Мама дала ему имя Ксенофонт, видимо, намекая на скрытое величие, которое должно проявиться с возрастом. Одноклассники прозвали его Шрифтом за его неумение читать без ошибок. Друзья же его никак не называли по причине отсутствия таковых.
Слова «удача», «везение» или «фарт» были для него загадкой, в его жизни было два состояния: либо ровный серый цвет, либо ярко-красные вспышки неприятностей.
Новый класс, по его мнению, ничем не отличался от прежнего: такие же приятные и общительные парни и красивые улыбчивые девушки, которые скучнели лицом, когда с ним что-нибудь случалось.
Так происходило из года в год; если в школе был один единственный хулиган, то он начинал терроризировать исключительно Шрифта, ежедневно избивая и вымогая у него деньги. Одноклассники, даже те которые ему сочувствовали, переставали его после этого замечать или очень агрессивно реагировали на его несчастный вид.
Количество раз, когда его переводили в другой класс, а иногда даже в соседнюю школу, больше соответствовало какому-нибудь отморозку двоечнику, а не такому тихому и безобидному парню. Благодаря этим качествам, а также безграничному доверию его матери к системе образования, директора школ решали проблемы Ксенофонта за счет него самого.
И каждый раз после случившегося мать сначала плакала, потом орала на него, а потом сидела обняв и говорила, что он её сокровище и нет никого ценнее.
Как бы он хотел, чтобы это было правдой.
Утром Ксенофонт опоздал на урок и ему снова пришлось заикаться перед всем классом, потом он опоздал в столовую и ему пришлось сидеть одному и есть под косыми взглядами незнакомцев, а после уроков, когда он ехал на борде в свой корпус, его спихнули и потащили за столовую.
– Ну чё, чмошник? Чё ценное заныкал от пацанов? – спросил парень крайне неприятной наружности.
Ксенофонт попытался что-то сказать, но неприятный пацан резко ударил его справа, а когда он упал, пнул в живот.
– Ты чё, дятел, вообще потерялся? Ты чё пасть раскрываешь, что думаешь с тобой разговоры разговаривать пришли? Ты мне уже денег должен за то, что как лох одет, понял? Если я сейчас услышу, что у тебя денег нет, я тебе твои зубы скормлю, понял, нет?
Душа Ксенофонта неслась вниз, даже не в пятки, а еще дальше, под землю и прямиком в преисподнюю. Денег у него, конечно, не было, а перспектива быть избитым буквально пришпилила его к земле.
– Так чё, полупокер? Деньги или зубы?
Парень смотрел безэмоционально, как будто не считал Ксенофонта чем-то достойным внимания. В его взгляде не было ни гнева, ни ярости, а движения были отточенными и чёткими, чувствовалась серьёзная наработка.
– Так чё? – повторил он.
Ксенофонт беспомощно открыл рот.
– Понятно, – сказал пацан и внезапно схватил Ксенофонта за волосы. От резкой боли ему захотелось кричать, но что-то ему помешало. Открыв глаза, он понял что: деревянная плашка, вставленная поперек рта. Он попытался дернуться, в животе взорвалась боль, а зубы плотнее впечатались в дерево.
– Совсем охерел что ли? Ты куда, чмошник, дергаешься? Я тебе чего сказал – зубы или деньги. Денег у тебя нет, значит, щас зубы жрать будешь!
Парень помотал перед его лицом каким-то предметом. Сфокусировавшись через слёзы и боль, Ксенофонт понял, что это кастет. Взвыв, он попытался еще раз вскочить, но парень прижал его голову к земле и ткнул кастетом под рёбра. Когда восстановилось дыхание и с глаз сползла багровая пелена, Ксенофонт почувствовал, что на нём уже никто не сидит, а над его головой происходит диалог:
– Ты чё, совсем здравый смысл потерял, Солома? Ты ему реально зубы хочешь повышибать?
– А тебе что за забота, Тарас? Он тебе кто?
– Ты давай не надо этого, ага? «Кто он тебе», «зачем он тебе»? Ты ему сейчас зубы сломаешь, а потом в колонию поедешь. И это твоё дело, конечно, но нам чётко сказали – попугать лохов, собрать, что будет, и поставить перед фактом: надо платить за безопасность. Поставить перед фактом, а не беспределом по приколу заниматься, доходит, нет?
– Слышь, Тарас…
– Ты давай без «слышь», а то тебя понять не так могут, – вклинился третий голос. – Ты тут потерялся совсем, я смотрю. Когда говорят, не слушаешь, а свою линию гнешь. Может, и мне чё рассказать хочешь?
Прошло целых десять секунд, прежде чем Солома начал говорить.
– Это… Оловянный, да я не про то хотел сказать. Я не о том, что ничего не слышал или мне похер, я просто хотел, чтобы лохи поняли: мы серьезно взялись за дело.
– И как ты это хотел показать? Поехав на малолетку за это вот?
Опять повисла нехорошая тишина.
– Ну, я…
– От патефона, – тихо и зловеще сказал человек по прозвищу Оловянный.
А потом последовал резкий звук, и рядом с Ксенофонтом рухнуло тело. От ужаса он закрыл глаза.
– Эй, слышь, Педро, слышь, волосатый, подъём! Да встал, кому говорят! Не боись, бить тебя больше не будут, сегодня по крайней мере! – жизнерадостно засмеялся парень, в котором Ксенофонт по голосу признал Тараса. – Проснулась, красавица? Вот и чудненько! Теперь беги в свой корпус и ложись спать побыстрее, пока сон не кончился, потому что тебе это явно снится. И не надо лишнего болтать, а то зашьют тебя в мешок и утопят, как собаку, догоняешь? И искать тебя никто не будет, потому как ты на хер никому не падал, ага? Давай, пошел!
Произошедшее и вправду хотелось считать сном, но порванная майка и саднившие лицо с рёбрами упрямо доказывали обратное – это была что ни на есть реальность: его только что избили прямо на территории супербезопасной школы, в которой ему, по идее, ничего не должно было грозить.
Ксенофонт, всхлипывая, потащился в корпус. Больше всего его волновала судьба скейта, но мысль о его поиске была невыносимой. Страх того, что его сейчас догонят и исполнят угрозу, заставлял почти срываться на бег.
В состоянии безграничной паники он налетел на своих новых одноклассников и замер перед ними, не в силах открыть рот.
Ксенофонту хотелось рассказать про случившиеся кому угодно, но не мог переступить через огромную гору уничижения внутри себя. Он просто стоял и смотрел как один из странной парочки, рыжий и черноглазый, вел себя так, будто он с ним дружит с незапамятных времен, а второй в основном был занят собой, в перерывах стараясь сгладить впечатление от хамства своего друга.
Ксенофонту хотелось прокричать про свою беду, пусть даже тем, кто у него не вызывал никакой симпатии.
Но Ксенофонт не мог забыть презрительных взглядов прежних одноклассников, когда он приходил в школу со свежими синяками и в порванной одежде.
И одно он знал точно – он не сможет произнести простую фразу, без которой все остальные слова бессмысленны: меня опять избили.
Осуждение – вот что он видел в глазах тех, кому он пытался жаловаться. И еще презрение к человеку, который не может за себя постоять.
Поэтому он по-хамски, как ему чудилось, собирался уйти не прощаясь, но его одноклассник, тот который помнил его по имени, опередил его.
Ксенофонту это показалось очень грубым, пусть даже он и не хотел общаться, и, окончательно убежденный в равнодушии мира, он пошел в корпус.
Поднявшись на этаж, Ксенофонт хотел было проскользнуть в свою комнату, но был перехвачен и абсолютно безапелляционно посажен на диван в холле.
Первое, на что обратил внимание Ксенофонт, то, что у его собеседника очень редкий цвет глаз – темно-пурпурный. Казалось, они затягивали как водоворот, просто сидеть и смотреть было крайне нелегко.
Второй особенностью собеседника было отсутствие эмоций на лице, почти как у Соломы, но в отличие от последнего, в его взгляде не было ничего от хищника.
Хотя сочувствие тоже не проглядывалось.
Но по-настоящему его удивила первая фраза, произнесенная в его сторону:
– Ксенофонт, я прошу сосредоточиться и назвать имена тех, кто вас бил.
Второй раз за день Шрифт почувствовал, что падает куда-то вниз, настолько это было неожиданно.
«Откуда он об этом узнал?»
Вопрос, видимо, так живо отразился на лице, что собеседник не замедлил с ответом:
– Ваша одежда вся в грязи, вы ходите так, будто вам сломали ребро, и вы без своей доски – вывод напрашивается.
Шрифт попытался возразить:
– Н-ник-кто меня н-н-не б-бил-л, я с-с доски уп-па…
Собеседник многозначительно оглядел его, как бы приглашая взглянуть со стороны на его вид, который полностью противоречил словам.
Ксенофонт опустил голову, кровь прилила к лицу, и стыд за себя опять запечатал его уста.
– Послушайте меня внимательно, Ксенофонт. По вам похоже, что ситуация для вас знакомая: на вас напали хищники там, где обещали безопасность. От вас лично им ничего не надо, это было показательное выступление. И искать свою вину в произошедшем не стоит, им нужна была идеальная жертва, которая не окажет сопротивления. Мне нужны имена или клички и всё, что вы захотите мне рассказать сверх того. Взамен я могу пообещать вам безопасность. Не сегодня и не завтра – в течение двух недель. Как вам такое предложение?
От изумления Шрифта всего перекосило, он попытался одновременно вжаться поглубже в диван и убежать в комнату, после чего от боли у него перехватило дыхание.
– Я-я-я-я… – прохрипел он и внезапно, даже для себя, расплакался.
«Тряпка я. Как девчонка расплакался. Вот ведь, как бы он не ушел после такого», – неслись мысли в его голове.
– Возьмите, – прозвучал голос собеседника.
Ксенофонт поднял голову и сквозь слёзы увидел, что ему протягивают носовой платок.
– Возьмите его, – повторил собеседник. – Используйте по назначению, успокойтесь и начинайте рассказывать. Подробностей не надо, если не хотите, но обязательно: имена, сколько их было и где это произошло. Хорошо?
Шрифт через силу кивнул.
– Это замечательно. Меня зовут Дарий, если вы не помните, и я прошу: если у вас возникнет желание рассказать еще что-нибудь, обязательно найдите меня.
Шрифт кивнул. Последняя часть фразы была похожа на приказ, хотя и была сказана очень мягким тоном.
– Ксенофонт, я займу буквально две минуты вашего времени, а потом отдам вас на руки вашим соседям. Что произошло?
Шрифт, не веря сам себе, начал излагать случившееся.
Его кидало от одного фрагмента к другому, он несколько раз ловил себя на том, что сейчас разревется в голос и только спокойный голос Дария, который задавал ему вопросы, заставлял его держать себя в руках.
Когда он закончил говорить, Дарий уже не выглядел столь безэмоциональным – напротив, в его глазах появлялось и исчезало нечто, чему Ксенофонт никак не мог придумать названия, и это нечто пугало и одновременно внушало надежду.
– Всё, что вы мне рассказали, лучше держать в секрете. Если кто-нибудь узнает о случившемся, я боюсь, это привлечет ненужное внимание к вам.
Шрифт кивнул, он и так здорово пошел против себя, когда решился на рассказ, теперь он боялся сделанного.
– Хорошо, – улыбнулся ему Дарий. – А теперь пойдемте, я хочу кое-что сказать вашим соседям.
Пока шли, Ксенофонт напряженно думал, о чем же можно говорить с его соседями.
«Не будет же он просить присматривать за мной», – покраснев, подумал Шрифт.
В комнате из соседей был один только Федя, вечно мрачный молодой человек, впрочем, вполне терпимый в общении, особенно когда на горизонте не было его брата-близнеца Степы.
– Вы Федор, правильно?
«Он что, всех на «вы» называет?» – показал чудеса невнимательности Ксенофонт.
– Федя, – пробормотал Федя, удивленно уставившись на Шрифта.
– Федя. Отлично. Меня зовут Дарий, и я бы хотел с вами кое-что обсудить наедине. Вы не против?
– Да я как-то, в общем, нет.
Ксенофонт понимал смущение Феди. Им обоим было не привыкать к одиночеству, правда, Федя сам избегал общения, но поскольку он не был ни душой компании, ни заводилой, ни отличником, отбиваться от желающих пообщаться не приходилось.
– Если вам не трудно, можете выйти в коридор? У вашего соседа сегодня произошла «авария», и он остро нуждается в отдыхе.
– Ага, хорошо, да.
Когда закрылась дверь, Ксенофонт залез на второй ярус кровати. Он лег и попытался найти положение, в котором он чувствовал бы свою боль как можно меньше. Попытки проваливались одна за другой, единственным способом не чувствовать боль было не дышать. На такое он пойти не мог – слишком хорошо его воспитала мама.
Федя зашел минут через пять и уселся обратно за письменный стол. Так в тишине и тянулось время: один сидел, второй лежал и оба они не решались заговорить.
– Он сказал «авария»?
Сквозь тело Шрифта будто проскочил заряд электричества – он успел задремать, а от Фединой фразы дернулся и чуть не взвыл от боли.
– Чт-то?
– Этот парень Дарий. Он сказал «авария». Он что имел в виду?
– Не з-знаю… В-в смысле, я с борды уппал.
– А-а.
Федя опять замолчал.
«Только не надо ждать, когда я опять засну!» – взмолился про себя Шрифт, надеясь, что вопросов больше не будет.
– Хочешь узнать, что он мне сказал?
«Не особо».
– Давай.
– Он сказал, что если ты не сможешь спать, то тебя надо отвести в медпункт. Странный он какой-то.
– К-кто?
– Ну, Дарий этот. Почему он сам тебя туда не отвел?
– Не знаю.
«И не хочу знать!»
– Я тоже. Слушай, а почему он тебя привел?
– Н-не знаю.
– А-а.
И после паузы:
– Знаешь, никогда не катался.
– Н-на ч-чем?
– На скейте. Мне всегда казалось, что это настоящее безумие, эти доски, прыжки, кульбиты…
Ксенофонт лежал и пытался понять, что сейчас происходит.
«Он о чем, блин?»
Федя меж тем продолжал:
– Скейты, ролики, велики – чума нашего века, тёмное наследие оставшиеся нам от предков. То, что люди всё еще используют их, признак наступающего апокалипсиса. Не меньший, чем нарушение извечного закона возобновления жизни!
«С ума он, что ли, сошёл, – апатично подумал Ксенофонт, – или сразу таким был?»
– Ты-ы… – сухими губами произнес он, вспомнив когда-то слышанное про детей-сектантов.
– Да, риску нет оправдания, – донеслось от стола.
Шрифт услышал, как Федя поднялся и пошел в его сторону.
Несмотря на внутреннее беспокойство из-за поведения Феди, он лежал тихо и пытался представить себе самое худшее. Перед его глазами пробегала картина: Федя, с пустыми и прозрачными глазами, душит его подушкой, а после выбрасывает его недвижное тело из окна. Хотя воображение Ксенофонта никто бы не решился назвать небогатым, в такой финал вечера ему не верилось.
Когда что-то коснулось его плеча, он устало вздохнул – даже если сошедший с ума Федор пришел по его душу, по сравнению со случившимся это была мелочь.
К плечу опять прикоснулись, и Шрифт заставил себя открыть глаза. Напротив него стоял Федя.
– Ты ч-чего? – хрипло спросил Ксенофонт.
Полностью это должно было прозвучать так: «что же ты хочешь, от моей измученной и израненной души, нелюдь?» Но Ксенофонт был слишком тихим для такого даже в мыслях.
– Так как себя чувствуешь?
Шрифт никак не мог понять, что не так с Федей.
– Н-ннормал-льно.
– Ты извини, у меня так всегда с малознакомыми людьми происходит. То ли я шучу неудачно, то ли вы все как на подбор болваны!
– А?
Тут Ксенофонт понял, что Федя улыбается, впервые на его памяти.
– Да я ничег-го. П-просто смеяться б-больно.
– Может все-таки в медпункт?
Шрифт помотал головой.
– Я тогда за уроки. Ты зови, если чего надо.
Битый час после этого Ксенофонт не мог уснуть: одновременно плакать с трещиной в ребре и спать – на такое способны единицы.
Во сне он видел парк с аттракционами, Федю и того страшного парня, Оловянного. Только он был совсем не страшен, шутил и постоянно веселил Ксенофонта, а тот никак не мог понять, что же он чувствует.
Лишь проснувшись, понял: он впервые увидел неравнодушных людей, которым было не все равно до его беды. Это было настолько странно и ново, что он не хотел даже открывать глаза, боясь, что все произошедшее ему приснилось. Хотя боль в боку говорила о другом.
Со стоном Шрифт сполз на пол. Судя по всему, он проспал не более двух часов и тихий час еще не наступил. В комнате было пусто, на столе стоял стакан воды, а возле него лежали таблетки. Рядом была записка: «Когда проснешься, выпей их. Станет легче. Ф».
Шрифт поразмышлял пару секунд, потом взял со стола стакан и скривившись проглотил оставленное для него.
Организм благодарно отреагировал на воду – Шрифт изумленно понял, что он испытывает дикую жажду и даже боль в боку его уже не так и беспокоит.
Выпив весь стакан, он аккуратно стянул с себя майку и повернулся к маленькому настенному зеркалу.
Вид оптимизма не внушал: вся левая сторона туловища опухла, в багровых синяках угадывались следы ударов, а из головы был выдран приличный клок волос.
«Надо помыться», – подумал Ксенофонт. Его мама всегда набирала ему ванну, когда он приходил со свежими синяками, и после неё ему всегда легчало. Накинув старую кофту и взяв полотенце, Шрифт аккуратно похромал в направлении душевой, молясь, чтобы ему никто не попался.
Если бог и существовал, то Ксенофонта он явно игнорировал – при выходе из комнаты, он наткнулся на своих соседей, которые возвращались в комнату, попутно обсуждая недавно случившиеся.
– Нет, ты видел? Как он ему засандалил?! И главное – что не понятно за что! Отморозок какой-то!
Это на весь этаж горланил Степа, очень шумный молодой человек, который, в отличие от своего брата-близнеца Феди, никогда не сидел на месте и везде лез.
– Степ, успокойся может уже? У нас соседу плохо, а ты орешь.
– Да я вроде и не ору, – сразу перешел на шепот Степа. – Просто, ну это… Ты видел как он его пнул?!
Шрифт решил, что если он останется в комнате легче ему не станет.
«Может они не обратят внимание»? – вопрошал он про себя, не уточняя на что не должны обратить внимания его соседи.
– Ксенофонт, ты встал?
В такие моменты Шрифт почти ненавидел свою маму – все его знакомые, которые еще не начали называть его Шрифтом, всегда называли его полным именем, что заставляло его стыдиться себя еще больше.
– Угу.
«Так я хотя бы не заикаюсь».
– Опа! А с тобой что случилось? Тоже на Кольта наткнулся?
Степа был, по мнению Ксенофонта, излишне привязчивым и абсолютно не чувствовал границ в общении, чем резко отличался от брата. Он с удивлением понял, что Федя ему нравится все больше и больше.
– Степа, не пори ерунды. У Ксенофонта произошла авария. Он же на скейте катается, помнишь?
Степа мотнул головой – людей он запоминал по странным атрибутам: курткам, кепкам, именам, словечкам, но никогда по увлечениям.
– У тебя произошла авария? Позволь узнать, ты не пострадал? – сосед по имени Ярослав смущал Шрифта даже больше чем десяток Степ. Он постоянно ходил в костюме, нес несусветную чушь про своё благородное происхождение и не интересовался ничем, кроме одежды, разговоров про неё и общения с одноклассником по имени Савелий, с которым они организовали местный хост-клуб. Шрифт не знал, что такое хост-клуб и не горел желанием узнавать – он слышал, как туда просился Степа, а это было тревожным признаком: Степу тянуло на все самое необычное и ненужное.
Часто Шрифт не знал, что отвечать на расспросы Ярослава, особенно когда того несло на темы древности рода и умении мужчины подать себя. Поэтому он решил отделаться стандартной фразой:
– Я щ-щасс п-при-иду.
В коридоре было непривычно тихо. Видимо всех разогнали по комнатам. Шрифт поблагодарил за это отчего-то знакомого ему Кольта, который, судя по рассказам, сумел получить билет домой за десять минут.
Открыв дверь в душевую, Шрифт понял: здесь кто-то есть. И этот кто-то моется и громко поет.
Постояв пять минут, Шрифт понял, что певец никуда не собирается и поэтому придется мыться рядом. Он включил крайний душ – достаточно далеко от певца, достаточно близко к выходу – и встал под обжигающую струю. От вспышки боли Шрифт сполз на пол – ему показалось, что его облили раскаленным металлом: от недостатка опыта, он не ожидал, что все его раны заболят так, будто их ему нанесли заново.
Так сильно его не били еще ни разу. Любой школьный хулиган был просто профаном по сравнению с сегодняшними хищниками.
Лежа на полу, он застонал и сразу зажал себе рот рукой.
Пение прекратилось.
«Вот только когда»?
– Эй, ты в порядке?
Лицо того, кто задавал этот вопрос, не вызывало доверия. Розовые волосы, зачесанные назад, шрам на лице и та самая бездна внутри глаз, которую он наблюдал сегодня днем, когда её обладатель выбивал из него дух. Но ровно через две секунды, за мгновение до того, как незнакомец помог ему подняться, Шрифт узнал в нем своего одноклассника, который к тому же сидел на задней парте.
«Вот откуда я помню это имя – Кольт», – неизвестно чему порадовался Шрифт, пока Кольт, тащил его до шкафчиков, помогал одеваться и беспрестанно что-то говорил. Ксенофонт, сквозь утихающую потихоньку боль, услышал что:
– И вот наконец-то свобода! Поеду домой и буду в своё удовольствие жить. Школа мне эта ни в одно место не стучала. И одноклассники новые, все эти бормочущие, храпящие, орущие тоже.
– Угу.
Кольт явно не узнавал в Ксенофонте «бормочущего одноклассника», что не особо расстраивало.
– Вот он мне вовремя попался со своим «один раз стукнешь и сразу домой»! А то пришлось бы так сбегать. Я, правда, за пацана забеспокоился – с ним-то чё, спрашиваю. Его проблемы тоже закончатся, когда ты ему стукнешь – прямо так и заявил! Вот я ему и добавил от себя, чтобы точно все проблемы пропали. Как у меня!
Шрифт хотел бы разделить радость, но не понимал, что происходит.
Кольт, не переставая говорить, довел его до комнаты.
– Ты как, сам дойдешь? Или как?
Шрифт кивнул.
– Тогда давай, удачи! И это, в следующий раз первым бей, чтобы не лезли. Держись!
И стукнув по плечу, со свистом пошел к себе в комнату.
Шрифт последовал его примеру.
В комнате был только Федя, который взволнованно вскочил, когда увидел в каком состоянии пришел его сосед.
– Надо было с тобой идти. Что я вечно брата слушаю… – начал бормотать он под нос, ведя Шрифта до кровати. – Ксенофонт, ты в порядке?
Помотав головой, Шрифт сказал:
– З-з-зов-ви меня Ш-шрифтом. Ил-ли как угодно. Но только не Ксе… Ксе…
– Я понял, понял. Сень, тебе чего-нибудь принести?
Шрифт опять помотал головой и, снова удивившись Фединому поведению, провалился в сон.
Ему снова снился парк аттракционов, Федя, Оловянный и Кольт, которые вместе с ним ехали на колесе обозрения.
Даже понимая, что это просто сон, Сеня чувствовал себя счастливым.