Часто я нахожу на скамейке у собственного дома вынесенные и оставленные кем-то стопки прочитанных книг. Это книжки -однодневки, из тех, что читают в электричке, в метро – мягкие карманные издания на дешевой бумаге, детективчики, любовные романы, календари садовода. Учебники, школьные или вузовские. Или детские книжки – вырос из них человечек.
Или книжки советские – издания посолиднее, с твердой обложкой, обтянутой материей или искусственной кожей, с солидным тиснением. Это книжки забытой эпохи, ушедшей страны, поэтов и писателей, рассказывавших о высоком и небывалом – честных комбайнерах и землепашцах, слесарях, изобретавших новые сверла, благородных рыбарях, боровшихся за выполнение плана, и отважных пограничниках.
Книжки-развлекалки чаще разбирают – чтобы прочитав, передать дальше.
Книжки советские печально дожидаются дворников – редко находятся на них охотники.
Порой же к помойкам выносят и вполне достойных авторов, даже классиков, целыми коробками. И тут причина понятна: хозяева, как правило, молодые люди делают ремонт в квартире и избавляются от залежей бумажного «хлама». Пристраивать хлопотно, продать вряд ли получится. И – вон, вон! На улицу! Мне таким манером достался Блок, собрания сочинений Чехова и Вересаева, подборка книг по философии – от Платона и Канта до Розанова и Соловьева.
Как говорили римляне – так проходит слава мира. Глядя на эти стопки, на пожелтевшие страницы трудно поверить, что еще не так давно книги были настоящей ценностью.
За изданиями классиков, популярных беллетристов, историческими романам и, конечно детективами и фантастикой велась настоящая охота.
На подписные собрания сочинений записывались (иногда в книжном магазине, иногда подписку распространяли на предприятиях), а потом регулярно ходили отмечаться – как на остальные товары дефицита – диван, холодильник, чешскую люстру или польский мебельный гарнитур. В нужное место и в нужное время! Как в фильме «Влюблен по собственному желанию» - начальница просит сходить безотказную героиню на перекличку по собранию сочинений Лескова, отметиться на фамилию Долболомов. На что героиня резонно спрашивает: «А зачем такому Лесков?». Скромная библиотекарша в чем-то была права – красивые переплеты таких томов часто служили просто статусным интерьером, дополнением к полированной мебели, коврам и хрусталю.
Все это входило в обязательную программу благосостояния. Нередко детям даже не разрешали эту «выставку» трогать – потреплют корочку, вид уже будет не такой парадный! И стояли такие волюмы шеренгами по росту, и брали их в руки раз в год – пыль стереть.
К таким же статусным и дорогим книгам относились энциклопедии, различные альбомы по искусству и фотографии – прекрасно изданные, в суперобложках. Хозяева знали, что случись что – продадут легко, через «Букинист» (сколько этих магазинов и магазинчиков кануло в Лету!) или просто через знакомых, по « своим».
А «макулатурные» книжки? Жюль Верн, Дюма, О. Генри, Мопассан и Конан Дойль- ни одна бумажка, кроме разве что конфетных фантиков не попадала в мусорное ведро! Старые газеты, коробки от торта или обуви, картонки всех сортов, молочные пакеты – все шло в дело. Десять, а иногда двенадцать килограмм, - и ты получаешь заветный билетик с именем книжки, а на билетике – марочка наклеена - «5 кг» или «10 кг». Бумага получше- в пункт утильсырья, стой в очереди за другими библиофилами, жди свое счастье. Бумага поплоше – скрипя сердце – для ребенка, в школу, на сбор макулатуры.
Времена меняются и мы меняемся вместе с ними. Кто б пустил сейчас родное дитя обходить подъезды, звонить к незнакомым людям в двери:
- Кто там?
- Извините, у вас нет макулатуры?
Так хотелось, чтоб ТВОЙ класс занял первое место, насобирал больше всех! Учитель или вожатый с безменом и грустное «Два кило! » - были лучшим стимулятором.
Помню, раз соседний класс притащил на санках огромную коробку из-под телевизора, битком набитую старыми журналами и газетами. Приперли, потные, гордые - Ура! Победа!!
А через четверть часа в школьный двор вкатился крайне сердитый хозяин этой счастливой картонки – он тоже собирал макулатуру, только для личного пользования, дома складировать не захотел, вынес на лестничную клетку. Там семиклассники и нашли его сокровище. Нечаянный клад пришлось вернуть.
Книги были твердой валютой. Как водка или деньги. Ими можно было расплатиться. Ими спекулировали, как одеждой, пластинками или радиотехникой. Так, в начале 80-х «Мастер и Маргарита» из-под полы продавалась за сорок рублей (при средней зарплате сто пятьдесят). Книги воровали – из библиотек и как бы невзначай «зачитывали» у знакомых.
Поэтому во многих семьях, и в моей тоже, по сию пору существует неписанное правило – на вынос не давать!
Порой прилавки нестоличных книжных магазинов были интереснее и богаче московских – люди привозили тома из командировок и путешествий. Помню, как отец привез из Баку пять серых одинаковых книг - одну нам, остальные «на подарки». Думаю, подарки эти пришлись ко двору – это был Мандельштам. А год – 1985.
А сколько нужных и ненужных презентов найдется в каждом доме! За победу в школьной спортакиаде, лучшему звеньевому, за участие в празднике Нептуна, от октябрят второй звездочки – призы сороковых, шестидесятых, читать эти незатейливые подписи – что листать семейный альбом.
И наконец, о самиздате.
Сейчас часто забывают, что перепечатывали на машинке или ксерили на работе не только запрещенную диссидентскую литературу, но и просто литературу! Которой хотелось обладать! А добыть – возможности не было. А что перепечатывание – было и переписывание от руки! Любимых стихов, и не только. Шекспира от руки переписывали! В толстые тетрадки за 44 копейки.
Само же слово «самиздат» первым придумал замечательный поэт с Арбата, Николай Глазков. Тот, что был «летающим мужиком» в фильме Тарковского «Андрей Рублев». Тот, чьи строки, известны очень многим:
Я на мир взираю из-под столика
Век двадцатый, век необычайный,
Чем ты интересней для историка,
Тем для современника печальней.
Печатали Глазкова мало, но он не унывал и распространял среди друзей самодельные брошюрки со своими стихами, называя этот процесс – «сам-себя-издат».
Запретный плод сладок. Чтение было таким всеобщим и всепоглощающим не только потому, что «больше ничего не было». Думаю, вкус к хорошей литературе прививался еще и из-за тернистого пути к ней – отстоять, добыть, достать – и вдоволь насладиться – жадно, не отрываясь, проглотить! Плюс часто тайна и секретность – книжка доставалась иногда из укромного уголка, с приговоркой «только никому! Не говори что читал!» и – и даже в либеральные горбачевские времена.
Авторитет бумажных книжек пошатнулся – постепенно они сдают свои позиции электронным носителям – те компактнее, удобнее, за текст не надо платить.
Но, думается и хочется верить что бумажные листы не будут вовсе унесены ветром.
Их приятно открывать, чувствовать, вдыхать запах: у новых - клея и свеженькой типографской краски, у старых – запах времени.
У книг электронных и бумажных разный ритм, разная мелодия. Первые хороши для метро и самолетов, для жизни бегом и на ходу. Вторые – для неспешности, вдумчивого осмысления, разглядывания иллюстраций, открывания-перелистывания. Они наполняют руки, шкафы, глаза и душу.