Посоли мне раны, я посолидней стану.

дело в том, что невозможно помочь человеку, который сам этого не хочет или делает вид, что не хочет

alpha-dog :

Это последний раз, когда ты попался
В текст, и сидишь смеешься тут между строк.
Сколько тебя высасывает из пальца –
И никого, кто был бы с тобою строг.

Смотрят, прищурясь, думают – something’s wrong here:
В нем же зашкалит радостью бытия;
Скольким еще дышать тобой, плавить бронхи,
И никому – любить тебя так, как я.

День мерить от тебя до тебя, смерзаться
В столб соляной, прощаясь; аукать тьму.
Скольким еще баюкать тебя, мерзавца.
А колыбельных петь таких – никому.

Челку ерошить, ворот ровнять, как сыну.
Знать, как ты льнешь и ластишься, разозлив.
Скольким еще искать от тебя вакцину –
И только мне ее продавать в розлив.

Видишь – после тебя остается пустошь
В каждой глазнице, и наступает тишь.
«Я-то все жду, когда ты меня отпустишь.
Я-то все жду, когда ты меня простишь».

как осенний лист, одиноко
дрейфующий по внутренней ориноко,
как оса в перекрестье рам,
ты плывёшь в себе, вдыхая и высыхая.
нынче осень горькая и глухая,
из неснятых драм

состоящая, но ни боль, ни ветер
не имеют значения: на всём белом свете
слишком мало того, кто ты,
и от этого хорошо, горячо и страшно,
и уйдёт сегодняшний, как ушёл вчерашний,
возникая из пустоты.

отзовись, услышь меня, говорю, а то ведь я же тебя поймаю, и тогда уж точно не отпущу

Нужно любить себя. Начиная с малого: ложиться спать вовремя, просыпаться пораньше: не забивать на макияж, душ, крем. Делать не пучок, а нормальную укладку. Одеваться не в то, что удобно, а чтобы и красиво и удобно. Нужно нравится себе, а не "да ладно и так нормально".Нет, не нормально. Очень быстро вязнешь в этом неуважении к самой себе, а значит окружающие относятся к тебе потребительски или просто никак.

Нельзя быть серым пятном внутри, иначе становишься им снаружи

потому что дурак, потому что хам

я очень сильно люблю тебя

Ты то ласкаешь меня, то топчешь ногами. То любишь, то ненавидишь. Открываешь мне душу, а после — превращаешься в полного ублюдка! Это довольно точное описание наших отношений, Тайлер?!

когда он будет жениться, я буду снимать его свадьбу

Господи, дай мне сил продолжать движенье.
Господи, дай ему слабости быть со мной.

Не стесняйся, самовыражайся,
Только не скуривайся и не спивайся,
И не обламывайся, не бросайся в крайности,
Не карай себя, всё преукрасится

мне очень страшно

мне просто очень плохо. я не вижу поддержки и помощи не от друзей, не от тебя, не от музыки. я пишу-пишу-пишу стихи, готовлюсь к литературному вечеру, учу уроки, много плачу и совсем не курю.натянуто улыбаюсь, смотрю устало, не думаю о том, что будет, не думаю о тебе. точнее думаю, каждую секундочку, и вижу тебя во всем, но никому не говорю.

помоги мне. помогите мне.

Где твое счастье, что рисует себе в блокноте в порядке бреда?
Какого слушает Ллойда Уэббера,
Дэйва Мэтьюса,
Симпли Рэда?

Что говорит, распахнув телефонный слайдер,
о толстой тетке, разулыбавшейся за прилавком,
о дате вылета,
об отце?
Кто ему отвечает на том конце?

Чем запивает горчащий июньский вечер,
нефильтрованным темным,
виски с вишневым соком,
мохито, в котором толченый лед (обязательно чтоб шуршал как морская мокрая галька и чтоб, как она, сверкал)
Что за бармен ему ополаскивает бокал?

На каком языке он думает? Мучительнейший транслит?
Почему ты его не слышишь, на линии скрип и скрежет,
Почему даже он тебя уже здесь не держит,
А только злит?

Почему он не вызовет лифт к тебе на этаж,
не взъерошит ладонью челку
и не захочет остаться впредь?
Почему не откупит тебя у страха,
не внесет за тебя задаток?
Почему не спросит:
- Тебе всегда так
сильно
хочется
умереть?

Жаль, такая милая, а туда же, где таких берут, их же нет в продаже; по большому счету, не люди даже, а научные образцы. М ожет только петь об Армагеддоне, о своем прекрасном царе Гвидоне, эти маленькие ладони, выступающие резцы.

Может только петь, отбывать повинность, так, как будто кто-то все ребра вынес, горлово и медленно, как тувинец, или горец, или казах.
У того, кто слушает больше суток, потихоньку сходит на нет рассудок, и глаза в полопавшихся сосудах, и края рукавов в слезах.

Моя скоба, сдоба, моя зазноба, м альчик, продирающий до озноба, я не докричусь до тебя до сноба, я же голос себе сорву. Я тут корчусь в запахе тьмы и прели, мой любимый мальчик рожден в апреле , он разулыбался, и все смотрели, как я падаю на траву.

Этот дробный смех, этот прищур блядский, он всегда затискан, всегда обласкан, так и тянет крепко вцепиться в лацкан и со зла прокусить губу. Он растравит, сам того не желая, как шальная женушка Менелая, я дурная, взорванная и злая, прямо вены кипят на лбу.

Низкий пояс джинсов, рубашки вырез, он мальчишка, он до конца не вырос, он внезапный, мощный, смертельный вирус, лихорадящая пыльца; о н целует влажно, смеется южно, я шучу так плоско и так натужно, мне совсем, совсем ничего не нужно, кроме этого наглеца.

Как же тут не вешаться от тоски, ну, он же ведь не чувствует, как я стыну, как ищу у бара родную спину, он же здесь, у меня чутье; прикоснись к нему, и немеет кожа; но Господь, несбычи мои итожа, поджимает губы – и этот тоже. Тоже, девочка, не твое.