Андеграунд.

Черт его знает, почему все несется с бешеной скоростью и так медленно. Двоякое чувство меня переполняет. Уж слишком все это ирреально - я трогаю стены, чтоб убедится в их существовании.

Сегодня был хорший день. У меня в голове все еще играют отголоски и запевы Земфиры, я чувствую едва уловимый запах своих волос - я так долго стояла рядом с Л., что стала пахнут подобно ей. Этот аромат удивителен. Меня всегда тошнило от дешевых духов, напоминающих запах мыла и химии, но эти почти идеальны.

Восьмерка на девяносто градусов.

Я, спотыкаясь, бежала к маршрутке. Ветер отрывал куски кожи с моего лица - или мне это просто казалось. Черное пальто озверело и хлестало меня по спине. Потом я ехала, держа в руках телефон. Синие лампы в маршрутке отсечивались в стекле и мне казалось, что ночное небо, которое я вот уже полтора года вижу розовым, стало чернильно-фиолетовым.

Потом были резные перила и ровные, четкие ступеньки. Я удивилась, когда увидела еще троих. Но все мысли тут же заполнило убранство зала - о, эти великолепные плакаты! Старые времена, новые, андеграунд и мейнстрим смешались, влились в бумагу и повисли на стенах. Чего стоит одна барабанная установка в трех метрах над полом и виниловые диски повсюду. Меня покорил плакат AC\DC.

Потом грянул гром, и я нещадно сбивала свои ботинки о покрытие пола.

Мне действительно кажется, что за мою манеру общаться с людьми нужно отрубать руки. Или голову для надежности.

Я чувствую себя неплохо. Последние месяцы все было в заднице, да, именно в ней, глубоко и надолго. Меня поглотила рефлексия, я разочаровалась в себе, я зависла на других. Не придумала ничего лучше, чем терзать клавиатуру.

Я не люблю писать прямой поток из головы кнопками, а не ручкой. Технический прогресс застал мои босоногие семь лет, хоть до десяти я только и делала за компьютером, что рисовала в пейнте псевдоминималистические полотна. Потом были игры. Детство вернулось с улицы домой, там же зачахло и превратилось в воспоминание.

***

Мальчик стоит у дерева, закрыв руками лицо. Он громко считает, выкрикивает числа, чтобы все мы слышали. Я не успеваю и глазом моргнуть, как большинство ребят разбегаются в разные стороны, большинство - в палисадник, находящийся метрах в семи. Я понимаю, что через несколько секунд стану на место парня у дерева, если не убегу, и ныряю под куст в паре метров от него. Он отворачивается от дерева, отходит, находит полдюжины детей и не замечает меня. Даже потом.

Я гуляла только с парнями, потому что во дворе девочек не было, а моего старшего брата родители заставляли брать меня с собой. Ну да, привычка быть обузой с ранних лет. Падала с деревьев, травилась зелеными немытыми абрикосами, драла штаны гвоздями в выброшенных досках, била колени и стирала до крови руки, когда дралась палками…

Как я ненавижу свой стиль изложения, о, кто бы знал.

Они все пишут лучше меня.

***

И вот она запела Блюз. Зал вокруг поплыл. Я чувствовала только едва уловимое исступление, равнодушие к окружению. Такое чувство, будто ты сидишь на полу своего балкона или где-нибудь на городской стене, заунывные аккорды льются изнутри, а сам ты невыразительно произносишь просьбу на поседнем дыхании…

Покатаемся по городу
Отвези меня, пожалуйста, к мосту
Ближе, ближе, здесь я дышу

Мои волосы в тот момент были коротко стрижены, скулы четко рисовались под натянутой кожей, длинные пальцы цеплялись за камень. Такое - внутри, а снаружи все прозаичнее.

Я выгребаю из себя пепел, а тем времененм носом идет кровь, и мне все равно.

Я занимаюсь глупостями вновь.

Пять месяцев назад я перестала чувствовать. Дата размыта, ибо это было не сразу. Медленно. Я не проснулась однажды и не поняла, что мимо меня несется жизнь, что все слилось в сплошное "что это было, боже?", что я стала невообразимо скучна и несносна. Я не решила так напоказ, я не сделала это внезапно, я не захотела этого навстречу, я только поняла дважды. Все звучит так пафосно и исскуственно, но на самом деле так просто и глупо, что лучше было бы понарошку.

Восемь месяцев назад я охладела к публичности. Я читаю старые дневники и не верю, что это писала я.

Я не знаю, можно ли доверять девушкам, они же так разговорчивы - по крайней мере, большинство.

Я, наверное, хочу подругу. Обычную.

Три дня назал я избавилась от одного из самых главных моих изъянов. Точнее, убедила себя, что избавилась. О, тщеславие! Что ты сделало со мной! Я не желаю больше пить с тобой на брудершафт. Ты ввергаешь меня в пучины стыда.

Я так бессвязно пишу. Я чувствую прямо сейчас, как текст проходит мимо меня. Окно открыто. Тиканье часов, вода в стакане.

Пью.

Касаюсь гипсовой руки, другой рядом нет.

Меня любили там, на тейсти, и не любили тоже. С меня хватит. Я, может, и не наигралась, но твердо решила прекратить глупые занятия.

Моя проблема в том, что я слишком много болнтаю. В том, что не живу так как хочу. Почему я не читаю, мне же это так нравится? Почему не рисую и не надеваю рубашки? Черт побери, повсюду дрянь!.. Трусость - страшнейший порок, несомненно.

Тошнит от пафоса, который пропитывает эти буквы. Тошнит от собственного напыщенного слога. Множества ненужных слов. Вода в решете, это точно. И невыносимая скука. Я действительно сильно хочу писать просто и понятно. Все эти метафоры, туманные аллюзии, отсылки к понятным только мне событиям складываются в симфонию, от которой тянет блевать. Симфония понтов показательности.

Кто бы знал, как глубоко меня потрясает совершенство. Как совершенен он и как совершенна она. Как много имен и названий стоит за словами "он" и "она".

Прекратится ли это только с моей смертью?

Когда я умру

Мои косточки истлеют на солнце.

Вода и кровь омоют их, мои косточки

Цвета старых страниц.

Ветер разнесет запах гнили,

который внутри меня.

Ведь на самом деле там все прогнило.