Be the ocean

восемь лет назад мы шли той же дорогой, и все, лестницы ли, дома ли, -
было о красоте, о горечи, о необратимости, о финале;
каждый раз мы прощались так, будто бы друг другу пережимали
колотую рану в груди

и пройдёт пять лет, ты войдёшь в свой зенит едва.
голос тот же, но петь вот как-то уже не тянет.
у тебя ротвейлер и муж-нефтяник.
у него – бодрящаяся вдова.
тебе нужно плитки под старину и всю кухню в тон.
разговор было завязался на эту тему, но скоро замер. “
у вас есть какой-нибудь там дизайнер?”
и приедет, понятно, он.
ну ты посидишь перед ним, покуришь, как мел, бела.
та же харизма, хриплость и бронебойность.
он нарисует тебе макет и предложит бонус,
скажет: “ну ты красавица”.
Бог берет на слабо нас.
никаких больше игр в разбойников и разбойниц.
ну, проводишь до лифта.
ну, до подъезда.
ну, до угла.
у нефтяника кухня, в общем, так и останется, как была.

я под качаюсь к лету, ты похудеешь в зиму
мы будем самыми, самыми. самыми
красивыми грешниками в мире
впивайся когтями в спину мне
и разрывай под Dramm'u Do re mi
ну дожили до невозможности
расстаться на минуту лишь

двадцать первый стишок про Дзе, цокнет литературовед.
он опять что-то учудил, этот парень, да?
расстегнул пальто, бросил сумку, сказал: “Привет,
я опять тот самый, кого ты будешь любить всегда”?

я хотела как лучше, правда: надумать наших
общих шуток, кусать капризно тебя за палец
оставлять у твоей кровати следы от чашек
улыбаться, не вылезать из твоих рубашек
но мы как-то разбились.
выронились.
распались.

будем крепко дружить, как взрослые, наяву.
обсуждать дураков, погоду, еду и насморк.
и по солнечным дням гулять, чтобы по ненастным
вслух у огня читать за главой главу.
только, пожалуйста, не оставайся насмерть,
если я вдруг когда-нибудь позову.

ты смеешься как заговорщик, ты любишь пробовать власть, грубя
ты умеешь быть легким, как пух в луче, на любом пределе
всё они знали – и снова недоглядели
я чумное кладбище. мне хватило и до тебя.
я могу рыдать негашеной известью две недели.

пристрели меня, если я расскажу тебе, что ты тоже один из них –
кость, что ломают дробно для долгой пытки
шаткий молочный зуб на суровой нитке
крепкие напитки, гудки, чудовищные убытки
черная немочь, плохая новость, чужой жених

в трубке грохот дороги, смех,
«я соскучился», Бьорк, метель.
я немного умнее тех,
с кем он делит свою постель.

крикни важное, и они налетят гурьбой:
" Да ну кто ты, дыра в системе, программный сбой
ты вообще ничего не доказываешь собой. "
и сиди после них в ветровочке голубой
с рассеченной своей губой.

что ж,
мой "ни на кого не похож",
дырявый мой,
ржавый, грязный,

целуй меня
только страстно

бросай меня
только в дрожь

мало ли кто умеет метать и рвать, складывать в обоймы слова,
да играть какие-то там спектакли
но когда приходит, ложится в твою кровать, то становится жив едва

Я поняла одно: меня нельзя судить или дисквалифицировать. Только я сама себе судья. Я не могу ссылаться на прошлое и твердить, что виноваты судьи, родители, тренер. За всё отвечаем только мы. Это всё и есть настоящая реальность.

(Бунтарка)

никого в списке, мама
одни пропуски
никакой речи, мама
кроме горечи
из-под ботинок мама зияют пропасти
из-под ладоней уходят поручни

да, я вижу, что ей написано на роду, что стройна она как лоза, что и омут в ней, и приют.
ни дурного словца, ни в трезвости, ни в бреду, я ведь даже за, я не идиот, на таких клюют.
так какого ты черта в первом сидишь ряду, наблюдаешь во все глаза, как во мне тут демоны вопиют.