Я жизнь люблю и умереть боюсь
Взглянули бы как я под током бьюсь
И гнусь как язвь в руках у рыболова,
Когда я перевоплощаюсь в слово…
А если я не прав, тогда скажи на что же
Мне тишина травы и дружба роз моих
И стрелы птичьих крыл и треск ручьев, похожий
На объяснения в любви глухонемых.
Ты повторяешь чужие слова. Крадешь у безумцев то, что не в силах понять сама. Я лишь даю тебе ориентир, указываю точку на карте, до которой ты должна добраться сама. Но для этого тебе нужно почувствовать пульс, если ты сумеешь, он будет вести тебя во мраке. Твоя задача- следовать за эхом, которое некогда было голосом, дающим тебе ориентир. Собрать себя по крупице. Если ты теряешь ориентир, то теряешь все. Каждый день ищи себя. Ищи себя в том, что вызывает отклик в твоей душе, вызывает дрожь и содрогание. Складывай себя подобно пазлу. Не прекращай поисков. Собери себя. Мой тонкогубый кормчий шепнул мне на ухо всего лишь одно слово, но я слышу его пульсацию каждый день.
ЛЮБЛЮ
Все меняется или не меняется ничего. Все те же бесстрастные лица- пустые глазницы. Я словно в морге. Полумертвая среди полуживых, беспокойная среди покойников. Выходит, Федор Михайлович, вы были правы. И жизнь есть не что иное, как боль и страх. Но ответьте мне, как же жить с этим ощущением обреченности и безысходности? Я совсем не знаю, у кого мне просить совета и кому рассказать о том, что так тревожит и гнетет. А знаете, все-таки очень хорошо, что вы не видите нынешнего порядка вещей. Ведь здесь совсем нет нравственности. Все погрязло во лжи и притворстве. Вы были бы расстроены до крайности, возможно, даже разозлились бы. Я вот тоже расстроена, но только на злость у меня совсем не осталось сил.
Извини, прости. Хотя как извинить настроение скверное?
Мы не виделись 3 месяца и если ты не приедешь,
Я повешусь. Наверное…
Знаешь, Женя, без него я задыхаюсь.
Без него все бесcмысленно и пусто.
Ты поймешь меня, ведь тоже знаешь,
Каковы на вкус, как липкие конфеты,
Облизанные и выброшенные чувства.
Выплюнутые на ветер. Пишу на рассвете я,
Междометия в голове. Ни тебе, ни мне.
Не вдохнуть, не выдохнуть, не сбежать никуда,
Ни пешком уйти. Нет конца пути.
В этой тьме беспросветной не видно ни зги.
Нам по этой тропе можно вместе идти.
Обливаясь слезами и рифмами чистыми.
Словно жены за декабристами.
Но к тому ли сводится смысл моей земной жизни, чтобы прожить ее, превозмогая страсть к развоплощению, прожить через силу – в частности, через силу земного тяготения?.. Вынужденно мирясь с взрослением котят, старением себя, с тем, что время отнимает у меня всех, кого я люблю?.. Восставая против власти времени, человек восстает против собственной среды обитания. С этого момента он – атипичная клетка, а все, что он предпринимает - аутоиммунная деятельность, стихийный бунт, отторжение действительности.
А ты знаешь, совсем не весело без тебя с ума сходить утром, днем и вечером. А ты знаешь, как ноет запястье, когда имя твое плывет, стекая деепричастием. А ты знаешь, как твои глаза разменивать? Светло-голубые на темно-карие? И себя терять. А ты знаешь…? 6 букв на 6 букв и как минимум, в его имени ни одной буквы твоего имени.
Наверное… Я не спала сегодня всю ночь.
Перекрестки распятые венами,
Словно мертвый Ницше точь – в- точь.
И слепыми глазами тычутся
Незнакомые мне в воротник.
Что-то шепчут, ластятся и хнычутся
И проносится фурии лик.
Замогильные, чем вам обязана?
Вы ко мне? Вы за мной? Погостить?
А я липким туманом обвязана
Стихотворным. В него не впустить,
Не сломать эту дверь в одиночество,
Не сорвать вам забвенья печать.
Не спою я вам песни – пророчества
До пришествия велено ждать.
Я ему одному пропою её,
Песню ветра в листве тополей.
Я ему докажу правоту свою
В лихорадке молитвы своей.
Что вы кружите, в Лете утопшие?
Чем пугаете нищих толпу?
Прекратить хороводы, усопшие!
Приглядитесь, всевышнего жду.
С ним продолжу начатое шествие,
С ним высокую ноту возьму
Замогильные, полно мерещиться!
Я не вас, я всевышнего жду.
Ветер воет, под шарф забирается,
В хороводе кружа мертвецов.
Некрещеных столпы поднимаются,
Разрывателей бренных оков.
Вот он! Пробил! Вот час покаяния!
В нетерпенье застыла Земля.
Недосуг, у него расписание.
Прошипела петлёю змея.
А на детской площадке распятые
Призраки Ницше стоят,
Их заветом качели дощатые
Замогильным приветом визжат!
Я уже не понимаю, в чем суть вещей
Происходящее мне видится скандалом головокружительным.
Я уже не знаю, чья я и ты чей, но ты…Ты настоящее искусство.
Ты остаешься обольстительным.
А зачем она мне? Эта суть допотопная?
«Во тьму филологии влазьте».
Страница последняя, как птица перелетная.
Демонологии низшей разинутые пасти.
Vulgus existimat mortuorum animas circum tumulos et corporum suorum reliquias errare.
В полутора метрах над землей и так далеко от того места, от моей Каталонии, где вчера вечером, у мыса, мне назначил свидание Антонио. АНТОНИО…Я понимаю. Я сама за то, чтобы ломать стены, но только мои с тобой свидания там совсем некстати. Там, в том, времени, в котором я просыпаюсь. Ты вкладываешь в мои уста слова Бога, а здесь он никому не нужен. Так же как ты, я. Ты мне шепчешь, Антонио, что нужно попасть под трамвай, но здесь на них никто не ездит. А между тем мне так тяжело болеть твоей болезнью, нести твои идеи, входить в твой храм в белом…Скажи мне, Гауди, зачем сейчас проносят мертвеца? С первыми лучами все превращается в свет. Я все понимаю.
Распахнулось пальто, словно не
было пуговиц.
Ну скажи, разве так обнимают
друзья?
Вот дыхание наше с тобой
перепуталось…
Нет! Прости, мой хороший… Не
надо. Нельзя.
Мы не виделись — верно.
Соскучились — правильно.
Губы близко совсем… Поцелуем
грозят…
Перепутались волосы, сбилось
дыхание…
Отпусти, мой хороший! Не надо.
Нельзя.
Ты готов запустить в меня фразой
отточенной.
Отстранился чуть-чуть, нежно
взглядом скользя.
Нет! Молчи! Если скажешь — всё
будет испорчено.
Мы друзья, мой хороший. Не надо.
Нельзя.
Друг-мужчина, друг-женщина —
зыбки понятия.
Тут нельзя отступить на три слова
назад.
Как опасны бывают такие
объятия…
Мы друзья, мой хороший… Нам
правда нельзя…
…Все вокруг свидетельствует о том, что люди сильные (не важно, мужского или женского пола) не только не вступают в брак с еще более сильными, но даже не отдают им предпочтение, когда подбирают себе друзей. Когда один лев встречает другого, у которого еще более громкий рык, он относит его к разряду зануд. Мужчина или женщина, которые чувствуют в себе силы на двоих, ищут в партнере чего угодно, только не силы. Обратное положение вещей тоже верно. Люди слабые любят вступать в брак с сильными, лишь бы те не очень их пугали и. таким образом, часто совершают ошибку, которую метафорически мы определяем как «орешек не по зубам». Они хотят слишком многого в обмен на слишком малое, и когда сделка становится неравноценной до бессмысленности, союз распадается: слабейшего партнера либо отвергают, либо волочат за собой как тяжелый крест, что еще хуже. В таких нелегких обстоятельствах оказываются люди не просто слабые, но к тому же еще глупые или тупые.
Бернард Шоу «Пигмалион»
Хиггинс: Я знаю, что как только я позволяю женщине сблизиться со мной, так она сейчас же начинает ревновать, придираться, шпионить и вообще отравлять мне существование. И я знаю, что как только я позволяю себе сблизиться с женщиной, я становлюсь эгоистом и тираном. Женщины все переворачивают вверх дном. Попробуйте впустить женщину в свою жизнь, и вы сейчас же увидите, что ей нужно одно, а вам совершенно другое.
Пикеринг: Что же, например?
Хиггинс: А черт знает что! Вероятно, все дело в том, что женщина хоет жить своей жизнью, а мужчина - своей; и каждый старается свести другого с правильного пути. Один тянет на север, другой на юг; а в результате обоим приходиться сворачивать на восток, хотя оба не переносят восточного ветра. Вот почему я твердо решил остаться холостяком и едва ли переменю когда-нибудь свое решение.
Мы с тобою так верили в связь бытия, но теперь оглянулся я, и удивительно, до чего ты мне кажешься, юность моя, по цветам не моей, по чертам недействительной. Если вдуматься, это как дымка волны между мной и тобой, между мелью и тонущим; или вижу столбы и тебя со спины, как ты прямо в закат на своем полугоночном. Ты давно уж не я, ты набросок, герой всякой первой главы, а как долго нам верилось в непрерывность пути от ложбины сырой до нагорного вереска. 1938, Париж
Такой зеленый, серый, то есть весь заштрихованный дождем, и липовое, столь густое, что я перенести — уйдем! Уйдем и этот сад оставим и дождь, кипящий на тропах между тяжелыми цветами, целующими липкий прах. Уйдем, уйдем, пока не поздно, скорее, под плащом, домой, пока еще ты не опознан, безумный мой, безумный мой! Держусь, молчу. Но с годом каждым, под гомон птиц и шум ветвей, разлука та обидней кажется, обида кажется глупей. И все страшней, что опрометчиво проговорюсь и перебью теченье тихой, трудной речи, давно проникшей в жизнь мою. Над краснощекими рабами лазурь как лаковая вся, с накачанными облаками, едва заметными толчками передвигающимися. Ужель нельзя там притулиться и нет там темного угла, где темнота могла бы слиться с иероглифами крыла? Так бабочка не шевелится пластом на плесени ствола. Какой закат! И завтра снова, и долго-долго быть жаре, что безошибочно основано на тишине и мошкаре. В луче вечернем повисая, она толчется без конца, как бы игрушка золотая в руках немого продавца. Как я люблю тебя. Есть в этом вечернем воздухе порой лазейки для души, просветы в тончайшей ткани мировой. Лучи проходят меж стволами. Как я люблю тебя! Лучи проходят меж стволами, пламенем ложатся на стволы. Молчи. Замри под веткою расцветшей, вдохни, какое разлилось — зажмурься, уменьшись и в вечное пройди украдкою насквозь. 17 апреля 1934 Берлин
1957
Самые популярные посты