Чем безумие творчества отличается от безумия веры? И в том, и в другом случае человек плывёт по реке воображения; то есть, руководствуются метафизикой: образом, мыслью – всем тем, чего нет. Жизнь в фантазии – и есть безумие. В этом смысле, и художник, и верующий – сумасшедшие.

Религию можно было бы считать формой творчества или чем-то вроде кружка толкиенистов, если бы она не обладала тем исключительным общественным статусом, наделяющим её беспрецедентными влиянием и властью.

Гуманизм требует уважать шизофреника как человека, но закрывает глаза на факт его болезни. Отказываясь настаивать на лечении, мы потворствуем порядку вещей, при котором обществом управляют люди, верящие в то, что первая женщина была создана из ребра мужчины. И именно таким людям мы как граждане делегируем право устанавливать законы, которым мы подчиняемся.

Верующий не мыслит за пределами мифа. И именно это делает его социально опасным элементом. Все аргументы преломляются у него в божественной логике, а земные законы отступают перед религиозным самосознанием.

Само по себе стремление к верховенству разума не лишено оснований: выбирая между верующим и знающим хирургом, образованный человек, вероятнее всего, предпочтёт последнего, так как знание, при всей своей относительности и неполноте, – это наиболее эффективная форма взаимоотношений с миром.

Другой вопрос, что установка на тотальность рациональности исключает, вместе с религией, все прочие сферы человеческой детятельности, где ценно фантазматическое мышление. Например, искусство.

В искусстве можно верить, вредно веровать, и совершенно не нужно ничего знать. Как и в религии, здесь ценно исступление и трансгрессия, а не холодный разум, но, как и в науке, в искусстве не может быть бога.

Само по себе знание мертво, если вокруг нет голов, способных его воспринять. И если наука производит знания, то искусство развивает само мышление и чувства.