слышишь?

небо так низко, что можно достать рукой.
я пишу туда письма вместо того, чтоб идти домой.

и где бы она не скиталась, не находилась
и как бы не насмехалась над ней погода,
но у нее была странная необходимость -
увидеть его. хотя бы и раз в полгода.

и с кем бы она в обнимку не просыпалась,
кого бы не называла "своей судьбою",
она без него неистово загибалась.
и ей не хватало сил, чтобы быть собою.

она убегала честно, не без причины.
но каждую встречу, как святость, в себе носила.
искала его оттенки во всех мужчинах.
она никогда не любила его.

не любила

пятиминутная остановка, проводник закрывает двери.
колеса стучат монотонный и рваный бит
и, похоже, что сердце внутри перестукивается еле-еле,
но так тихо, что кажется, будто оно сейчас замолчит.

усталая линия по руке и тысяча слов навылет
сквозь пустоты твоих иллюзий. или
одиночество переложено книгами, пересыпано
снегом и солью. за спиной голосами сиплыми
шепчут улицы и минуты, забытые позади:
иногда – голосами мальчиков – проказников и задир,
иногда - беспокойным и трепетным клавесином.
иногда- только выдохом, обессилев.
принесу тебе горсть инжира, ароматного, словно мед,
волшебника Милорада, одетого в кожаный переплет,
горячего солнца, пропитавшего плечи и запах моря.
ветер с берега еле-еле колышет шторы.
и польется, как кровь, по вискам твоим тишина,
тяжелая, будто ртуть. спокойствие и
финал-
голоса умолкают, ты дышишь размеренно-нежно,
и уже никогда не вернешься прежней.

по подъездам целоваться вышло из моды.
вообще. целоваться вышло из моды.
вот переспать да.
это уже не любовь,
это уже не отношения,
это просто, говоря языком культурным,
половое сношение.

поэтому самым интимным интимом
для меня остаётся обнять.
допить за нею холодный чай
и просто обнявшись спать.

Вот был город как город, а стал затопленный батискаф,
Словно все тебя бросили, так и не разыскав,
Пожила, а теперь висишь как пустой рукав
У калеки-мальчика в переходе.

мои руки полны пустотой и бледна моя кожа
мой дом окутан тишиной.я не могу так больше
я не вижу как то что мне дорого покрывается пылью
в это время я думаю как воспеть запах полыни
как мне выйти из этой пустыни?
спаси меня

я хотела узнать сколько я могу быть одна
оказалось так долго.как-будто всегда
я хотела узнать сколько во мне человека
оказалось так много.что вовсе нету
скажи, как переплыть эту реку?
как пережить эту зиму?
спаси меня

в телефонной будке никто не снимает трубку
я люблю этот холод и я люблю эту кухню
они молчали долго.теперь между нами война
мне не нужно слово.вот вам моя рука
какие мне еще провожать облака?
спаси меня

не придумали еще слова,
объясняющего те чувства,
когда вроде ничего не произошло
и нет причин для паники,
но внутри что-то не так,
как вчера, или в прошлый вторник.
просто понимаешь, что жизнь не будет прежней.
будут не смешными старые шутки
будешь слушать другую музыку
читать другие книги

все к зиме клонится.
холодеет. циклонится.
эти дни от которых бессонница
эти ночи, от которых на ногах
пальцы начинают сжиматься.
и хочется обниматься.
будто ты плюшевый мишка

В шестнадцать лет жизнь казалась намного проще. Только закончил школу, только экзамен сдал и отмучился на выпускном, где весь вечер не самая симпатичная одноклассница признавалась в любви, сбежал под самый конец и брел через весь город с перекошенной лентой на груди, еще дождь пошел к утру, а на телефоне куча пропущенных звонков. Можно было взять велосипед и кататься ночью, а если осталось немного денег, то и на дачу уехать, тайком стащив ключи, никого не предупреждая. В шестнадцать лет можно было целыми неделями не появляться в школе и в итоге выбрать университет наобум, главное, до него можно быстро добраться, ребята в группе вроде неплохие, специальность - пусть не та, о которой мечтал, но это абсолютно не важно. В душных барах, где выступали неизвестные тогда группы, меня, шестнадцатилетнего, никто не трогал, я брал большой стакан пива и стоял у входа, а иногда и у сцены, дважды я спал в парке только потому, что не хотел домой. Мы приходили к тебе, уставшие, пили на кухне чай и я сушил куртку в ванной, здоровались с родителями и долго смеялись над ними, над их чванливостью и серьезностью. Закрыв комнату на ключ, бездумно трахались, я закрывал тебе рот рукой, ведь в соседней комнате родители, твои родители, спустя двадцать минут я уже спускался по грязной лестнице подъезда и спешил домой. Подростковая любовь и дешевые сигареты с коньяком на крыше дома в три часа ночи, сколько раз я был на той крыше и сколько раз я там был не с тобой? Сидеть в парке несколько часов и просто разговаривать, ведь на кино не хватало денег. Можно было пить всю ночь на прокуренной квартире у друзей, а ближе к полудню, так и не спавши, ехать уже на другой конец города, к другим друзьям. И по лужам бежать в летних кедах, прикрывая рукой последнюю сигарету, бежать изо всех сил, ведь до закрытия метро осталось несколько минут, а взрослая жизнь так и норовит наступить на пятки.

И я как-то умер. Я просто видел эти глаза, наполненные счастьем. И я знал, что это счастье подарил не я. Это состояние, когда я мог любимому человеку подарить всё, но так ничего и не подарил. Когда я мог заставить её улыбнутся в пасмурный день или нарисовать картину на испорченном холсте, но я ничего не делал..

Дело, конечно, не в осени. И не в чертах лица,
меняющихся, как у зверя, бегущего на ловца,
но в ощущении кисточки, оставшейся от картины,
лишенной конца, начала, рамы и середины.
Не говоря — музея, не говоря — гвоздя.
И поезд вдали по равнине бежит, свистя,
хотя, вглядевшись как следует, ты не заметишь дыма.
Но с точки зренья ландшафта, движенье необходимо.