Тебя можно сравнить разве что с воздухом в горах. Я дышу полной грудью, когда ты рядом.

Кофе по-турецки, лимона долька,

Сулугуни и ветчина.

Никого не люблю – тех немногих только,

На которых обречена.

Там сейчас мурашками по проспекту

Гонит ветер добрых моих подруг.

И на первых партах строчат конспекты

По двенадцать пар загорелых рук.

Я бы не вернулась ни этим летом,

Ни потом – мой город не нужен мне.

Но он вбит по шляпку в меня – билетом,

В чемодане красном, на самом дне.

Тут же тополя протыкают бархат

Сюртука небес - он как решето;

Сквозь него холодной Вселенной пахнет

И глядит мерцающее ничто.

Ночи в Симеизе – возьми да рухни,

С гор в долину – и никого в живых.

И Сайде смеется из дымной кухни

И смешно стесняется чаевых.

Все топлюсь вроде в перспективах каких-то муторных -

Но всегда упираюсь лбом в тебя, как слепыш.

Я во сне даже роюсь в папках твоих компьютерных,

Озверело пытаясь выяснить, с кем ты спишь.

Пронесет, может быть, все думаю, не накинется -

Но приходит, срывая дамбы, стеклом звеня:

Ты мне снишься в слепяще-белой пустой гостинице,

Непохожим - задолго, видимо, до меня;

Забываюсь смешными сплетенками субботними,

Прячусь в кучи цветастых тряпочек и вещиц -

Твое имя за мною гонится подворотнями,

Вылетая из уст прохожих и продавщиц,

Усмехается, стережет записными книжками,

Подзывает - не бойся, девочка, я твой друг,

И пустыни во сне скрипят смотровыми вышками,

Ты один там - и ни единой души вокруг;

Не отмаливается - исповеди да таинства,

Только все ведь начнется снова, едва вернусь.

Мы, наверное, никогда с тобой не расстанемся,

Если я вдруг однажды как-нибудь

Не проснусь.

Слушай, нет, со мной тебе делать нечего.

От меня ни добра, ни толку, ни просто ужина –

Я всегда несдержанна, заторможенна и простужена.

Я всегда поступаю скучно и опрометчиво.

Не хочу ни лести давно, ни жалости,

Ни мужчин с вином, ни подруг с проблемами.

Я воздам тебе и романами, и поэмами,

Только не губи себя – уходи, пожалуйста.

Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом.

Я веду, и я сроду не был никем ведом.

По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом.

Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».

Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд,

Дети ходят туда купаться, но чаще врут,

Что купаться; я видел все - Сингапур, Бейрут,

От исландских фьордов до сомалийских руд,

Но умру, если у меня тебя отберут».

Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит,

Джип с водителем, из колонок поет Эдит,

Скидка тридцать процентов в любимом баре,

Но наливают всегда в кредит,

А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».

Бернард пишет «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам,

Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам,

Ядерный могильник, водой затопленный котлован,

Подчиненных, как кегли, считаю по головам –

Но вот если слова – это тоже деньги,

То ты мне не по словам».

«Моя девочка, ты красивая, как банши.

Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши,

Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши.

Никакой души ведь не хватит,

Усталой моей души».

С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем

мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица,

обнимающая детеныша.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда

внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка

подташнивает; в пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той

сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку,

фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не

сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду

полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже

больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание;

тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.

Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним,

«вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти

красивая. Только безнадежная.

Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой

бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала.

Перестиховала.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как

прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то

выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц

проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот

тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо,

обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим

виноватой нежностью старшеклассника.

Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и

чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в

объятиях, уезжая.

И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою

Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет

маяться отчего-то.

Вечер душен, мохито сладок, любовь навек.

Пахнет йодом, асфальтом мокрым и мятной Wrigley.

Милый мальчик, ты весь впечатан в изнанку век:

Как дурачишься, куришь, спишь, как тебя постригли,

Как ты гнешь уголками ямочки, хохоча,

Как ты складываешь ладони у барных стоек.

Я наотмашь стучу по мыслям себя. Я стоик.

Мне еще бы какого пойла типа Хуча.

Я вся бронзовая: и профилем, и плечом.

Я разнеженная, раскормленная, тупая.

Дай Бог только тебе не знать никогда, о чем

Я тут думаю, засыпая.

Я таскаюсь везде за девочками, как Горич

За женою; я берегу себя от внезапных

Вспышек в памяти - милый мальчик, такая горечь

От прохожих, что окунают меня в твой запах,

От людей, что кричат твое золотое имя -

Так, на пляже, взрывая тапком песочный веер.

Милый мальчик, когда мы стали такими злыми?..

Почему у нас вместо сердца пустой конвейер?..

Я пойду покупать обратный билет до ада плюс

Винограду, черешни, персиков; поднатужась

Я здесь смою, забуду, выдохну этот ужас.

…Милый мальчик, с какого дня я тебе не надоблюсь?

Это мой не-надо-блюз.

Будет хуже-с.

Ранним днем небосвод здесь сливочен, легок, порист.

Да и море - такое детское поутру.

Милый мальчик, я очень скоро залезу в поезд

И обратной дорогой рельсы и швы сотру.

А пока это все - so true.

- Уходить от него. Динамить.

Вся природа ж у них – дрянная.

- У меня к нему, знаешь, память –

Очень древняя, нутряная.

- Значит, к черту, что тут карьера?

Шансы выбиться к небожителям?

- У меня в него, знаешь, вера;

Он мне – ангелом-утешителем.

- Завяжи с этим, есть же средства;

Совершенно не тот мужчина.

- У меня к нему, знаешь, – детство,

Детство – это неизлечимо.

Я ведь не рабской масти - будь начеку.

Я отвечаю требованиям и ГОСТам.

Просто в твоем присутствии - по щелчку -

Я становлюсь глупее и ниже ростом.

Даже спасаться бегством, как от врагов

Можно - но компромиссов я не приемлю.

Время спустя при звуке твоих шагов

Я научусь проваливаться сквозь землю.

Я не умею быть с тобой наравне.

Видимо, мне навеки стоять под сценой.

Эта любовь - софитовая, извне -

Делает жизнь бессмысленной.

И бесценной

" лучшая пара - та, которая началась с дружбы?
что за бред?
ЛУЧШАЯ ПАРА - ТА, С КОТОРОЙ ОТПУСТИЛИ"

И не важно что ты ему больше подходишь, и что ты лицом лучше вышла, и фигура у тебя куда круче, да и мыслишь ты более здраво и логично… когда он любит ее, а ты его - это все бесполезно, ведь этим она превосходит тебя во всем и сразу.

У него взгляд такой, что под ним даже кости плавятся.
Он лениво ладонь на плечи - и это нравится.
Он немного постарше - тебе с ним как будто пять.
Он приходит, взрывает жизнь,
и весь мир - кровать.
Утро дарит огрызки нежности в простыне.
Тихо думаешь: "Боже мой, ну зачем он мне? "
Он одним касанием душу тебе вспорол.
Он уйдёт через два часа.
Ты - колени в пол.

"мне, конечно, плевать на его вранье,
на смс, как бы случайно прочитанные до корки,
мне плевать на ту, чьи пальцы пронзают иголки,
когда он берет в свою руку ее.
мне плевать, кто для него любовь, кто - шестерка,
мне плевать, с кем он в постели нежен,
или насколько их ласки грубы.
только вот во рту почему-то остался привкус железный
от закушенной в злости губы. ”

позвони мне

закричи в трубку что-нибудь пьяное

что мы стали ужасно разные

приходи ко мне в гости

поболтаем или просто напьемся

будем целоваться и ждать

когда закончится солнце

я обняла бы тебя всеми рифмами, пробралась бы внутрь с помощью слов, я была бы рядом самыми чистыми, нежными, яркими отголосками снов. я всего тебя прошивала бы звуками голоса, сохранившегося в твоей голове… но, увы, я больна предрассудками и боюсь оказаться «любимой» плюс «не»