песок сомнений

Я научусь жить без этого, как жила без этого раньше. Научусь не заглядывать часто. Научусь не менять своего мнения и быть твердой в своем выборе.
Я обязана научится, потому что времени - как же жаль - так мало

Мы слишком долго считали звезды, слишком долго заглядывали в глаза бесконечности, наивно полагая, что можем все. Но не могли ничего. Схватившись за руки, шли туда, откуда (не) возвращаются. Утро\день\вечер, складывая, считали своей жизнью, но это были всего лишь раздробленные куски целого. Я есть или меня нет? Зачем и почему мы все еще верим? И еще вместе.
Рассветы, закаты. Ты, виски. Я должна быть верна. Ну, по крайней мере, самой себе.

Ты нервно сглатываешь, я вижу выступившие сосуды на гладкой поверхности твоего глаза. Я вижу их и понимаю, что ты так же внимательно смотришь на меня, что ты впиваешься глазами в отделившуюся от прически прядь, в плохо прокрашенные ресницы, в резрез, открывающий родинки и

Я вижу, как ты берешь меня за руку, твой рот наполняется нервной слюной, ты хочешь обладать мной, но тебе никогда не достанет смелости.
Я улыбаюсь.

Ты так предсказуем, думаю я, когда ты вдруг целуешь меня.

И тонуть оказалось не так страшно, как можно было подумать, утро согрело теплом и волосы разметало по лицу, утро выбило на лице улыбку, будто никогда и ничего не может быть плохо, и впереди только что-то заоблачное, интересное, непредсказуемое.
Утро, утро, утро.
В полусонные пять утра свесить ноги за пределы пластикового белого карниза, пересчитать мутные серые облака, тряхнуть головой и засмеятся, достать сигарету, закурить. Сигареты кончаются так быстро когда ты доволен происходящим.

Эй, утро. Почаще бы тебя, почаще бы с тобой.

Можно пересчитать по пальцам хорошие посты; можно написать пару новых, и эти откровения, о, никому не нужные откровения. Спросить, если ли что особенное в этом мире, спросить, когда алая буква появилась на моей груди, вычурная вышивка и слова, которые ты не слышишь. Жаль.

Не останавливаться.

Новой жизни нет и быть не может.

Есть иллюзия.

И есть море.
Шумит где-то на уровне грудной клетки.

О, чертовы километры. Я смотрю в окно. Все время в окно. Человеческие лица уродливы, я не желаю заглядывать в их глубь. Я не желаю видеть их боль, она мне ни к чему, у меня хватает своей. Я скучаю. Я скучаю по тем временам, когда Серж держал меня за руки, когда мы припадочно кричали друг на друга и когда мы заботились друг о друге.

Я знаю достаточно много.

Мне не нужна ваша боль, у меня ее и так достаточно.

Она сидела напротив меня в элекртичке. Женщина во всех смыслах этого слова. Ее чуть полноватое тело было укутано в плотную блузу и юбку, ноги-в изящных лодочках. И вся она такое что-то неземное.

И увядающее.

Губы ее, округлые, обросшие сетью морщин, не улыбаются. Взгляд суров и сосредоточен, руки с иссохшей кожей скупо лежат на черной ткани.
Как прекрасна она и как уродлива.

Ты ушел. Ты ушел. О, черт возьми, как я рада, какие дифирамбы отплясывает моя надколотая душа. Да, ты забрал меня, забрал ту меня, которую я так хорошо помню, но да, да, я рада этому! Забирай снова и снова и уходи, убирайся прочь!

У Х О Д И

и, каждый раз, оглядываясь на тебя, буду улыбаться, буду радоваться, буду любить тебя, но уже не так совсем. Не этой пронзительной, глупой, покоряющейся любовью, а тлеющим углем привычки, чем-то, что уже настолько "я", что это не поменять никак.

О, чудо мое, чудо неизбывное, ты случилось. Почему сейчас? Почему так? Не важно. Спасибо.

Будь со мной, чудо, и сегодня, и завтра, и всегда.
Будь же, чудо, моим.

It's a brand new day. New day.

Ты агонизируешь. Горишь, бедная. Вздымаешь опаленные куски ресниц к небу и молишь о чем-то, как все люди на грани сознания. Самосознания. Все твои слова, все твои обещания-вранье, и ты, такая хрупкая и никудышная, горишь наконец-то. Я бы потанцевала на твоих костях, но я же слишком добра для этого. Открою почитаю Кафку. Долгим взглядом посмотрю на тебя, а, может, черт с ним?

Может бросить тебя гореть в гордом хриплом одиночестве?

Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на панцирнотвердой спине, он видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами.

У меня рак мозга, а у него-рак яичек. Мне кажется, мы прекрасная пара. Мы смотрим кино, пьем виски и коротаем неизбежно короткий оставшийся нам срок. Мы заливаем горе, душим его дымом, мы занимаемся сексом, но вовсе не потому, что мы действительно хотим этого. Нам просто ничего не осталось. Я готова удушить его, а потом выстрелить себе в висок в один из этих душных бесконечных дней.

Когда я распахиваю окно, он его закрывает. Просто потому, что ему хочется поспорить, ему хочется ощутить себя живым и он делает это за мой счет. Бедный мальчик, мне его так жаль.

Я иду на кухню и наливаю себе шестой (а, может, седьмой?) за день стакан виски, добавляю колы, кладу льда. Но не потому, что я хочу все это.

Мне просто ничего не осталось.

И вот я снова тут. История повторяется, снова и снова. Зачем, почему, что делать, куда идти-бесполезные вопросы. Сотни бесполезных вопросов. Всегда было забавно смотреть, как эти вопросы, выварившись из внутреннего самосознания, шлепая по извилинам воспаленного разума, переламывают меня. И не то, чтобы я не знала, что делать, но я осознаю, что делать ничего не буду. И ответы искать-не буду. Сдержав полусонно улыбку, сделав то, что сделать должно, пойду дальше, внутренними жерновами перемалывая зерно сомнения. И так всегда. О, бедная я, несчастная я, мне себя вовсе не жаль.

Я обещаю себе не ждать тебя, но все возвращает меня к этой сраной неизвестности ожидания

Говорят, когда выкуриваешь первую сигарету, то тебе плохо, ты кашляешь и только потом-привыкаешь. Со мной никогда не было так.

Когда я выкурила свою первую сигарету, я почувствовала себя такой легкой, у меня внутри будто образовалась, как в шарике, пустота, которую надули гелием и я готова лететь. Что самое странное-это со мной каждый раз.
Я курю не для того, чтобы быть частью чего-то, и не потому, что привыкла. Таким образом я выполняю две вещи:

я чувствую себя легкой

я разрушаю себя

Мы смотрели на картины, на которых не было ничего, читали книги, полные пустоты, и наполнялись чем-то, чего никогда не было в других людях.

Потому что мы не знали ничего, что отягощало бы нас, мы были будто дикие животные, только одни посреди шумного мегаполиса.

А потом вдруг мы открыли глаза и начали видеть.

И больше никогда не держались за руки и даже не смотрели друг на друга.