Стать кораблем.

больше всего я боюсь проснуться со своим цветом волос. это страшнее, чем не проснуться вообще. эта равносильно смерти этой настоящей себя. и возвращение к неудачнице из 8-б. такого не будет. ни за что.

я изменилась. я чувствую это. что-то внутри изменилось во мне. этот цвет волос. он так нравится мне. я рада, что перекрасилась. я очень рада. будто уничтожила остатки старой себя. все так изменилось. так изменилось.

сдала долги, закрыла хвосты. наконец-то можно вздохнуть спокойно. и даже сессия меня не пугает. на моей шее больше не висят камнем долги. это самое главное. надо будет все-таки с 3го курса не радикализировать, а совмещать и учебу и отдых. и не прогуливать пары. ну нафиг. хватит. погуляла уже.

я скучаю. мне нужно пристуствие. мне не нужны сообщения вк. мне важно обнять. спокойно, когда ты рядом. очень спокойно. безмятежно. никакой тривоги и страха. ты так нужен мне. я так тебя люблю. ты такой важный. скоро.

ну все. теперь я другая. теперь я изменила себя внешне. пора браться за все остальное. давно пора.

за гардероб: платья, юбки, каблуки, черный цвет, смелый фасон, глубокий вырез.

за фигуру: диета, жесткая диета, много воды и чая, спорт, ходьба, скакалка, пресс.

за учебу: в експресс режиме закрыть хвосты, написать модули и сдать сессию. море кофе и бессонные ночи. еще немного. выспалась. хватит.

за себя: книги, фильмы, прогулки, статьи, работа, отодвинуть лень, стать да-чуваком, делать, делать делать. быть занятой. быть белкой. белка.

теперь - список вопросоа и их решения.

Это говорит о том, что бог падёт не от руки философов и психоаналитиков, которые объясняют, что именно смерть лежит в основе самой возможности любить, но от свободного рынка.

Установка «Это просто товар» разрушительна для корпораций духа куда в большей степени, чем произведения самых смелых поэтов и порнографов. Она убивает святость, и лишает спиритический культ его напускной витальности.

В реальности свободного рынка между иконой и пачкой гандонов нет никакой разницы. Успех продукта определит не молитва у ворот небесной канцелярии, но его утилитарность. И тут уж у иконы нет никаких шансов. Гандоны победят.

Победить могли бы и консерваторы. Но они слишком приверженны формам прошлого и зависимы от фантома стабильности, а потому – неповоротливы. Рынок же, напротив, требует от игрока умения адаптироваться к непрестанно меняющимся обстоятельствам.

Экономика не верит в добро и зло. Это не важно, что человечество веками каталось на лошади. Появляется машина – и благороднейший арабский скакун отправляется в зоопарк. Там ему и место. То, что не меняется – не выживает.

Вымирающие села, закрывающиеся угольные шахты или спивающиеся христиане – всё это прекрасные последствия эволюции, которая, в сущности, безжалостный хищник. Свободный же рынок – его выражение.

Какими бы медленными не казались перемены, важно продолжать раскачивать лодку. Сколь бы степенной ни была консервативная идея, она, как и любой другой мем, стремится выжить, а значит – пытается инфицировать собой новые формы и сущности. В том числе, свободный рынок и новые технологии.

море людей, але я суперсамотня.

Я хочу змінитись. Мені навіть здається, що робити щось зараз даремно, адже я ще досі така, яка була всі попередні роки. Абсурдно, але так я зараз почуваюсь. Хочу перефарбуватись, схуднути, змінити стиль одягу, вивчити польську, влаштуватись на роботу, заробляти власні гроші. Втікти. Від старої себе, від свого оточення, від цього університету, з цієї країни. Втікти. Стати докорінно іншою. Непередбачуваною. Що заважає жити цим моментом? Що заважає жити? Змінитись до самої глибини. Йти до своєї мети.

хочу дружить с этими ребятами.

куда уходят мои студенческие годы?

весна. не то. другая. как быть?

Свобода является императивом природы. Всё вокруг движется и превозмогает себя – эволюция суть трансгрессия. Всякая жизнь задыхается в рубежах, и стремится низвергнуть их плен. Свободный означает живой, и живой – не способен смириться с пределом; в живом процветает мутация и рождается время.

С одной стороны, свобода – это воплощённая воля; мотив воли как утверждённого желания – достижение простора. С другой – свобода не знает конечного, она – лишь горизонт, и потому освобождение – это не столько обретение определённого состояния, сколько процесс преодоления стены. Жизнь протекает в содержании этого процесса, и не может заключаться в результате.

Мы свободны в борьбе, и несвободны в покое.

Чем безумие творчества отличается от безумия веры? И в том, и в другом случае человек плывёт по реке воображения; то есть, руководствуются метафизикой: образом, мыслью – всем тем, чего нет. Жизнь в фантазии – и есть безумие. В этом смысле, и художник, и верующий – сумасшедшие.

Религию можно было бы считать формой творчества или чем-то вроде кружка толкиенистов, если бы она не обладала тем исключительным общественным статусом, наделяющим её беспрецедентными влиянием и властью.

Гуманизм требует уважать шизофреника как человека, но закрывает глаза на факт его болезни. Отказываясь настаивать на лечении, мы потворствуем порядку вещей, при котором обществом управляют люди, верящие в то, что первая женщина была создана из ребра мужчины. И именно таким людям мы как граждане делегируем право устанавливать законы, которым мы подчиняемся.

Верующий не мыслит за пределами мифа. И именно это делает его социально опасным элементом. Все аргументы преломляются у него в божественной логике, а земные законы отступают перед религиозным самосознанием.

Само по себе стремление к верховенству разума не лишено оснований: выбирая между верующим и знающим хирургом, образованный человек, вероятнее всего, предпочтёт последнего, так как знание, при всей своей относительности и неполноте, – это наиболее эффективная форма взаимоотношений с миром.

Другой вопрос, что установка на тотальность рациональности исключает, вместе с религией, все прочие сферы человеческой детятельности, где ценно фантазматическое мышление. Например, искусство.

В искусстве можно верить, вредно веровать, и совершенно не нужно ничего знать. Как и в религии, здесь ценно исступление и трансгрессия, а не холодный разум, но, как и в науке, в искусстве не может быть бога.

Само по себе знание мертво, если вокруг нет голов, способных его воспринять. И если наука производит знания, то искусство развивает само мышление и чувства.

Я научился писать только тогда, когда перестал посещать пары в Институте журналистики. Годами я ходил по галереям, но стал художником только после того, как предпочёл им улицы и путешествия, а «творческим личностям» – разных людей с радиоактивной и неподдельной витальностью.

в меня верят очень много людей.

Можно называть их «молодыми специалистами», «креативным классом» или просто «хипстерами» – так или иначе, именно они – первое поколение, которое избавилось от пустых идеологических якорей и научилось стремиться к удовольствию, получать его и, главное, – не чувствовать после этого вины.

Это новое поколение понимает, что жизнь слишком коротка, чтобы расходовать её на «патриотизм», «страну», «будущее детей» и прочие коллективистские установки, предполагающие принесение себя в жертву «высшим идеалам»; жертву, ставшую настоящим фетишем для обществ, построенных вокруг замученных героев – будь то Христос или Политковская.

Это поколение сформировалось в Интернете, оно анти-локально. Ему не нужны «свои». Оно просто хочет общаться с интересными людьми, слушать разную музыку, открывать новые места и не тратить время на то, чтобы объяснять хамским озлобышам, почему все люди – люди, даже когда мальчик с мальчиком…

Можно купить себе квартиру в хорошем районе, ходить только на модные ивенты, питаться в нормальных ресторанах, но это с уществование в комфортном пузыре не изменит того обстоятельства, что вокруг всё мычит. Контекст – имеет значение; и хотя Сеть, благо, смягчает воздействие локального, поговорка «с волками жить – по-волчьи выть» остаётся актуальной. Окружающая тебя действительность не может тебя не касаться. Она – участна и воздействует.

Новые эмигранты, в общем-то, и не эмигранты совсем. В их случае речь идёт не о переезде на ПМЖ из страны А в страну Б, но о миграции без возвращения на исходную точку* – перманентном путешествии, когда ты год живешь в одном городе, год в другом и т.д. Никакой драмы – это просто очень классный формат бытия. Вместо того, чтобы пить из одного водоема, ты пьешь из многих.

«Мы там никому не нужны». Никто нигде никому не нужен. Человек всегда и везде одинок. Вопрос не в том, чтобы быть нужным, но в том, чтобы получить то, что нужно тебе. Не пригодиться, а случиться.

География не принципиальна. Принципиально то, где тебе лучше думается и чувствуется. И тут уже не важно – дорогущий Лондон или копеечная Паттайя, главное, чтобы внутри всё шевелилось; чтобы новое, другое, незнакомое.

Самое тяжелое – решиться. Следом – пережить первые два года, когда эйфорию сменяет депрессия де-созиализации и культурного шока. Это – лимб. В нём ты сгораешь, и рождаешься заново, как Феникс – только собой. Ты больше не принадлежишь ни семье, ни стране, ни нации, – ты становишься кораблём.

все в черное. все в темное. у меня не депрессия. все прекрасно. все замечательно. просто поменять все хочу. начну с коньюнктуры, с внешнего вида, плавно переходя на действия, на внутренний мир, на новые приоритеты и новые амбиции.

все в черное.

как бы сделать так, чтобы все получилось?

не сомневаться, а верить. не думать, а действовать. не бояться, а надеяться.

заморю себя голодом. опять. отвяжусь от еды. избавлюсь от зависимости. стану лучше. стану худенькой. стану подтянутой.

больше черного, больше дерзкого, больше рваного, больше необычного, больше смелого, больше непривычного, больше кричащего.

Катя, ты так вдохновляешь меня! ты одна из тех людей, которые имеют на меня наибольшее влияние. позитивное, мотивационное, кислородное.

больше книг, больше фильмов, больше поезии, больше полета, больше доброты, больше понимания, больше своей точки зрения, больше независимости, больше инди, больше уверенности, больше настойчивости, больше смелости, больше серьезности, больше инициативы.

больше курта, больше гаана, больше флауэрса, больше киддиса, больше тэйм импалы, больше леннона, больше пост-панка, больше инди.

больше денег.

больше реальности.

больше варшавы, больше жешова, больше европы, больше тебя. много тебя. бесконечно много тебя. утонуть.

больше моря, больше солнца.

больше экзистенциализма. больше арт-хауса.

голод.

больше природы, больше птиц, больше леса.

больше битлз.

больше неба.

и бесконечно много тебя.

больше веры.

и бесконечно много тебя.

больше секса, больше обьятий, больше поцелуев, больше прикосновений, больше твоего тела, больше твоего запаха.

бесконечно много тебя. бесконечно много секса.

больше утра. больше утра с тобой. больше твоих сонных улыбок. больше моей размазанной туши на подушке. больше варшавского утра.

больше пеших прогулок. больше перебираний твоих пальцев.

больше улыбок. больше смеха. больше искренности.

и бесконечно много тебя.

больше чая с лимоном. и больше наших традиционных макаронов по утрам.

больше польского. больше трамваев. больше метро. больше парков. больше милки. больше плакатов с олдскульными автобусами. больше разноцветных домиков. больше велосипедов. больше вечерних переулков. больше воздуха.

больше тела. и бесконечно много секса.

больше твоего взгляда. больше твоих расширенных зрачков, этого бездонного необъятного черного неба. больше случайных улыбок. больше твоего голоса. как я его люблю, твой голос. больше твоих скул. больше твоей шеи. больше твоих рук. бесконечно много тебя.

больше изменений, больше действий, больше воды, больше спорта, больше растяжек, больше гибкости.

больше поступков.

бесконечно много тела. бесконечно много секса. бесконечно много ласки. бесконечно много любви. бесконечно много тебя.

… І не дивуй, що я прийду зненацька.
Мені ще ж побороти переляк.
На штурм Бастилій – просто. На Сенатську.
А от до тебе – я не знаю як.
Вже одпручалась гордістю і смутком,
одборонилась даллю, як щитом.
Як довго йшла до тебе, як нехутко,
і скільки ще і сумнівів, і втом!
Прийми мою понівечену душу,
збагни й пробач мій безнемірний острах.
Дай хоч на мить забути слово – «мушу»,
це перше слово з букваря дорослих.
Мені без тебе сумно серед людства.
Вже людству не до себе й не до нас.
А дика груша світиться як люстра.
І чутно гомін тополиних трас…

я так його люблю.