et si tu n'existais pas

Джош : Если бы ты могла есть только одну вещь всю оставшеюся жизнь, то чтобы это было.

Дженнифер: Я только знаю тот факт, что ты можешь выжить только с красной фасолью и рисом.

Джош: Именно эти две вещи. Именно красная фасоль и рис.

Дженнифер: Не объеденяй эти два слова вместе очень быстро.

Изабелль: Я всегда умираю в моих фильмах. Вы знаете, что говорят 'Yolo'. Живешь только один раз. Это не относиться ко мне больше.

Сзади, вцепившись в меня, как клещами, своими тонкими ручонками, исступленно кричит Прим: - Нет, Китнисс! Нет! Не ходи! - Прим, пусти! - грубо приказываю я, потому что сама боюсь не выдержать и расплакаться. Когда вечером Жатву будут повторять по телевизору, все увидят мои слезы и решат, что я легкая мишень, слабачка. Нет уж, дудки! Никому не хочу доставлять такого удовольствия. - Пусти! Кто-то оттаскивает Прим от меня, я оборачиваюсь и вижу, как она брыкается на руках у Гейла. - Давай, Кискисс, иди, - говорит он напряженным от волнения голосом и уносит Прим к маме. Я стискиваю зубы и поднимаюсь на сцену. - Браво! Вот он, дух Игр! - ликует Эффи, довольная, что и в ее дистрикте случилось наконец что-то достойное. - Как тебя зовут? Я с трудом сглатываю комок в горле и произношу: - Китнисс Эвердин. - Держу пари, это твоя сестра. Не дадим ей увести славу у тебя из-под носа, верно? Давайте все вместе поприветствуем нового трибута! - заливается Эффи. К великой чести жителей Дистрикта-12, ни один из них не зааплодировал. Даже те, кто принимал ставки, кому давно на всех наплевать. Многие, наверно, знают меня по рынку, или знали моего отца, а кто-то встречал Прим и не мог не проникнуться к ней симпатией. Я стою ни жива, ни мертва, пока многотысячная толпа застывает в единственно доступном нам акте своеволия - молчании. Молчании, которое лучше всяких слов говорит: мы не согласны, мы не на вашей стороне, это несправедливо.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

Крыша не освещена, но, едва ступив босыми ногами на плитки, я вижу его силуэт, черный на фоне огней, ночи напролет освещающих Капитолий. Внизу, на улицах, празднуют: раздаются музыка и пение, автомобильные гудки - ничего этого я не слышала за толстыми оконными стеклами у себя в комнате. Я могла бы улизнуть незамеченной: за таким шумом он бы ничего не услышал. Ночной воздух так сладок, что я даже думать не хочу о том, чтобы возвратиться в душную клетку комнаты. Да и какая разница, поговорим мы или нет? Я неслышно переступаю ногами по плиткам, останавливаюсь в двух шагах позади Пита и говорю: - Тебе следовало бы поспать. Пит вздрагивает, но не оборачивается. Я вижу, как он слегка качает головой: - Не хочу пропустить праздник. В конце концов, он в нашу честь. Я встаю рядом с ним и опираюсь на ограждение. Широкие улицы забиты танцующими людьми. Сощурившись, я пытаюсь разглядеть их получше. - У них маскарад? - Кто их знает? Они так одеваются, будто всегда маскарад, - отвечает Пит. - Что, тоже не спится?

— Да, лезут разные мысли в голову. - О семье. - Нет, - сознаюсь я немного виновато. - Не могу думать ни о чем, кроме завтрашнего дня. Глупо, конечно. В уличном свете я вижу его лицо, и как неловко он держит перебинтованные руки. - Мне жаль, что так вышло. С руками. - Не важно, Китнисс, - отвечает он. - Так или иначе, долго я не продержусь. - Нельзя так себя настраивать. - Почему? Это правда. Все, на что я надеюсь, это не опозориться и… - Он колеблется. - И что? - Не могу точно выразить. Я… хочу умереть самим собой. Понятно? Я качаю головой. Кем еще он может умереть? - Я не хочу, чтобы меня сломали. Превратили в чудовище, которым я никогда не был. Я закусываю губы, чувствуя себя приниженной. Пока я беспокоюсь о деревьях, Пит задумывается о том, как сохранить себя, чистоту своего «я» - Ты хочешь сказать, что не станешь убивать? - спрашиваю я. - Стану. Когда придет время, я буду убивать, как любой другой. Я не смогу уйти без боя. Я только… хочу как-то показать Капитолию, что не принадлежу ему. Что я больше чем пешка в его Играх. - Ты не больше, - возражаю я. - Как и все остальные. В этом суть Игр.

— Ладно, пусть так. Но внутри них ты - это ты, а я - это я, - не унимается он. - Ты понимаешь? - Немного. Только… не обижайся, Пит, кому до этого есть дело? - Мне. Что еще в моей власти? О чем еще я могу позаботиться в такой ситуации?! - сердится Пит. Я отступаю на шаг. - О том, что сказал Хеймитч. Чтобы выжить. Пит улыбается, печально и насмешливо: - Хорошо. Спасибо за совет, солнышко. Это покровительственное обращение, заимствованное у Хеймитча, словно пощечина. - Что ж, хочешь провести последние часы жизни за размышлениями, как бы поблагороднее умереть на арене, - это твой выбор. Я собираюсь прожить свою жизнь в Дистрикте-12! - Меня бы не удивило, если бы тебе это удалось, - отвечает Пит. - Передавай привет моей матери, когда вернешься, хорошо? - Заметано.. Я разворачиваюсь и ухожу. Остаток ночи я провожу в полудреме, представляя, как язвительно буду разговаривать завтра утром с Питом Мелларком. Посмотрим, каким благородным он окажется, когда посмотрит в глаза смерти. Возможно, станет одним из тех полулюдей, которые, убив соперника, съедают его сердце. На арене нет ни правил, ни ограничений, но поскольку каннибализм непривлекателен для капитолийской аудитории, его пресекают.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

— Ты совсем не умеешь хитрить, Китнисс. Не знаю, как тебе удалось до сих пор выжить. - Пит начинает меня передразнивать: «Я знала, что коза для нас настоящая находка. Жар немного спал. Конечно, не пойду». Никогда не берись играть в карты на деньги. Проиграешься в пух. Во мне вспыхивает злость. - Вот как! Что ж, я пойду. И ты меня не остановишь. - Я пойду за тобой. Сколько смогу. До Рога изобилия не дотяну, но буду орать твое имя, пока кто-нибудь не придет и не прикончит меня. - Ты с этой ногой и десяти шагов не сделаешь. - Тогда буду ползти. Если идешь ты, я иду тоже. Пит упрям, и, пожалуй, у него еще хватит сил на то, чтобы потащиться за мной в лес. Даже если его не найдет никто из трибутов, то разорвут хищники. Может, завалить вход камнями? Он будет пытаться их убрать, и кто знает, чем для него обернется такое напряжение. - И что прикажешь мне делать? Сидеть и смотреть, как ты умираешь? - говорю я. Пит должен понимать, что это не выход. Зрители возненавидят меня. Да я сама возненавижу себя. - Я не умру. Обещаю. Если ты обещаешь не ходить. Мы кружимся на одном месте. Я знаю, что не переспорю его, и больше не пытаюсь. Делаю вид, будто неохотно уступаю. - Тогда дай слово во всем мне подчиняться. Пить воду, будить меня, когда я скажу, и съешь весь суп, каким бы противным он ни был! - рявкаю я. - Даю слово. Суп готов? - Сейчас принесу. Воздух заметно попрохладнел, хотя солнце еще высоко. Да, без распорядителей тут явно не обошлось. Не удивлюсь, если какой-нибудь трибут крайне нуждается в теплом одеяле.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

Я смотрю на профи, которые выделываются, как могут, явно стараясь всех запугать. Потом на их соперников - тощих и неумелых, впервые берущих в руки нож или топор. - Может, займемся узлами? - предлагаю я. - Давай, - соглашается Пит. Мы идем в пустующую секцию; инструктор рад, что у него появились ученики: вязание узлов, похоже, не пользуется особой популярностью при подготовке к Голодным играм. Узнав, что я кое-что понимаю в силках, он показывает нам простую, но эффективную петлю-ловушку, вздергивающую незадачливого противника за ногу вверх. Мы сосредотачиваемся на одном этом искусстве, и за час оба в совершенстве его осваиваем. Затем переходим в секцию маскировки. Пит с нескрываемым удовольствием размазывает по своей бледной коже различные комбинации грязи, глины и раздавленных ягод, составляя сложные рисунки вьющихся стеблей и листьев. Инструктор приходит в восторг.

— Я ведь имел дело с пирогами, - объясняет Пит. - С пирогами?- удивляюсь я, отвлекаясь от наблюдения за парнем из Дистрикта-2, всаживающим копье в сердце манекена с расстояния в пятнадцать ярдов. - Какими пирогами? - Глазированными, для праздников. Теперь до меня дошло, о чем он говорит, - о пирогах на витрине пекарни, разрисованных всякими финтифлюшками и цветами. Для дней рождения и Нового года. Когда мы бывали на площади, Прим всегда тащила меня туда полюбоваться. Хотя у нас никогда не было на них денег, я соглашалась - в Дистрикте-12 так мало красивого. Я внимательно рассматриваю узор на руке Пита. Затейливо чередующиеся светлые и темные пятна напоминают игру солнечных лучей, пронизывающих листву деревьев в лесу.

Но где ее мог видеть Пит? Вряд ли он когда-то выходил за ограждение. Неужели ему хватило косматой старой яблони у них на заднем дворе? Почему-то все это - умение Пита, похвала специалиста по маскировке, воспоминание о недосягаемых пирогах - возбуждает во мне злость. - Очень мило. Жаль, у тебя не будет возможности заглазировать кого-нибудь до смерти, - язвительно замечаю я. - Очень мило. Жаль, у тебя не будет возможности заглазировать кого-нибудь до смерти, - язвительно замечаю я. - Не задавайся. Никто не знает, что там будет на арене. Вдруг - огромный пи… - Ты не собираешься идти дальше? - обрываю я его. Следующие три дня мы так и ходим, не торопясь, от секции к секции, учась некоторым полезным вещам: от разведения огня и метания ножей до постройки шалаша.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

Я смотрю ему вслед, избегая взгляда Пита. - О чем это он? - спрашивает он. - У нас были проблемы. Капитолию не понравился наш трюк с ягодами, - выкладываю я. - Что? Что ты имеешь в виду? - Это посчитали слишком большим своеволием. Хеймитч подсказывал мне, как вести себя, чтобы не было хуже. - Подсказывал? Почему только тебе? - Он знал, что ты умный и сам во всем разберешься. - Я даже не знал, что было нужно в чем-то разбираться. Если Хеймитч подсказывал тебе сейчас… значит, на арене тоже. Вы с ним сговорились. - Нет, что ты. Я же не могла общаться с Хеймитчем на арене, - лепечу я. - Нет, что ты. Я же не могла общаться с Хеймитчем на арене, - лепечу я. - Ты знала, чего он от тебя ждет, верно? - Я молча кусаю губы. - Да? - Пит бросает мою руку, и я делаю шаг, словно потеряв равновесие. - Все было только ради Игр. Все, что ты делала.

— Не все, - говорю я, крепко сжимая в руке букетик цветов. - Не все? А сколько? Нет, неважно. Вопрос в том: останется ли что-то, когда мы вернемся домой? - Я не знаю. Я совсем запуталась, и чем ближе мы подъезжаем, тем хуже, - говорю я. Пит ждет, что я скажу что-то еще, ждет объяснений, а у меня их нет. - Ну, когда разберешься, дай знать. - Его голос пронизан болью. Мой слух восстановился лучше некуда: несмотря на шум локомотива, я ясно слышу каждый шаг Пита, идущего назад к поезду. Возвращаюсь в вагон и я, но Пит уже скрылся в своем купе. На следующее утро мы тоже не встречаемся. Он выходит, только когда поезд подъезжает к Дистрикту-12, и холодно кивает в знак приветствия. Мне хочется сказать ему, что это нечестно. Что нельзя требовать от меня невозможного. Мы ведь совсем разные. На арене я поступала так, как было нужно, чтобы выжить, выжить нам обоим. И я не могу ничего объяснить про Гейла, потому что сама еще не понимаю.

Зачем вообще со мной связываться: я никогда не выйду замуж, и Пит все равно возненавидит меня, не сейчас, так потом. Не имеет значения, какие чувства я испытываю, я не могу себе позволить завести семью и детей. И сможет ли он? После всего, через что мы прошли? Еще мне хочется сказать, как сильно мне не хватает его уже сейчас. Но это было бы нечестно с моей стороны. Так мы стоим и молча смотрим, как на нас надвигается маленькая закопченная станция. На платформе столько камер, что яблоку упасть негде. Наше возвращение станет еще одним шоу. Краем глаза я замечаю, что Пит протягивает мне руку. Я неуверенно поворачиваюсь к нему. - Еще разок? Для публики? Его голос не злой, он бесцветный, а это еще хуже. Я уже теряю своего мальчика с хлебом. Я беру его руку, и мы идем к выходу, навстречу камерам. Я очень крепко держу Пита и боюсь того момента, когда мне придется его отпустить.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

Тут я впервые увидела, как Гейл улыбается. Его лицо сразу преобразилось: из угрожающего оно стало приветливым. С ним даже захотелось подружиться. Тем не менее прошел не один месяц, прежде чем я улыбнулась ему в ответ. Мы поговорили об охоте. Я сказала Гейлу, что, возможно, достану ему лук, если он даст мне кое-что взамен. Не еду. Я хотела знаний. Хотела научиться ставить такие ловушки, чтобы каждый день пояс был обвешан жирными кроликами. Гейл ответил, что звучит заманчиво, но нужно подумать. Со временем, сначала неохотно и с опаской, мы начали делиться друг с другом умениями, оружием, своими тайными местами; где росли дикие сливы или водились индейки. Гейл научил меня делать силки и ловить рыбу. Я показала ему съедобные растения и в конце концов отдала один из своих драгоценных луков. Пришел день, когда мы без лишних слов поняли, что стали командой. Делили трудности и делились добычей, чтобы ни его, ни моя семья не голодали. Гейлом я чувствовала себя в безопасности, чего мне так не хватало после смерти отца. Теперь я не была такой одинокой в многочасовых блужданиях по лесу. И охотиться стало легче. Не нужно постоянно оглядываться назад, когда кто-то прикрывает тебя с тыла.

Гейл значил для меня намного больше, чем просто напарник на охоте. Я ему доверяла как никому другому, могла высказать все те мысли, что тщательно скрывала внутри дистрикта. И он отвечал мне тем же. В лесу, рядом с Гейлом, я иногда бывала счастлива. Я считаю его другом, но «друг» слишком слабо сказано для того, чтобы выразить, чем он стал мне в последний год. Мое сердце сжимается от тоски. Если бы он был здесь! Нет, конечно, я не хочу этого на самом деле. Не хочу, чтобы он оказался на арене и погиб. Просто… просто я очень скучаю. И мне жутко одиноко. Что чувствует он? Скучает ли? Наверно. Я вспоминаю число «одиннадцать», вспыхнувшее под моим именем вчера вечером, и точно знаю, как бы это прокомментировал Гейл. «Тебе есть над чем поработать!» — сказал бы он с улыбкой, и теперь я бы без колебаний улыбнулась ему ответ. Насколько мне легко с Гейлом, настолько трудно с Питом. Трудно даже притворяться друзьями. Я постоянно задаюсь вопросом, зачем он что-то сделал или сказал. Хотя как тут можно сравнивать? С Гейлом мы сошлись потому, что так было легче выжить нам обоим. С Питом все иначе: выживание одного значит смерть другого. И никуда от этого не деться.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

В лесу меня ждет единственный человек, с кем я могу быть сама собой. Гейл. И сейчас, когда я карабкаюсь по холмам к нашему месту - скалистому уступу высоко над долиной, скрытому от чужих глаз густым кустарником, у меня будто груз сваливается с плеч, и шаги становятся быстрее. Я замечаю Гейла издали и невольно начинаю улыбаться. Гейл говорит, что улыбаюсь я только в лесу. - Привет, Кискисс, - кричит он. На самом деле мое имя Китнисс, но в первый раз, когда мы знакомились, я его едва прошептала, и ему послышалось «Кискисс». А потом еще ко мне какая-то глупая рысь привязалась, думала, ей что-нибудь перепадет от моей добычи. Вот все и подхватили это прозвище. Рысь в конце концов пришлось убить - всю дичь распугивала. Даже жалко, с рысью как-то веселее было. Шкуру я продала, и неплохо. - Гляди, что я подстрелил. Гейл держит в руках буханку хлеба, из которой торчит стрела. Я смеюсь. Хлеб настоящий, из пекарни, совсем не похож на те плоские, липкие буханки, что мы печем из пайкового зерна. Я беру хлеб, вытаскиваю стрелу и с наслаждением нюхаю. Рот сразу набирается слюной. Такой хлеб бывает только по особым праздникам. - М-м… еще теплый, - восхищаюсь я. Гейл, наверно, еще на рассвете сбегал в пекарню, чтоб его выторговать. - Сколько отдал? - Всего одну белку. Старик сегодня что-то больно добрый. Даже удачи пожелал. - В такой день мы все чувствуем близость друг друга, верно? - говорю я и даже не закатываю при этом глаза. - Прим оставила нам сыра. - Я достаю из кармана сверток.

Гейл радуется еще больше. - Спасибо ей. Да у нас настоящий пир. - Он вдруг начинает говорить с капитолийским акцентом и пародировать Эффи Бряк - неукротимо бодрую даму, каждый год приезжающую объявить имена к очередной Жатве. - Чуть не забыла! Поздравляю с Голодными играми. - Гейл срывает несколько ягодин с окружающего нас ежевичника. - И пусть удача… Он подбрасывает ягоду, и когда она, описав высокую дугу, летит в мою сторону, я ловлю ее ртом и, прокусив нежную кожицу, ощущаю взрыв терпкой сладости на языке. -…всегда будет на вашей стороне! - заканчиваю я с тем же энтузиазмом. Нам не остается ничего другого, как шутить. Иначе можно сойти с ума от страха. К тому же, капитолийский выговор такой жеманный - что ни скажи, все смешно выходит. Я смотрю, как Гейл вытаскивает нож и нарезает хлеб. Гейл вполне мог бы сойти за моего брата. Прямые черные волосы, смуглая кожа, даже глаза, как у меня - серые. Однако мы не родственники, во всяком случае не близкие. Большинство семейств, работающих на шахтах, похожи друг на друга. Потому-то моя мама и Прим со своими светлыми волосами и голубыми глазами всегда смотрелись здесь чужаками. Чужаки они и есть. Родители мамы принадлежали к маленькому клану аптекарей, обслуживающему чиновников, миротворцев и пару-тройку клиентов из Шлака, и жили в другом, более престижном районе Дистрикта-12. Доктора мало кому по карману, так что лечимся мы у аптекарей. Мой будущий отец собирал в лесах целебные травы и продавал в аптеку. Там они с мамой и познакомились. Мама, видно, здорово его любила, раз согласилась променять родной дом на Шлак. Я пытаюсь вспомнить что-то из их совместной жизни, а перед глазами лишь бледная женщина с непроницаемым лицом, которая сидит и смотрит, как ее дети превращаются в вяленую рыбу. Я пытаюсь простить ее, ради отца. По правде говоря, я не из тех, кто легко прощает.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

Хеймитч берет со стола бутылку и уходит. Как только закрывается дверь, становится темно. Внутри вагона еще можно что-то разглядеть, кое-где горит подсветка, а за окнами словно опять наступила ночь. Мы, должно быть, въехали в туннель сквозь горы, отделяющие столицу от дистриктов. С востока в Капитолий почти невозможно проникнуть иначе, как через туннели. Это его географическое преимущество и есть главная причина того, почему дистрикты проиграли войну, а значит, и того, почему теперь я трибут. Воздушным силам Капитолия легче легкого было расстрелять повстанцев, когда те стали карабкаться по горам. Пит Мелларк и я молча стоим на месте, пока поезд мчится сквозь кромешную тьму.

Туннелю, кажется, нет конца, и от мысли, сколько тонн скальной породы отделяет нас сейчас от неба, у меня сжимается сердце. Жутко и противно быть вот так замурованной в камень. На ум приходят шахты и мой отец, оказавшийся запертым внутри них, как в ловушке, без надежды увидеть солнце, навеки погребенный в их мраке. Наконец поезд сбавляет ход, и вагон заливается светом. Как по команде, мы с Питом несемся к окну скорее увидеть то, что до сих пор видели лишь по телевизору - всевластный Капитолий, главный город Панема. Телекамеры ничуть не преувеличивали его великолепия. Скорее наоборот. Разве способно что-то передать такое величие и роскошь? Здания, уходящие в небо и сверкающие всеми цветами радуги.

Блестящие машины, раскатывающие по широким мощеным улицам. Необычно одетые люди с удивительными прическами и раскрашенными лицами, люди, которым никогда не случалось пропускать обеда. Цвета кажутся ненастоящими - не бывает такого чистого розового, такого яркого зеленого, такого светлого желтого, что глазам больно смотреть. Они словно выпущены на фабрике, как те маленькие кругляши леденцов в кондитерском магазинчике в Дистрикте-12, о которых мы даже мечтать не осмеливались, настолько они дорогие. Люди узнают поезд, перевозящий трибутов, и возбужденно тычут в нашу сторону. Я отступаю от окна, меня тошнит от того, как они воодушевляются, предвкушая зрелище нашей смерти. Пит, однако, остается на месте и даже машет рукой и улыбается зевакам до тех пор, пока поезд не заезжает на станцию и не скрывает нас от их глаз. Пит видит, каким взглядом я на него таращусь, и пожимает плечами.

— Кто знает? - говорит он. - Среди них могут быть спонсоры. Надо же, как я в нем ошибалась! Я вспоминаю все действия Пита с момента, как мы вышли на сцену. Дружеское рукопожатие. Его отец с печеньем и обещанием помогать Прим… может, сам Пит его и прислал? Слезы на станции. Вчерашняя забота о Хеймитче и вызывающее поведение сегодня, когда стало ясно, что играть в хорошего мальчика без толку. А теперь еще эти приветственные жесты из окна, желание сразу же понравиться толпе. Все стало на свои места, все - часть одного плана. Пит не считает себя обреченным. Он уже изо всех сил сражается за жизнь. А значит, добрый сын пекаря, подаривший мне хлеб, изо всех сил постарается убить меня.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

— Китнисс, - зовет Пит. Подхожу, поправляю волосы, падающие ему на глаза. -Спасибо, что нашла меня, Китнисс. - Ты бы тоже меня нашел, если бы мог. Лоб Пита пылает. Лекарства совсем не подействовали. Мне вдруг становится страшно, что он умрет. - Послушай. Если я не вернусь… Я прерываю его: - Не говори так. Что я, зря выкачивала весь этот гной? - Нет. Но если вдруг… - Никаких вдруг. Это не обсуждается. - Я кладу пальцы ему на губы. - Но я… Повинуясь внезапному порыву, я наклоняюсь и целую Пита, заставляя его замолчать. Давно пора, кстати. Мы ведь нежно влюбленные. Я никогда раньше не целовала парня и, наверное, должна чувствовать нечто особенное, а я лишь отмечаю, какие неестественно горячие губы у Пита. Отстранившись, я повыше поднимаю край мешка. - Ты не умрешь. Я тебе запрещаю. Ясно? - Ясно, - шепчет он. Выхожу на прохладный вечерний воздух, и к моим ногам тут же опускается парашют. Быстро распутываю узел в надежде на какое-нибудь стоящее лекарство для Пита, но там всего лишь баночка с горячим бульоном. Хеймитч не мог бы выразиться определеннее: один поцелуй - одна баночка бульона. Я почти слышу его злобное ворчание: «Ты влюблена, солнышко. Твой парень умирает. Что ты ведешь себя как вяленая рыба? Что ж, он прав. Если я хочу, чтобы Пит выжил, надо произвести впечатление на зрителей. Несчастные влюбленные отчаянно стремятся вернуться домой вместе! Два сердца бьются в унисон друг другу! Как романтично!

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

Слава богу, хватило ума пристегнуться! Я скатилась с развилины и теперь вишу на ремне лицом вниз, сквозь мешок цепляясь за ствол рукой и ступнями, между которыми еще и рюкзак попал. - Ну давай, женишок, - говорит парень из Второго. - Сходи проверь. Когда Пит разворачивается, чтобы идти, я секунду вижу его, освещенного факелом. Лицо распухшее от синяков, на руке окровавленная повязка. Судя по шаркающему звуку, он прихрамывает. Вот, значит, как! Мне качал головой - не лезь, мол, на рожон, - а сам тем временем думал нырнуть в самое пекло, наплевав на советы Хеймитча. Ладно, это я еще могу понять. Ну, соблазнился, положим. Это еще мелочи. Но связаться со стаей волков, чтобы убивать остальных! Да никому из нашего дистрикта такое и в голову никогда не приходило! Профи - наглые мерзавцы, живодеры, пляшущие под дудку Капитолия и получающие за это куски пожирнее! Их ненавидят везде, кроме их собственных дистриктов. Представляю, что теперь говорят о Пите у нас дома! И он рассусоливал передо мной о высоких материях! Очевидно, благородный мальчик сыграл со мной на крыше еще одну шутку. Что ж, эта - последняя! С нетерпением буду ждать его портрета на ночном небе. Если сама раньше не убью. Профи молчат, пока Пит не уходит подальше, затем говорят приглушёнными голосами. - Почему бы нам не прикончить его прямо сейчас? Зачем откладывать? - Да пусть себе таскается. Чем плохо? Может, пригодится еще. Видал, как с ножом управется? С ножом? Вот это новость! Сегодня у меня ночь открытий. Как мало я знаю о своем друге Пите! - К тому же с ним мы быстрее выйдем на нее. Я не сразу понимаю, что они имеют в виду меня. - Почему? Думаешь, она повелась на его сопливую сказочку про любовь? - А что, может быть. По-моему, обычная дурочка. Вспомню, как она вертелась в своем платье, аж блевать охота. - Знать бы, как она умудрилась получить одиннадцать баллов. - Спроси у женишка. Он-то знает. Шорох шагов Пита заставляет их замолчать. - Ну что, мертвая была? - спрашивает парень из Дистрикта-2. - Живая. Была, - отвечает Пит. Ему вторит пушечный выстрел. - Идем?

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

Прим не придется брать тессеры. Они справятся без этого, если поведут дело с умом. Можно продавать козье молоко и сыр, а мама будет делать лекарства для людей из Шлака. Гейл обещал приносить травы, которые она не выращивает сама, надо только поточнее объяснять, какие именно - Гейл ведь не так хорошо в этом разбирается, как я. Дичью он тоже обеспечит - у нас с ним договор с прошлого года. Даже не возьмет платы, но все ж лучше его чем-нибудь благодарить - молоком или лекарствами. Я не предлагаю Прим охотиться. Пару раз я пыталась ее научить, всё без толку. В лесу она пугалась, а стоило подстрелить какого-нибудь зверька, так и вовсе пускалась в слезы и просила, чтоб ей дали его вылечить. Зато за козой она здорово ухаживает. Пусть этим и занимается. Рассказываю, где добывать дрова и уголь для печки, как торговать, чтоб не обманули, прошу Прим не бросать школу. Затем беру маму за руку и твердо смотрю ей в глаза. - Послушай. Послушай меня внимательно! Мама кивает, встревоженная моей настойчивостью. Она догадывается, о чем пойдет речь. - Ты не должна уйти снова, - говорю я. Мама опускает взгляд. - Я знаю. Я не уйду. В тот раз я не справилась… - Теперь ты обязана справиться. Ты не можешь замкнуться в себе и бросить Прим совсем одну. Я уже не смогу вам помочь. Что бы ни случилось, что бы ни показывали на экране, обещай мне, что ты будешь бороться! Мой голос срывается на крик. В нем - вся злость и все отчаяние, которые я чувствовала, пока мама находилась в плену своего безволия. Она рассерженно высвобождает руку из моих тесно сжатых пальцев. - Я была больна. Я смогла бы себя вылечить, будь у меня лекарства, какие есть теперь. Возможно, мама права. Я уже не раз видела, как она возвращала к жизни людей, раздавленных горем. Наверно, это болезнь, но мы не можем себе позволить так болеть. - Тогда позаботься, чтобы они у тебя были. И заботься о ней!

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

— Я хочу домой, Пит, - произношу я жалостливо, как ребенок. - Ты поедешь домой. Обещаю. - Пит наклоняется и целует меня. - Я хочу прямо сейчас. - Знаешь что, - говорит он, - ты сейчас заснешь, и тебе приснится дом. А потом оглянуться не успеешь, как будешь там на самом деле. Идет? - Идет, - шепчу я. - Разбуди меня, если надо будет покараулить. - Не беспокойся. Я хорошо отдохнул и здоров благодаря тебе и Хеймитчу. И потом, кто знает, сколько ещё это продлится? О чем это он? О дожде? О передышке, которую он нам дает? Или об Играх? Мне слишком Грустно, и я слишком устала, чтобы спрашивать. Когда Пит меня будит, снова вечер. Дождь превратился в ливень; вода с потолка уже не капает, а течет струйками. Под самую сильную Пит подставил банку. Мне стало лучше; я уже приподнимаюсь, почти не чувствуя головокружения, и просто умираю от голода. Пит тоже. Он явно не мог дождаться, пока я проснусь, чтобы поесть вместе. Еды немного: два кусочка грусенка, немножко разных кореньев и горсть сухофруктов. - Оставим что-нибудь на завтра? - спрашивает Пит. - Нет, давай доедим все. Мясо и так уже давно лежит, не хватало нам еще отравиться. Я делю еду на две равные части. Мы стараемся есть медленнее и все равно управляемся за две минуты. Желудок недовольно ворчит. - Завтра идем на охоту, - говорю я. - От меня толку мало, - отвечает Пит. - Я никогда раньше не охотился. - Я буду убивать, а ты готовить. Еще ты можешь нарвать зелени и ягод. - Хорошо бы тут рос какой-нибудь хлебный кустарник.

— Тот хлеб, что мне прислали из Дистрикта-11, был еще теплым, - вздыхаю я. - На, пожуй. - Я протягиваю Питу пару листиков мяты, потом бросаю несколько себе в рот. Из-за дождя трудно даже разглядеть изображение в небе, но одно ясно: сегодня все целы. Значит, Катон и Цеп еще не встретились. - А куда ушел Цеп? Что там, на той стороне арены? - спрашиваю я Пита. - Поле. Трава мне по плечи, и нигде ни тропинки. Целое разноцветное море. Может, там и съедобные злаки есть. - Уверена, что есть. И Цеп знает, как их отличить. Вы туда ходили? - Нет. В траву никто не хотел соваться. Жутко. Мало ли что… Вдруг там змеи, или бешеные звери, или трясина. Примерно так запугивают жителей Дистрикта-12, чтобы они не совались за ограждение. Я опять невольно сравниваю Пита с Гейлом. Гейл увидел бы в этом поле прежде всего источник пищи, а уж потом бы думал об опасностях - настоящие они или выдуманные. И Цеп явно из того же теста. Пит, конечно, не неженка и не трус, хотя, должно быть, если в твоем доме всегда пахнет хлебом, на многие вещи смотришь по-другому и не задаешь лишних вопросов. Интересно, что бы подумал Пит о наших с Гейлом совсем не безобидных шуточках по поводу порядков в Панеме? И о гневных речах Гейла против Капитолия? Удивился бы или возмутился? - Вот на том поле, должно быть, и хлебные кусты растут, - говорю я. - Что-что, а на голодающего Цеп совсем не похож. Наоборот, отъелся. - Или у него очень щедрые спонсоры, - говорит Пит.- Я уж и не знаю, чем заслужить, чтобы Хеймитч нам хоть хлеба прислал. Я удивленно поднимаю брови, и тут до меня доходит, что Пит ничего не знает о недвусмысленном намеке Хеймитча: один поцелуй - одна пинка бульона. Говорить об этом вслух, конечно, не годится. Если зрители поймут, что мы их псе время дурачили, еды не видать как своих ушей. Надо действовать постепенно, чтобы правдоподобно выглядело. Я беру руку Пита и лукаво говорю: - Наверное, он сильно поиздержался, помогая мне усыпить тебя.

— Наверное, он сильно поиздержался, помогая мне усыпить тебя. - Кстати, - говорит Пит, переплетая свои пальцы с моими. - Не вздумай устроить что-нибудь подобное еще раз. - А то что будет? - А то… а то… - Пит не знает, что сказать. - Вот подожди только, придумаю. - В чем проблема? - В том, что мы оба живы. Поэтому тебе кажется, что ты поступила правильно. - Я действительно поступила правильно. - Нет! Не делай так, Китнисс! - Пит до боли сжал мою ладонь, и в его голосе слышен неподдельный гнев. - Не умирай ради меня. Я этого не хочу. Ясно? Его настойчивость пугает меня, но, с другой троны, тут открывается прекрасная возможность заработать еду, и я продолжаю в том же духе: - А может, я сделала это ради себя. Тебе не приходило в голову? Может, не ты один… кто беспокоится… кто боится… Я теряюсь. Не умею так ловко обращаться со словами, как Пит. И пока говорила, я представила, что на самом деле потеряла Пита, и поняла, как сильно хочу, чтобы он жил. Не из-за спонсоров, и не из-за того, что скажут потом дома, и даже не потому, что боюсь остаться одна. Из-за него самого. Я не хочу терять мальчика подарившего мне хлеб. - Боится чего, Китнисс? - тихо спрашивает он. Жаль, что нельзя задвинуть шторы, закрыть ставни, как-то отгородиться от шпионящих глаз Панема. Пусть даже нам не дадут еды. То, что я чувствую, должно принадлежать только мне. - Хеймитч просил меня не касаться этой темы, - уклончиво говорю я, хотя Хеймитч тут ни при чем и сейчас, наверное, ругает меня последними словами за то, что я в такой момент все испортила. Пита непросто сбить с толку. - Тогда мне придется догадываться самому, - говорит он, придвигаясь ближе. Впервые мы целуемся по-настоящему. Никто из нас не мучается от боли, не обессилен и не лежит без сознания; наши губы не горят от лихорадки и не немеют от холода. Впервые поцелуй пробуждает у меня в груди какое-то особенное чувство, теплое изахватывающее. Впервые один поцелуй заставляет меня ждать следующего.

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"

Да и как дальше развивать наши романтические отношения? Вчерашний поцелуй удался неплохо, но как опять направить дело в нужное русло? В Дистрикте-12 я знала девушек, для которых это проще простого, однако у меня никогда не было ни времени, ни желания заниматься такой ерундой. И потом, от нас явно ждут не просто поцелуя, иначе бы мы получили еду еще вчера. Что-то подсказывает мне, что обычными знаками любви тут не отделаешься. Хеймитч хочет чего-то личного, хочет, чтобы мы изливали душу перед публикой. Разве не на это он подбивал меня, когда готовил к интервью? Даже думать противно. Мне, а не Питу. Может, попробовать разговорить его? - Слушай, Пит, - беззаботно говорю я. - На интервью ты сказал, что любил меня всегда. А когда началось это «всегда»? - Э-э, дай подумать. Кажется, с первого дня в школе. Нам было пять лет. На тебе было красное в клетку платье, и на голове две косички, а не одна, как сейчас. Отец показал мне тебя, когда мы стояли во дворе. - Показал отец? Почему? - Он сказал: «Видишь ту девочку? Я хотел жениться на ее маме, но она сбежала с шахтером». - Да ну, ты все выдумываешь! - вырывается Меня.

— Вовсе нет. Так и было. Я еще спросил отца, зачем она убежала с шахтером, если могла выйти за тебя? А отец ответил: «Потому что когда он поет, даже птицы замолкают и слушают». - Это правда. Про птиц. Точнее, было правдой, - говорю я. Я удивлена и неожиданно растрогана тем, что пекарь так сказал Питу. И еще… возможно, мне не хочется петь не оттого, что я считаю это пустой тратой времени, а оттого, что пение и музыка слишком сильно напоминают об отце? - А потом, в тот же день, на уроке музыки учительница спросила, кто знает «Песнь долины», и ты сразу подняла руку. Учительница поставила тебя на стульчик и попросила спеть. И я готов поклясться, что все птицы за окном умолкли, пока ты пела. - Да ладно, перестань, - говорю я, смеясь. - Нет, это так. И когда ты закончила, я уже знал, что буду любить тебя до конца жизни… А следующие одиннадцать лет я собирался с духом, чтобы заговорить с тобой. - Так и не собрался, - добавляю я. - Не собрался. Можно сказать, мне крупно повезло, что на Жатве вытащили мое имя.

Секунду-другую меня переполняет почти идиотское счастье, а потом я просто не знаю, что думать. Разве мы не должны придумывать подобную чепуху, чтобы казаться влюбленными? Но рассказ Пита так похож на правду. Потому что в нем есть правда. Об отце и птицах. О красном платье в клетку… у меня действительно было такое, а потом его носила Прим, пока оно совсем не превратилось в лохмотья уже после смерти отца. И еще это объясняет, почему Пит ценой побоев отдал мне хлеб в тот ужасный голодный день. Если сходится так много, то… может быть, и остальное правда? - У тебя… очень хорошая память, - говорю я, запинаясь. - Я помню все, что связано с тобой, - отвечает Пит, убирая мне за ухо выбившуюся прядь. - Это ты никогда не обращала на меня внимания. - Зато теперь обращаю. - Ну, здесь-то у меня мало конкурентов. Мне снова хочется невозможного: спрятаться ото всех, закрыть ставни. Под ухом прямо-таки слышу шипение Хеймитча: «Скажи это! Скажи!» Я сглатываю комок в горле и произношу: - У тебя везде мало конкурентов. В этот раз я наклоняюсь к Питу первой. Наши губы едва касаются, когда глухой звук снаружи пещеры заставляет нас вздрогнуть от испуга. Я хватаю лук, но уже все затихло. Пит смотрит сквозь щель между камнями и радостно вскрикивает. В следующую минуту он уже стоит под дождем и протягивает мне какой-то предмет. Серебряный парашют с корзиной!

Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"