеловать в лоб

господи да помоги же мне!

вот же, слышна стрельба!

да попал бы мне в сердце уже, если ты меток, стрелок!

но не по твою душу пули, не для тебя отливали

надо плыть, захлёбываясь и жуя тину

и вода ядовитая,

цвета густой металлик,

как кисель тягучая, горькая,

ах до чего противно

что на том берегу, да какие же там благА?!

что на том берегу, кости попереломаны, солью глаза повыжжены

да какое же счастье, какие райские облака —

ну какое счастье мне, если я тебя не увижу?

а твой милый-то уже вспух

и растерзан русалками в наказание

ты при них-то не вздумай рыдать вслух

как далёк ещё берег, как крАсно и злобно зарево

делай что велено, девка

делай это беспалева

а на том берегу уж встретят тебя — хлеб с кагором

а на том берегу скажут — дадим что хочешь!

хочешь тыкай в любое место — и спалим город

скажешь только — мы из любого сделаем тамагочи

ничего не надо, верните милого или дайте мне с ним утопнуть

и вот именно этого не дадут тебе

в этом же и была забава

ах какая же ты глупышка,

неужели ты не поняла кто ты?

неужели ты не поняла ещё

для чего отправили тебя

плавать.

(c) Ананасова

знаю что постиг истину

тогда, на той вписке

пьяный, объёбанный, на коленях сидит какая-то проблядь

и внезапное озарение — вот так и правильно

назло всем вашим моралям и нудным молитвам

назло неизбежности выгорания

назло системе продажи и потребления

я в моменте — я трогаю её клитор

я не знаю её имени, я животное, я от всего отрёкся

я практически серафим саровский

только в грязной толстовке, с щетиною и под спайсом

очень не хочется просыпаться

не хочется объяснять матери, почему крошатся зубы

и выслушивать вопли толсторожих начальников

я постиг истину

и она в молчании

она в этой девке, в бутылке дешёвого коньяка и безумии

в том, что после смерти меня не вспомнят

как и тех, кто на крутых тачках не пропускает на светофоре

я ненавижу их, ненавижу и тебя, возвышенную блядину

оставившую меня без объявления войны в рупор

вероломно, нарушив привычную парадигму

с обещанием не подать мне руку

это не круто, слышишь, гадина?

я же сказал тебе сразу, цена мне — грош

и ты всё равно меня обнимала и гладила

обещала что не уйдёшь

говорила, что нужно жить для чего-то большего, чем набить желудок

для чего-то большего чем размутиться на грамм

но я тогда ещё знал, что ты предашь меня как иуда

что это беспонтовая для меня игра

что ты пойдёшь дальше, не взяв меня

(а зачем тебе лишний груз)

что тебя будет радовать моя грусть

превращающаяся в злость, а затем в ярость и похоть

и ебал я, что мне без тебя плохо

я познал истину, отвали от меня, внутренний голос

кстати он твой, кто бы сомневался, звучит во мне круглые сутки

я не стану себя прижигать бычками

я лучше прожгу молодость

надо было сразу так делать,

надо было сразу так делать,

сука.

(c) Ананасова

ДРУГ–ГЕРОИН

Друг-героин,

Ты прекрасен как весна

и дорог как осень.

Друг-героин,

уже третий год не знаю,

как тебя бросить.

Друг-героин,

после каждой встречи отходняк и ломка,

вена, пульсируя, ищет дозы иголку колкую,

в голове жужжит — не объясниться толком.

Перемотай на место, где составят протокол

в лечебнице, где прошу — дайте последний укол,

а потом, честно, войду в серость,

я почти готов. Реальность прорезалась

сквозь тебя и сочится мерзостью,

прости, если сломаюсь и не пройду проверку

на верность,

когда барыга повысит цену

и сбросит трубку,

а я уже продал фрешмену

последнюю советскую куртку,

вынес из квартиры весь раритет,

ради одной инъекции.

Друг-героин,

надеюсь этого не случится.

К тому же, после тебя не втыкает алкоголь,

и мне не удастся спиться.

Друг-героин,

ты любим мной искренне,

не знаю какие могут быть мысли-то —

я не философ, а въёбанный нарк.

Хочешь погулять — выбирай парк,

поиграем, как в детстве, в прятки.

То, что ты не человек, а закладка,

мне в принципе похуй, ведь пока искал

чуть не пришлось кануть в вечности.

Скучал по тебе,

но домой тащусь, еле передвигая конечности.

Знаешь, я буйный,

особенно, когда ломка,

недавно даже на улице пнул котёнка

или это был щенок — не важно, в принципе.

Лучше давай определимся —

ты моя роза, я твой маленький принц,

так что, пожалуйста, коли,

я — коала, ты — эвкалипт.

Друг-героин,

наши свиданья редки, но едки,

а тебя всё равно никогда не заменят таблетки,

и с тобой они даже не будут на равных,

друг-героин, только ты найдёшь на меня управу.

Друг-героин,

я приму тебя теплом своей кровеносной,

так чтобы от пят и до мозга костного.

Буду лежать въёбанный твоими объятьями,

на потёртый паркет променяв кровать,

третий год ты мне уже не приятель,

а любовь и за дозу убитая мать.

Митька

Супруга ваша у меня

Сидит уже вторые сутки.

Ее пустая болтовня

Наводит сплин в моем рассудке.

Я молча пью, она не пьет,

Несет активно ахинею,

Про то, что ей двадцатый год,

И я учить ее не смею.

Она прохавала низы,

Аборты, роды, и общага.

И что от черной полосы

Ее спасли любовь и "яга".

Что брак ваш, в принципе не плох,

Но временами вы занудны,

(Как на танц-поле сельский лох)

И в люди выйти с вами трудно.

Потом прошлась она по мне,

Мол, распиздяй и неженатый.

Что весь заросший в бороде,

Худой, и постоянно датый.

Детей себе не наплодил,

А скоро старость и болезни.

Ходил с гитарой, как дебил,

И пел сомнительные песни.

Я молвил ей - Пиздуй домой,

Там ждет супруг, дите, хозяйство.

Она в ответ - Витек, не ной,

Мы все друзья, не зазнавайся.

Какие нахуй там друзья!?

Ну были пару пьянок общих.

Возможно пили у меня,

Но это так все, между прочим.

Простите грубый стиль письма,

Но за супругой уж зайдите.

Я с ней вот-вот сойду с ума,

Спасайте срочно дядю Витю.

(c) Виктор Зилов

мне приснилась самая близкая, моя личная Кали

в ванне, со вскрытыми венами, знала как нужно — вдоль

не такое нам с ней цыганки зубастые предрекали

говорили про боль, утаив до какого масштаба нам прочат боль

и подумалось, надо же, пошленький метаглюк

почему ты не снилась мне в межпланетных оргиях или

на спине у байкера, в баре у металлюг

возлежащая на лужайке средь белых лилий

почему ты мне снишься вот так, моя Афродита, моя сирена

почему не приходишь меня целовать в многодумный лоб

накрайняк — положить на глаза мне монетки,

увлечь за собою в морскую пену

и утешить, когда решу, что обрушился потолок

нет, я видела, как ты лежала в ванне, почти киношно

был бокал с недопитым вином

ты была нага;

мне так горько, моя царица, за что так пошло

обошлись с нами те, кто сулил нам немыслимые благА

я не вижу твои пути — ни на картах таро, ни на яндекс картах

помоги мне, возьми меня в мир, где пути излишни

нам и надо-то что: фонарик, водки, немного фарта

и, надравшись, залезть в огороды и дёргать вишню

мы не верим Всевышнему,

нас обманул Всевышний

он хитёр, переменчив и склочен, как та торговка гниющим мясом

почему ты мне снишься в кровавой жиже, моя прекрасная птица Сирин

обещай мне, что так не будет, а будут песни, питьё и пляски

поклянись, что не сбудется то, что по глупости мы

просили.

(c) Ананасова

аппарат вентиляции лёгких воткнут в розетку. ночь, я рыдаю в подушку, все тело металлом чугунным сжимает сетка непослушного сердца - изодранного, как флага; я всегда выходила спасти «упавшего в грязь». всегда выходила первой. и да - всегда начиналась травля.

да, я видала пену у ртов, не искавших правды. я молилась на всех богов - обожглась джихадом. я ходила по тьме, обласканная иудой. враг боялся звучания струн из гитары Курта; все обряды моей защиты - ловкость и куклы вуду. пульс бежал мимо горла по дням: дух сгорал, как пепел. я писала по всем изданиям и газетам: «дайте год, но не два. огня ли, пшена ли, миску; я одумаюсь, царь. дай стены мне, дай прописку. разверни колесницу, позволь мне побыть на воле». но акцизные марки печатались гос контролем.

в подворотнях висели лампочки - снег, разворот, три точки. я курила в ночи, стараясь не взвыть. выть молча - это почти точно так же, как резать металлом кожу. чем острее тесак, тем меньше проблем; тем тоньше выдаётся отметина - шрам, а не оплеуха. я умею чертить с семи лет. с восьми я прослыла дурой.

с восемнадцати я ручей, не нашедший руну. я мечтаю, метаю; не спорю - но негодую. я не помню отцовский почерк; я помню запах. я потеряна в этом Эдеме - но он не заперт.

ты придёшь мне сказать, что боль - украшение тела; что я выбрала крест под стать и что он - предел мне. ты придёшь, чтобы душу всю вычерпать ложкой - а после, сожрав, унизить. я пошлю тебя вон. на юг. насовсем. без визы.

ты вернёшься, чтоб сдать «вещдок» - операм, санитарам, власти. на пороге споткнувшийся черт вслух вам скажет «здрасти». я зашторю все окна. закрою лицо - руками. и тогда ты начнёшь танцевать - сам с собою в паре;

и пойдут караваном бесы по новым рельсам; я смогу рассмеяться, чуть позже - смогу согреться. я прощу тебе все - предательство, плен, измену. и ни капли ни дам свободы, которой всегда владела.

приглашу коллектив заснять твоих оргий пазлы - чтобы ты не стеснялся позже других вариаций. чтоб ты смог, деньжат получив и домой возвратясь - не найти там ДВЕРИ. чтоб ты сам, наконец, осознал и всерьёз «прозрел бы» - что не я твоей вечной ангины заядлый вирус.

просто есть такой уровень - «днище»

l e v e l

ты любишь

н и з о с т ь

(с) Вишня Вечер

как я устала от тебя, Дим. ты меня измучил. если бы я знала, что два месяца знакомства с тобой отправят к чертям следующие полгода моей жизни и сделают из нервной системы решето, я бы тебе никогда и ни за что не отвечала.

В апреле будет год, как он уехал, а я осталась одна. По началу одиночество было тяжелым грузом для меня. Во мне образовалась марианская впадина, мне было очень страшно оставаться с ней наедине. Я пыталась уплыть от нее. Я много пила, начала курить, проводила время с людьми, которым нет до меня дела, сидела на сайтах знакомств и даже ходила на свидания. В окружении людей я улыбалась, я делала вид, что все хорошо. Я старалась забыть обо всем, но меня все сильнее затаскивало на дно. В один момент мне стало нечем дышать. Я не заметила, как ушла под воду с головой. Начались панические атаки, бессонные ночи, круглосуточные тревоги, тяжелая депрессия, поиск врачей, таблетки. Потом я поняла, я должна погрузиться на самое дно, мне не нужно сопротивляться этому. Я одна, совсем одна, здесь холодно, пусто, страшно. Но я должна это сделать, мне нужно пропустить всю боль через себя, прожить это, разобраться в себе и с новыми силами вынырнуть обратно в жизнь.

Когда ты теряешь близкого человека, не хочется выслушивать утешительные речи. О том, что все будет хорошо. О том, что нужно держаться. О том, что этот человек не хотел бы твоих слез. Что время лечит. И что нужно будет идти дальше. Ты сидишь и киваешь. А воспитание не позволяет сказать "перестань". И каждое слово утешения - как ножом по сердцу. Каждое слово возвращает тебя к той ситуации. К потере. К новым мыслях о смерти, что разлучила вас. Ты просто благодаришь человека за поддержку и уходишь с сочящейся кровавой раной на сердце. Уходишь страдать в тишине.

Пасаны, всё ок. Внутренняя стерва вернулась, расставила всё на свои места, навела порядок. Главное, чтобы она снова меня не покинула..)

Сидеть на кухне и слушать излияния девушки, что всегда весела. У меня был синдром выжившего, я оправдательно кричала внутри себя, что да, такие события тоже были в моей жизни, но я выжила. И это "но" не имело права на жизнь и произношение, когда перед тобой плачет человек. Мне хотелось поменяться с ней местами, чтобы боль из ее взгляда ушла, слезы вернулись обратно в глазницы и на губах заиграла такая очаровательная и привычная мне улыбка. Но этого, конечно, не случилось. Я убежала. Отправилась в Одессу, отправилась во Львов, отправлюсь в Харьков. И все чтобы понять и вспомнить.


Какая-то очередная, ненавистная мне книга по "самосовершенствованию" говорит, что нужно столкнуться со своими страхами. И я решила, что хочу это сделать. Один, правда, придется оставить не раскопанным. Ибо я не могу об этом писать, не могу решить, остался ли он в прошлом, не могу обнаружить его и не уверена, что хочу будить, если вдруг окажется, что он прилег отдохнуть. А в остальном.. не хочу кричать: "Добро пожаловать в мой ад!", поэтому я прошепчу. Чтобы потом не оказалось, что я раскрылась мало, лучше уточнить для себя рамки и условия.


Например, говорить шепотом.


Принимать советы людей, которые сталкивались с подобным или имеют компетенцию говорить. У меня есть всего пару таких тем, не так уж и много. Сможешь ли ты выслушать меня?

"Женщины Лазаря"

Тысячу лет назад я почему-то перестала записывать сюда свои книжные чувства. По разным причинам (в том числе и потому, что напросто перестала читать).
Но не оставить ни словечка об этой - не могу.

Во-первых, я тут вся в соплях и слезах. И не потому, что трогательно, или мило, или тронуло. Хотя тронуло очень сильно. Эти мои сопли и слезы не первый раз образовались, пока я ее читала. Там есть такие вещи, знаете, которые, может, лично мне необходимо было подтвердить. Себе. Для себя.

Эти женщины. Вообще женщины. Удивительные. Сильные, и слабые одновременно, способные на такое волшебство, в первую очередь с собой, в себе. Волшебство не всегда хорошее, иногда жуткое, разрушающее. Но все то же волшебство.
Это женщина, так настроившая свою внутреннюю жизнь, чтобы всегда-всегда быть счастливой: в войну, без детей, голодая, но умеющая так верить и такое находить - вот откуда у нее это? почему?
Или женщина, стиснувшая и примирившаяся, обернувшая слабость в корысть, так удивительно болящая, вся-вся, до последней жилки. Ну, сложилось в жизни вот так.
Или девочка, оставшаяся одна, оказавшаяся в такой громадной нелюбви и жестокости - делай как я хочу, делай, тебя не существует, нет, ты будешь на это способна. И все равно выныривающая, потому что есть Дом, где ее сидят и ждут все эти предыдущие, поколения, давно умершие, но оставившие большое желтое солнце, которого только еле коснулся сам Лазарь.

Для меня эта книга о женщинах, которым хочется уткнуться в колени и попросить совета как жить. Потому что удивительно, удивительно, как это все умещается, и вертится, и стучит.

Один такой большой и веский ответ.

P.S. я еще обычно вставляла цитаты, но тут не хочу, хватит того, что ее всю можно цитировать, таким воздушным слогом она написана (при том, что есть в ней несколько крепких словцов!).

Ой, читать скорее.

Мне хочется извиниться перед всеми людьми, когда из моего рта вылетают слова.

Будто мои связки специально подставляют меня и коверкают мысли, что находятся в моей голове. Конечно, это не так. Но объяснить пустоту слов и их кардинальное отличие от мыслей я просто не в состоянии. Рассуждения, озвученные мною, вдруг становятся пустыми. Я не могу объяснить, ведь говорить придется очень много. И я стою в непонимании, и замолкаю на половине фразы, потому что так легче. Мне в последнее время всегда легче молчать.

Как следствие - любовь к разговорам других. Полностью обратиться в слух оказывается не так уж и сложно, когда не хочется продолжать тираду на тему или помогать говорящему.

Недавно мне приснился сон. В нем я стояла перед человеком, что кричал мне: "Говори!". И я не могла. И не знаю, когда снова смогу.