Be the ocean

не спеши, не иди, подожди еще пять минут помнишь - какой-то хастл или матчиш. да, этот ритм - его до сих пор стучишь. в наше время не страшно, когда заткнут, страшно, что сам когда-нибудь замолчишь.

Он глядит на нее, скребет на щеке щетину, покуда несут соте. “Ангел, не обжившийся в собственной красоте. Ладно фотографировать – по-хорошему, надо красками, на холсте. Если Господь решил меня погубить – то Он, как обычно, на высоте”. Он грызет вокруг пальца кожу, изводясь в ожидании виски и овощей. “Мне сорок один, ей семнадцать, она ребенок, а я кащей. Сколько надо ей будет туфель, коротких юбочек и плащей Сколько будет вокруг нее молодых хлыщей Что ты, кретин, затеял, не понимаешь простых вещей?” Она ждет свой шейк и глядит на пряжку его ремня. “Даже больно не было, правда, кровь потом шла два дня. Такой вроде взрослый – а пятка детская прямо, узенькая ступня. Я хочу целоваться, вот интересно, он еще сердится на меня?” За обедом проходит час, а за ним другой. Она медленно гладит его лодыжку своей ногой.

сначала не помнишь

когда дома последний раз ночевала

потом – когда дома просто была

однако кроме твоих корабля и бала есть еще другие дела

да, я дом теперь, пожилая пятиэтажка

пыль, панельные перекрытия, провода

ты не хочешь здесь жить

и мне иногда так тяжко

что из круглой трубы по стенам течет вода.

ну давай, давай, поиграй со мной в это снова.

чтобы сладко, потом бессильно, потом хреново чтобы – как же, я не хотел ничего дурного чтоб рычаг, чтобы три семерки – и звон монет. ну давай, давай, заводи меня, трогай, двигай

делай форвардом, дамкой, козырем, высшей лигой

я на старте, я пахну свежей раскрытой книгой

ставки сделаны, господа, ставок больше нет.

в трубке грохот дороги, смех

«я соскучился», Бьорк, метель.

я немного умнее тех, с кем он делит свою постель.

вместо года прошло несколько лет

вместо гвоздей как по маслу входят сверла

я одену свой шлем и бронежилет

но ты умней ты будешь целиться в горло

а где в тебе чувство, там за него и месть-то. давай, как кругом рассеется сизый дым, мы встретимся в центре где-нибудь, посидим. на мне от тебя не будет живого места, а ты, как всегда, окажешься невредим.

не сходи с моих рук, ты король червей козырной,

родной, узнаваемый по рубашке

от турецких твоих кровей

от грузинских твоих бровей от улыбки,

в которой музыка и Бродвей

до сих пор беспомощность и мурашки

Мы часто отрицаем природные задатки, когда очень молоды. Нам не нравится всё, что досталось: рост, вес, разрез глаз, а также пол, век и родители. Логичный конец спора и протеста случается, когда человек, вместо того чтобы драться и ненавидеть что-то в себе, начинает с этим мириться и гармонизировать.

скоро я тебя вновь увижу, и это будет как будто мы встретились на изнанке зимы за оградой моей тюрьмы ты впервые увидишь, какого цвета мои глаза чистые от отчаянья и чумы.

мальчик-перекати-поле — это всегда такое щемящее, ломкое счастье ещё в руках держишь, а уже щуришься на горизонт ещё только встретились вроде — а уже галочки ставишь на полях запоминай, запоминай, пропадет и нету, что ты будешь катать на языке, чтобы чувство голода заглушить? как смеётся, как говорит как глаза свои цвета подвядшей травы в тебя упирает, будто меч джедая.

когда меркнет свет и приходит край тебе нужен муж, а не мальчик Кай отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея есть вокзал и сцена, а есть жилье и судьба обычно берет свое и у тех кто бегает от нее — только чуть грубее

это последний раз, когда ты попался в текст, и сидишь смеешься тут между строк. сколько тебя высасывает из пальца – и никого, кто был бы с тобою строг. cмотрят, прищурясь, думают – something’s wrong here: в нем же зашкалит радостью бытия скольким еще дышать тобой, плавить бронхи, и никому – любить тебя так, как я.

и мы даже выберем день отдельный, и под мартини поговорим с ним, о том, что любим друг друга зверски – но вновь получится ни о чем.