Ощущать весь мир своей огромной золотой клеткой.
Метаться из угла в угол квартиры, пытаясь придумать, что можно сделать, чтобы занять свой воспаленный мозг.
Ах да, еще страдать. Много страдать.
Покончив с расписанием дня, я, старательно выполняя пункты этого расписания, мог бы заступить на вахту Самого Важного Человека на планете.
Щелкаю кнопкой записи, мне надо выговориться. Говорить со стеной - не самое завлекательное занятие, поэтому куда приятней представить себе, что эти записи останутся после всего.
Как хреновы рудименты этого мира.
Я мог бы рассказать, каково мне.
Мне дерьмово, мать вашу. Нравится? Все равно? Вот, и мне все равно.
Наверное, это хорошо, что всем все равно. Ваша жалость меня бы убила быстрее, чем мой рак.
Жалейте лучше себя, вам с этим еще жить. А я схожу лучше за едой, чтобы не умереть раньше времени от голода.
Вы знаете, что такое пытки?
Выходить на улицу днем, когда сверкает солнце и на улице ранняя осень - вот, что такое пытки. Когда проходишь стадию саможаления, когда перестаешь жалеть, что ты больше не увидишь ничего хорошего в этом мире, что видят другие люди - плавающих уток в пруду, мимо которого я сейчас прохожу, солнце, траву и улыбки других людей. Именно тогда начинается самое паскудное.
Я вижу куски, выдранные с корнями из моего мозга. То, что обычно спускается на тормозах. Все эти мусорные кучи сознания, что вы не замечаете. Я вижу, как улыбающееся лицо, повернувшись ко мне, преобразует эти чертовы метаморфозы.
Растерянность, отвращение, отстранение.
Ублюдки, вы пародия на самих себя в моих глазах. Я с огромным удовлетворением истребил бы вас всех, каким-нибудь изощренным способом эстета, по очереди, всех к северу от экватора.
Жаль, но у меня нет на это времени.
И мне слишком все равно.
Сгущая краски, можно добиться в результате только одного цвета, и он далеко не радостный, как говорят пустоголовые имбецилы. Грязно-серая масса, помноженная на безысходность и ваши сраные реакции.
Мне все равно.
Я беру пачку молока, обогащенного витаминами, две пачки спагетти, пинту соуса чили и шестьдесят блистеров обезболивающего. Смотрю на очередного любопытного. Ему интересен угрюмый тип, который прислонил маленькую коробочку ко рту и шепчет в нее. Долго смотрю на него в ответ. Любопытство быстро сдает позиции и он отводит взгляд.
Гори в аду, парень.
Я говорю тихо, но он услышал. Взглянул еще раз, удивленно-испуганными глазами. И отошел, от греха.
Да, детка, я буйный. Берегись.
Иду к кассе, вливаюсь в беспокойную очередь.
Мне нравится эта кассирша. Ей абсолютно все равно, кто перед ней встанет и даст деньги, рассчитываясь за покупки, пропущенные через лазер сканера. Пусть будет хоть снежный человек. Если, конечно, от него не смердит дешевым алкоголем, и он не орет на автоматы по продаже сигарет. Тогда она отвлечется от своих незамысловатых дел, чтобы просто позвать менеджера. Что будет дальше - её абсолютно не беспокоит.
Автоматически царапнув ногтями по пластиковому блюдечку для денег, она вопросительно подняла наконец-то глаза на меня.
Я стоял, держа в застывшей руке зажатые купюры.
Сейчас она была без своей картонки томатного сока, но все равно не узнать её было нельзя.
Быстро кладу деньги на блюдце, беру пакет деревянными пальцами.
Легкими шагами и тяжелым грузом на рассудке я спешно оставляю двери магазина за спиной.
В глаза вгрызается солнце, ослепший, я прохожу по инерции несколько шагов и замираю неподвижно. Мимо, держась поодаль, курсируют люди. Параллельные линии не пересекаются, а я не пересекался ни с кем, кроме своей паранойи и тяжко подавляемой внутри истерики. Как затухающая нить кардиограммы, эта падаль норовила слиться со мной воедино.
Интересно, как она живет с этим. Мысль цепляется за неё, но, прежде чем она успела пустить корни в моем мозгу, я беспощадно сжигаю почву для укоренения.
Мне плевать. И ведь действительно, мне плевать.
..
Это очень неприятно.
Моя собранность трещит по швам.
Вот, я говорил! Чуть не наступил на собаку. Что за дерьмо, а?.
Нужно чем-нибудь заняться. Нужно не забывать. Мать вашу, ну зачем..
На всякий случай, я вырвал из диктофона батарейки.