Эрих Мария Ремарк из Нью-Йорка (23.12.1940)
Марлен Дитрих в Беверли-Хиллз, отель «Беверли-Хиллз» и бунгало
Самой непритязательной и самой притязательной!
Равик, злополучный даритель, оробевший после опыта с кварцевыми каменьями и не предложенным Ван Гогом, считает, что никакой золотой середины быть не может; он должен был бы в этот наисчастливейший из всех дней либо ограбить музей «Метрополитен», либо вернуться к самым обыкновенным обычаям молодости, и поэтому он, находясь по ту сторону проклятых картин, приносящих несчастье, и поделок ювелирного цеха, посылает тебе самое гибкое и прекрасное из всего, что есть на земле, — кошек и цветы, — и держит свое сердце высоко, как факел, и благодарит тебя, пума, юношиня, соратница, мальчик-принц, зеркало илистый хрусталь, в котором разгорается и сверкает его фантазия, за все, что ты дала ему… и богов за то, что они подарили тебя миру и на некоторое время ему…
Марлен Дитрих из Парижа (01.12.1945)
Эриху Мария Ремарку в Нью-Йорк R-C 3B-51/002
Не знаю, как к тебе обращаться, — Равик теперь общее достояние… Я пишу тебе, потому что у меня вдруг острый приступ тоски — но не такой, какой она у меня обычно бывает. Может быть, мне не хватает бутербродов с ливерной колбасой, утешения обиженных, — и душевных бутербродов с ливерной. Париж в сером тумане, я едва различаю Елисейские поля. Я в растерянности, я опустошена, впереди нет цели. Незачем больше бегать за продуктами и за летчиками, летающими в Берлин, — мне незачем больше заботиться о моей матери, чтобы прокормить ее зимой. Не знаю, куда девать себя… Вчера вечером нашла за портретом дочки три письма от тебя, в них ты даешь такие хорошие советы. Письма не датированы, но я помню время, когда ты писал их мне. Это воспоминания о наших годах, и ты еще негодуешь на меня за то, что я впадаю в «мелкобуржуазность». «Счастье и ревность в доме велосипедистов», и «Тщетные усилия мелкого буржуа завладеть недвижимостью», и «ты живешь лишь однажды», и «ты пребываешь в покое, вышивая крестом», и «оставайся оселком», и «ты мужественная соратница Пентесилеи»…
У меня никого нет, я больше не знаю покоя с вышиванием крестом! Я воспряла, и я дралась с одними и другими (не всегда с помощью самых честных приемов), я выбила для себя свободу и теперь сижу с этой свободой наедине, одна, брошенная в чужом городе… И тут я нахожу твои письма! Я пишу тебе безо всякого повода, не сердись на меня. Я тоскую по Альфреду, который написал: «Я думал, что любовь это чуда и что двум людям вместе намного легче, чем одному — как аэроплану». Я тоже так думала.
Твоя растерзанная пума