secrets

Катя пашет неделю между холеных баб, до сведённых скул.

в пятницу вечером Катя приходит в паб

и садится на барный стул.

Катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят.

Катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак,

держит шею при этом так, как будто на ней висят.

рослый бармен с серьгой ремесло своё знает чётко

и улыбается ей хитро.

у Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро.

не хмелеет; внутри коротит проводка,

дыра размером со все нутро.

К атя вспоминает, как это тесно, смешно и дико,

когда ты кем-то любим.

вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока,

как Белый Бим.

одинока так, что и выпить не с кем,

уж ладно поговорить о будущем и былом.

одинока страшным, обидным, детским –

отцовским гневом, пустым углом.

в бокале у Кати текила, сироп и фреш.

в брюшине с монету брешь.

в самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь.

раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдёж –

значит, все же чего-то ждёшь.

что ты хочешь – благую весть и на ёлку влезть?

Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть.

Катя щурится и поводит плечами в такт,

адекватна, если не весела.

Катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так,

Кате хуйня война – она, в общем, почти цела.

у Кати дома бутылка рома, на всякий случай,

а в подкладке пальто чумовой гашиш.

ты - Господь, если не задушишь – так рассмешишь.

у Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук,

падает на юбку.

Катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит,

бросает трубку.

Катя толкает дверь, ту, где написано «выход в город».

климат ночью к ней погрубел.

город до поролона вспорот, весь жёлт и бел.

фейерверк с петардами, канонада;

рядом с Катей тётка идёт в боа.

мама снова звонит, ну чего ей надо,

«ма, чего тебе надо, а?».

Катя даже вздрагивает невольно,

словно кто-то с силой стукнул по батарее:

«я сломала руку. мне очень больно.

приезжай, пожалуйста, поскорее».

так и холодеет шалая голова.

«я сейчас приду, сама тебя отвезу».

Катя в восемь секунд трезва, у неё ни в одном глазу.

Катя думает – вот те, милая, поделом.

Кате страшно, что там за перелом.

мама сидит на диване и держит лёд на руке, рыдает.

у мамы уже зуб на зуб не попадает.

Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут.

скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут.

что-то колят, оно не действует, хоть убей.

сердце бьётся в Кате, как пойманный воробей.

ночью в московской травме всё благоденствие да покой.

парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой.

тяжёлого привезли, потасовка в баре, пять ножевых.

вдоль каждой стенки ещё по паре покоцанных, но живых.

ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу.

тряпки, от крови бурые, скомканные, в углу.

безмолвный таджик водит грязной шваброй,

мужик на каталке лежит, мечтает.

мама от боли плачет и причитает.

рыхлый бычара в одних трусах,

грозный, как Командор,

из операционной ломится в коридор.

садится на лавку, и кровь с него льётся, как пот в июле.

просит друга Коляна при нем дозвониться Юле.

а иначе он зашиваться-то не пойдёт.

вот ведь долбанный идиот.

все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза.

врач говорит – да чего я сделаю,

он же здоровее меня в три раза.

вокруг него санитары и доктора маячат.

мама плачет.

толстый весь раскроен, как решето.

мама всхлипывает «за что мне это, за что».

надо было маму везти в цито.

прибегут, кивнут, убегут опять.

Катя хочет спать.

смуглый восточный мальчик, литой, красивый,

перебинтованный у плеча.

руку баюкает словно сына,

и чья-то пьяная баба скачет, как саранча.

Катя кульком сидит на кушетке,

по куртке пальчиками стуча.

к пяти утра сонный айболит накладывает лангеты,

рисует справку и ценные указания отдаёт.

мама плакать перестаёт.

загипсована правая до плеча и большой на другой руке.

мама выглядит, как в мудацком боевике.

Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя.

ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя.

«я усталый робот, дырявый бак.

надо быть героем, а я слабак.

у меня сел голос, повыбит мех,

и я не хочу быть сильнее всех.

не боец, когтями не снабжена.

я простая баба, ничья жена».

мама ходит в лангетах, ревет над кружкой,

которую сложно взять.

был бы кто-нибудь хоть – домработница или зять.

и Господь подумал: «что-то Катька моя плоха.

сделалась суха, ко всему глуха.

хоть бывает Катька моя лиха,

но большого нету за ней греха.

я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор жк.

даже вот мужика – днем с огнем

не найдешь для нее хорошего мужика.

но я не садист, чтобы вечно вспахивать ей дорогу,

как миномет.

Катерина моя не дура. она поймет».

Катя просыпается, солнце комнату наполняет,

она парит, как аэростат.

Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой –

пора бы стать.

Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить.

то, что она стареет, нельзя исправить, -

но взять, обдумать и извинить.

через пару недель маме вновь у доктора отмечаться,

ей лангеты срежут с обеих рук.

Катя дозванивается до собственного начальства,

через пару часов билеты берет на юг.

Катя лежит с двенадцати до шести,

слушает, как прибой набежал на камни – и отбежал.

Катю кто-то мусолил в потной своей горсти,

а теперь вдруг взял и кулак разжал.

Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве,

смотрит на закаты и на огонь.

Катю медленно гладит по голове

мамина разбинтованная ладонь.

Катя думает – я, наверное,

не одна, я зачем-то еще нужна.

там, где было так страшно,

вдруг воцаряется совершенная тишина.

верю, что не зря деревья сбрасывают листву,

которую мы жадно истопчем ногами

и новую зиму я смело переживу

и буду смотреть на серые лица

такими же серыми истосковавшимися глазами.

верю, что по вечерам меня перестанет преследовать мигрень

и что наши встречи в кафе и на улицах совсем не случайны.

ожидая хотя бы одной электронной улыбки в день,

втайне

от всех

я разбиваюсь

об твои оффлайны.

ничего не бойся .

эта осень/зима тоже пройдет, не успеешь и глаз сомкнуть,

город выдохнет туманный тягучий смог.

по-хорошему надо брать себя в руки и просто гнуть,

гнуть свою линию, а не складывать их в замок.

ничего не жди.

рвись наружу/по швам/с петель,

покупай билет на ближайший, учись летать,

закрывай за собой все двери и оставляй кофе/чайник/постель.

без сожаления — остывать.

ни о чем не жалей.

не оглядывайся, не множь печаль.

все, что было — не промах, а лишь урок.

не ищи виноватых и не руби с плеча.

даже у приговоров со временем истекает срок.

ничего не проси.

не смотри с надеждой наверх — никого там нет.

если вокруг светло — это ты излучаешь свет.

если Бог и живет, то лишь у тебя внутри.

это не я, это он с тобой говорит.

бесполезно звонить и писать, говорить: "смотри,

я постриглась короче, надела пиджак и юбку,

я похожа на ту, что ты любишь." но - раз, два, три -

шесть гудков. и никто не снимает трубку.

бесполезно кричать и сипеть, и шептать навзрыд:

"я люблю тебя так же крепко как в феврале,

и могла б - никогда не вышла бы из игры."

ведь никто, увы, не станет меня жалеть.

шанс дается лишь раз, а потом, хоть проси, хоть нет,

хоть клянись, что исправилась, стала умней и лучше -

кто-то просто выходит из дома и выключает свет,

и здесь нет никого, чтоб слышать меня или

слушать этот мой по тебе бред.

что тебе сообщить? у меня тут опять долги,

не курю, как просил, выживаю за счет амбиций.

докатилась до ручки: мне помогают враги,

сдавая свои позиции.

никто не следит за мной, абсолютно не бережет,

я одна и справляюсь на чертовом поле битвы.

мы поменялись. я теперь Кай, в сердце которого лед

и ни единой молитвы.

люди теряют веру, стирают меня в порошок,

я и не жалуюсь. смысл? они совершенно не боги;

стала чуть больше врать: *все у меня хорошо*,

только предательски мерзнут ноги.

счастье мое, она тебя любит? или хотя бы хранит?

не забывает про зрение? может быть, недотрога?

скажи: ты ведь счастлив? она для тебя магнит?

ну, береги ее, ради Бога.

я дурная девчонка, отвернись от меня

отворачивайся, давай, ну же,

может, тебе дать пощечину или пинка,

я злая, я приношу только вред и стужу,

не умею готовить ужин, прислуживать и быть замужем.

если слезы - то в три ручья,

если смех - то до самых слез.

я разучилась спать - парадокс.

и теперь я, как ты учил, слушаю тишину,

молчу о плохом и не спеша так иду ко дну.

люблю - и это самое горькое в этом фрукте,

рощу в себе кротость, забывая прошлые имена.

сладкий, я такая сложная

и я не знаю за что тебе в наказание

ниспослал меня всемогущий Боже,

но как supergirl я буду спасать тебя.

все существующие в этом дурацком мире противоречия

внутри меня давно устроили пир,

я разрешаю тебе разобрать меня на детали,

чтобы собрать такую, какую хотел видеть бы ты,

твои подруги и дураки, шуты, певцы, актеры и игроки.

собери меня идеальную, помоги.

а пока я только проказница и проказа,

которая выучила уже все родинки твоей широкой спины.

и признаться честно, я думала начать все совсем по-другому –

я хотела бы жить с тобой в крошечном,

Богом забытом приморском городе,

готовить варенье на зиму

и тебя целовать в виски.

ну и пусть. наплевали в душу. перерезать и оторвать.

не резон, завывая в душе, никотином тоску снимать

и долбить головой обои, саркастически хохоча.

ты сама захотела с горя, чтобы резко и сгоряча.

велика ли потеря, право? было время бы, заживёт.

а по жилам течёт отрава, словно угольно-чёрный йод;

стали лёгкие, словно жабры, и по горлу блуждает ком.

рвётся прошлая ночь на кадры с ног на голову кувырком.

вспоминаешь детали: кофе, запах простыни, тусклый свет,

в ожиданьи застывший профиль, слово «да» с коннотатом «нет»,

переходы, прогулки, скверы, вкус шампанского, r’n’b.

и твоё «я влюблюсь, наверно». а потом его «не люби».

как скользили горячей кожей его пальцы по рукавам.

а на утро – чужой прохожий: кто в контакте, e-mailы, спам,

фотки девушек из альбомов. дежа вю или се ля ви?

пару месяцев вы знакомы. так чего же тебе ловить?

он же всё обозначил ясно – (ты привыкнешь, раз он привык)

ты лишь первый его прекрасный тренировочный черновик

перед главной, генеральной вспышкой, той, которая правит бал.

ты в него не влюбляйся слишком. вряд ли ценен такой финал.

для того, у кого есть сила, магнетизм и нарцисса стать.

отраженья его красивей, как ни бейся, тебе не стать.

ты не жди, что возьмёшь фигурой и изгибом в своих плечах.

ты сама захотела сдуру, чтобы резко и сгоряча.

так не рви сгоряча сим-карту и не скусывай лак с ногтей.

погуляй с ним по боди-артам, барам, клубам; рисуйся, пей,

представляй себя королевой, завоёвывай, покоряй,

шли в нокаут одною левой и глазами вокруг стреляй.

и тайком эту рану штопай да накладывай шов, не вой.

это – просто бесценный опыт. к сожалению, только твой.

мне, конечно, плевать на его вранье,

на смс, как бы случайно прочитанные до корки,

мне плевать на ту, чьи пальцы пронзают иголки,

когда он берет в свою руку ее.

мне плевать, кто для него любовь, кто - шестерка,

мне плевать, с кем он в постели нежен,

или насколько их ласки грубы.

только вот во рту почему-то остался привкус железный

от закушенной в злости губы.

мне плевать на что похожа его любовь: лед или пожар

одни только крайности, или та самая середина.

это так глупо - ревновать до смерти такого кретина,

который к тому же никогда мне не принадлежал.

мне плевать на их безграничное сладкое счастье,

и на родственность душ.

мне плевать, но выдают расцарапанные запястья

и потекшая черная тушь.

мне плевать, рисует она или на рояле играет,

и плевать, насколько мы с нею разные

любит ли она ром или вино? белое или красное?

мне все равно, как часто он обо мне вспоминает.

и плевать, как он ее называет:

любимая, милая, дорогая, родная?

и чей сын может быть будет носить его отчество.

только вот на полу стоит полу-пустая

бутылка виски, убитая в одиночестве.

мне плевать что у них общего: взгляды, сигареты, список любимых книг

и плевать где они целуют друг друга - в Нью-Йорке или в Париже.

только вот почему-то из горла рвется полный отчаянья крик,

а небо вдруг стало на километры ниже.

мне плевать, что глаза уже покраснели от слез

мне плевать, что почти невозможно дышать.

может быть он с ней для развлечения, может быть все всерьез.

мне все равно. мне на него плевать.

мой несбывшийся и далекий, ну как дела?

говорила, писать не буду, да вот опять.

обещали весну, да что-то зима взяла

начала так упрямо снова права качать.

что-то я не о том, мне лишь бы о чем-нибудь,

лишь бы только с тобой, как раньше, ну знаешь сам.

нет, я все понимаю, прошлое не вернуть

только слишком уж часто снятся твои глаза.

ну прости, что поделать, сердце берет свое

и как мне с этим жить, пока еще не решу

раз не можем увы, мы по прежнему быть вдвоем,

я на кухне сажусь и просто тебе пишу.

обо всем: о погоде, о жизни, о новостях,

как люблю засыпать и очень боюсь вставать

ты, как я говорила, являешься мне во снах

и до боли холодная утром моя кровать.

не привыкну никак, что рядом твоей руки

больше нет и так сильно, что-то сжимает грудь,

я готова завыть от горечи и тоски

и мечтаю о ночи, чтоб поскорей уснуть.

в общем снова по кругу: бег/ передышка/ бег

по другому сейчас практически не могу.

обещал гороскоп, что вылечусь по весне,

что остается боль лежать моя на снегу.

а весна не идет, так видимо хочет Бог.

так что ты извини и вновь приходи во сне

хоть и знаю, что больше не ступишь на мой порог,

от того, что ты снишься, становится легче мне.

вот и все на сегодня, а сколько еще их там

непрочитанных писем, что просто лежат и ждут.

их давно бы пора, отправить по адресам,

только вряд ли конечно, когда-нибудь их прочтут.

мой несбывшийся и далекий, прошу прости.

я расклеилась быстро, никчемная видно бронь.

я устала так сильно, одна этот крест нести,

вот и все мой. а письма? а письмам пора в огонь.

счастливые дамы не курят, ты только вникнись.

несчастные ж просто вслепую искурят блок.

что сидишь тут, родная? иди успокойся, выспись!

на утро пробежка, пока не прихватит бок.

ты ж без него и не видишь счастливой жизни.

хватит вести себя, словно слепой щенок.

не нужно бежать в его руки, когда он свистнет.

будто он твой хозяин, отец и Бог.

иди, успокойся, родная, хлебни-ка виски.

которое в прошлый раз он допить не смог.

забывай и не думай о нём. соберись, уйди.

уйди хоть куда-нибудь. лучше всего в загул.

он каждую третью к своей прижимал груди.

у него там пол сотни, таких же как ты, натур.

ты серьёзно, наивная, думала он любил?

ты правда считала, что он наводил лямур?

таких сволочей единицы. пойди, найди.

да и таких, как ты, поискать бы дур.

в общем, давай. приводи себя в божий вид.

возьми на работе/учёбе двойной отгул.

ты младше на целое счастье. и Бог простит.

счастливые дамы не курят.

всё.

перекур.

ты сидишь и в упор не видишь,

как ломаешь по кирпичу не науку - латынь и идиш,

а привязанность к палачу,

что талантлив, как будто Гойя, и глубок, как пролив Босфор.

боль оставит тебя в покое, когда ты проиграешь спор.

когда эта игра в Джуманджи прекратится и будет тишь.

дорогая, ведь он обманщик. он опаснее тех вориш,

что не лезут в карман за словом. он искуснее во сто крат.

сорвала бы любви оковы, и искала пути назад.

чем не шутят Господь и Демон? ситуация такова,

что ты можешь сбежать из плена, или станешь ему раба,

или хуже – никем не станешь. ни любовницей \ ни женой,

эта музыка из под клавиш превращается в ножевой.

как там дальше - пока не ясно. мои руны о том молчат,

если любит тебя – прекрасно!

если нет, проставляй печать над стихами ему,

я после передам их в Небесный Суд.

мне честнейший из всех Апостол обещал,

что тебя

спасут.

говорила врачу: "я пришла, ну давай, лечи,

чтоб забыть обо всех, на кого он меня менял,

чтоб не знать, у кого он оставил свои ключи".

говорила: "я просто здесь и я просто друг",

подбирала ему невест под его кровать.

а он всё улыбался: "такие, как ты, не врут".

ты б не выдержал, если б знал, сколько можно врать.

всё дарила подарки, журавликов, голубей,

улыбалась его принцессам и всем другим.

говорила: "я буду ждать тебя, хоть убей".

он смеялся и выдыхал этот чёртов дым.

приготовлю на завтрак чай или пистолет,

постараюсь не прикасаться к его ключам.

я твержу себе уже пять одичалых лет:

не привязываться ни к людям и ни к вещам.

на забытых не злятся. и я на тебя не злюсь -

слишком сильное чувство, вменяя его в вину,

я прощала твой город и свой внутривенный блюз,

представляя, как все твои пьесы пойдут ко дну.

от чистейшего света. до траурной темноты.

от испорченной крови. до избранных богом слов.

я умела хотеть, так, как должен хотеть был ты,

подчинив себе слово, как главное ремесло:

сочиняя предлоги и поводы. «нет» и «да».

выбирая героев, как острую сталь ножа,

я сумела оставить убитыми города,

для того, чтобы не было шанса туда бежать.

мы стояли с тобой на улице,

освещенной огнем фонарей.

«ненавидишь, когда целуются?»

«нет, скорей ненавижу людей».

поправляешь мне волосы рыжие

«ты, пожалуй, совсем чудачка.

и глаза у тебя бесстыжие,

да и мысли как у маньячки.»

и так страшно пошелохнуться,

шаг ступлю – это все исчезнет.

если мне суждено проснуться,

уж поверь, лишь с тобою вместе.

«не боишься?» - смотрю я строго.

«нет, ни капли. с тобой я справлюсь»

«знаешь, я ведь не верю в Бога.

а еще на людей кидаюсь».

«хватит, рыжая. ты другая.

не такая, кой хочешь казаться»,

и я в мыслях его проклиная,

начинаю в него влюбляться.

все твои " как дела? " монотонны,

очень лживы мои " хорошо ".

ты меня разъедаешь сонорно.

а клялась ведь, что всё прошло.