От имени моей души. On behalf of my soul.

а я влюблен или потерян?

или морозом жду весну?

или я палочкой по теням,

ищу и ответ, ищу ищу.

так я влюблен или напуган?

в отсталом шуме бытия,

или я сожженый метелью

и обранивший в ней себя?

О некоторых вещах я бы поговорила именно с тобой, скитаясь на то, что ты что-то ответишь, но сейчас… Ты бы знал, как я тебя ревную ко многим людям. Я никогда не говорю ничего подобного, да и врятли скажу. Но у меня к тебе до головокружения и непонятной безысходности что-то есть. Я бы не написала тебе такого, не под каким предлогом, я дико скрытная в этом плане, но когда дело доходит до какого-то такого состояния, когда ты можешь сказать любую правду, ты делаешь это. Ты начинаешь думать, а что изменится, если ты так скажешь. Так вот я тебя ужасно ревную ко всем этим кошелкам (как бы обидно это не звучало). Хотелось когда-то внимания, но сейчас я понимаю, что это уже бессмысленно. Я ведь немного пустое место. Ты будешь с ними. Я не знаю нахера я это пишу, я не знаю, отправлю я тебе это или нет. Я когда совершала такие глупости под названием «бессмысленные слова». Бессмысленные, потому, что мимо ушей. Мне кажется это пройдет мимо ушей, и я снова останусь под клеймо «шах и мат». Побежденной, своими же словами, своими же. Как бы выразить тебе основную мысль? Я не знаю. Может, ты что-нибудь поймешь, из сказанного. Я может, отправлю это не тебе, но это кто-то увидит, наверное, а если и тебе, то извини меня если что. Я ведь чрезвычайно глупый и наивный человек. Хотя душа и трескается с каждым днем, я ничего не подвластна сделать. С уважением….

я ревнивая ревнивая ревнивая реванивая ко всем этим дурам

я снова пустое место в твоей жизни,

так глупо с моей стороны, …

дотянись до луны,

и оглянись на страдающий ливень.

какие вокруг все имбицилы,

ударить, и убить,

дотянись до луны,

Они ведь тоже когда-то жили.

Мороз покоже, заела песня,

ты как? я странно а ты?

дотянись до луны,

и оглянись, мы вместе.

когда плохо, душа просит Андрея. А когда хорошо Лину. А когда и то и то…………………………………………………………….я умираю

я как обычно. вся в учебе. сижу дома как под арестом. друзей почти не осталось. все на меня обижаются. только по тому что я учусь и нет не как кого времени. а когда оно есть. они говорят что нет времени у них. бесконечные ревности подруг в техникуме. становятся маленькими вещи. я влюбляюсь. забываюсь. еще безбожно болит голова и хочется научиться летать. забыла забрать ксерокопию заданий на СРС из технаря. а еще разрядился телефон на середине любимой песни. все стабильно.

Грациозно падает лампа, и бездыханно стонет актер,

Заиграла Рояль печально и смотрящий глаза протер.

Настоящий боец упорно, пробирался сквозь гущи зла…

А потом его кто-то дернул. И судьба его, в миг умерла.

«Вы бездарности просите? Люди! Оглянитесь по сторонам,

Вас пришедшие в раз разрубят, и не к месту они уже вам»

Он смеялся, сквозь гнев и крики, он пытался им доказать,

Кто на сцене еще великий и кто глупо «покинул мать».

«Вы ж упорны, вы смелые звери. Так куда вы глядите все?»

Показал он жестом к двери и отчаянно быстро сел.

Люди ждали нотаций дальше, люди слушали недолюбя,

Что какой-то актерский мальчик разогнул пред ними себя..

Грациозно падает лампа, и бездыханно стонет актер,

Заиграла Рояль печально и смотрящий глаза протер.

У кого-то упал цилиндр, чей-то малый кричал во весь час.

А Актер, исхудавший, длинный, начинал напевать вальс.

Люди поняли – это гений. Слишком «20» чтоб просто гнать

Он застопорился в смятение, и продолжим им читать:

« Вы губили все свои земли, вы пылали во страсти все»

Обращаясь к еще детям, запинался почти перед всем:

« Вы, родители их жизни, вы мечтали о вере и снах,

Так дарите им это, дарите, а не жгите надежды в прах»

Он отчаянно всем улыбнулся, поклонился и взгляд поднял,

Красный занавес вмиг затянулся, перестала играть Рояль.

Аплодировали даже дети, и актер доказал «слепым»,

Как убоги мысли о смерти, как несносны догадки святых.

Грустит виолончель, в истерике скрипач, запело фортепиано.

Из их глухой каморки, « черный тощий грач», улётал окояно.

И подогнали люди слухи в тот театр старый о пропаже,

Пропал не глупый гений, милый друг, актерский мальчик.

Его искали люди с фонарями, бегали друзья по рельсам.

Они боялись, волновались, думали, пропало, без ответца…

А он влюблен в свою Марию, сильно, трепетно и честно.

Его присутствие, ободранного, в том театре не уместно.

Но он пришел, вернулся, с Богом, все как полагали.

Ему сказали: «Ради бога, мы же все тебя искали, потеряли»

И Он, с ухмылкою своей раздвинул худенькие плечи:

«А я влюблен, и безответно полюбил, теперь вам легче?»

Он играл свою первую пьесу, он дышал этим жанром – драма.

Он сквозь слезы читал текст, свой и за ним эта вся панорама.

Он любил этот номер дико, он бы вечно кричал о нем людям,

Как красиво сыграл он Инрико, и как тот свою даму любит.

Напряженная белая кожа, изорватые пухлые губы,

Обаятельно вздрогнул, может, и раздвинулся занавес бурый.

Наступило ужасное «тихо», он смотрел им в глаза и плакал,

Его первая реплика. Скрипка. Его душу продали людям,

Поднялись его скулы с улыбкой. Люди ждали, что дальше будет.

Он кричал свои первые строчки, он страдал сам собой за героя,

У которого гиблая, дочка умерла под ногами строя.

Зал молчал. Замолкала и скрипка. И рояль запевала слабо,

«Ах, какой грациозный малый» прошептала старуха тихо.

Он запел, через боль и радость. Его первая, первая пьеса,

Пролетела, куда уж, в сладость. За спиной его трудное детство.

Укорочено время антракта. Он сидит и руками треплет,

Он боится, что все не гладко. Он пугается, что не успеет.

Поднимается бурая штора. Люди молча, держат осанки.

Заиграла Рояль Минора, и запела скрипка странно.

Он стоял, исхудалый парень, не красавец, но очень манерный.

«Ах, какой грациозный малый» вспомнил он, что играет первый.

Он играл свою первую пьесу, он дышал этим жанром – драма.

Он сквозь слезы читал текст, свой и за ним эта вся панорама.

Он любил этот номер дико, он бы вечно кричал о нем людям,

Как красиво сыграл он Инрико, и как тот свою даму любит.

Почему ты? Почему ты, именно ты скажи мне.

Может ударил мне в голову холод зимний,

Или бежать мне вон в той вышине?

Может я притваряюсь и впрям невииной,

Да, да, да, ДА! это ты. и ты не идеален,

И мы не идеальны мы убоги и ничтожны,

Вот только от тебя как раз идет мороз по коже.

Ты слишком глупая и зря пришел, случайность.

А знаешь что, ведь сердце выбирает,

Кого любить, кому стихи писать и петь,

Но только этого никто увы не замечает.

И мне дозволено смотреть, смотреть, терпеть.

Но почему же ты? Да, ты такой убогий, слабый,

И слишком милый мне во злобу, я бы, так убила.

И наплевала б на общественные нравы.

Но не ступила, я бы… правда полюбила, наплевала.

Прости, прости мне все мои стихи,

Прости мне всю мою холодность,

В которой, не былая безысходность,

В которой, нет ни грязи, нет ни красоты,

Они пусты, убоги и, наверно, холодны.

Прости еще меня за тот наивный диалог,

Прости мои руки, которые пишут,

Прости мои губы, которые дышат,

Прости и спасибо вообще, что помог.

Но ты не прочтешь, но ты не увидишь.

Как дух мой убит и как он изнемог.

Простите меня, я бездарен,

Простите же от всего сердца,

Я плавно живу случайными днями,

Мне нечем дышать, и негде согреться

Я душу продам, за всю панораму.

И дьяволу в почту брошу конверт,

Простите меня со слезами.

Я бешеный, глупый влюбленный поэт!

Мне не нужны твои слова, молчи.

Мне не нужны твои глаза, закрой их с Богом.

Мне лишь нужна, твоя зажатая чертога,

Которую я и сейчас зову, - душа.

Мне не нужны твои причины, успокойся,

Не вредитель. Я просто гребаный мучитель,

Чье сердце судорожно бьется, оно смеется,

Оно одно захлебываясь бьется, оно прорвется.

Мне не нужны твои слова, молчи же!

Я не договорила слшешь. Я все скажу

Ты раздражительно красивийш,

А я? Пишу и сумасбродно гребано дышу,

Под этим глупым, грустным, жалким небосводом.

Какая ода, черт возьми. Какая ода.

Пылает. И что-то удушливо, хмуро и пусто,

Попросит потише дышать, невинное чувство.

Оно улыбнулось, запело и снова уснуло,

А мне все хотелось кричать, раздражать,

Но замкнуло.

Да, я в восторге от тебя, как море от луны,

И ты дитя, и я дитя..и брошены мы в море,

Как будто ткань лихая виснет на заборе,

Зависло солнце обожжонно над водою

И обожгло мои, одни и лучшие мечты.

Ode to a Nightingale

MY heart aches, and a drowsy numbness pains

My sense, as though of hemlock I had drunk,

Or emptied some dull opiate to the drains

One minute past, and Lethe-wards had sunk:

'Tis not through envy of thy happy lot,

But being too happy in thine happiness,

That thou, light-wingèd Dryad of the trees,

In some melodious plot

Of beechen green, and shadows numberless,

Singest of summer in full-throated ease.

O for a draught of vintage! that hath been

Cool'd a long age in the deep-delvèd earth,

Tasting of Flora and the country-green,

Dance, and Provençal song, and sunburnt mirth!

O for a beaker full of the warm South!

Full of the true, the blushful Hippocrene,

With beaded bubbles winking at the brim,

And purple-stainèd mouth;

That I might drink, and leave the world unseen,

And with thee fade away into the forest dim:

Fade far away, dissolve, and quite forget

What thou among the leaves hast never known,

The weariness, the fever, and the fret

Here, where men sit and hear each other groan;

Where palsy shakes a few, sad, last grey hairs,

Where youth grows pale, and spectre-thin, and dies;

Where but to think is to be full of sorrow

And leaden-eyed despairs;

Where beauty cannot keep her lustrous eyes,

Or new Love pine at them beyond to-morrow.

Away! away! for I will fly to thee,

Not charioted by Bacchus and his pards,

But on the viewless wings of Poesy,

Though the dull brain perplexes and retards:

Already with thee! tender is the night,

And haply the Queen-Moon is on her throne,

Cluster'd around by all her starry Fays

But here there is no light,

Save what from heaven is with the breezes blown

Through verdurous glooms and winding mossy ways.

I cannot see what flowers are at my feet,

Nor what soft incense hangs upon the boughs,

But, in embalmèd darkness, guess each sweet

Wherewith the seasonable month endows

The grass, the thicket, and the fruit-tree wild;

White hawthorn, and the pastoral eglantine;

Fast-fading violets cover'd up in leaves;

And mid-May's eldest child,

The coming musk-rose, full of dewy wine,

The murmurous haunt of flies on summer eves.

Darkling I listen; and, for many a time

I have been half in love with easeful Death,

Call’d him soft names in many a musèd rhyme,

To take into the air my quiet breath;

Now more than ever seems it rich to die,

To cease upon the midnight with no pain,

While thou art pouring forth thy soul abroad

In such an ecstasy!

Still wouldst thou sing, and I have ears in vain—

To thy high requiem become a sod.

Thou wast not born for death, immortal Bird!

No hungry generations tread thee down;

The voice I hear this passing night was heard

In ancient days by emperor and clown:

Perhaps the self-same song that found a path

Through the sad heart of Ruth, when, sick for home,

She stood in tears amid the alien corn;

The same that ofttimes hath

Charm'd magic casements, opening on the foam

Of perilous seas, in faery lands forlorn.

Forlorn! the very word is like a bell

To toll me back from thee to my sole self!

Adieu! the fancy cannot cheat so well

As she is famed to do, deceiving elf.

Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades

Past the near meadows, over the still stream,

Up the hill-side; and now 'tis buried deep

In the next valley-glades:

Was it a vision, or a waking dream?

Fled is that music: — do I wake or sleep?

мне снилось что один актер обнимает и говорит что любет. называет ребенком боится. и говорит что любит. берет волосы. касается носом щеки. и я утром просыпаюсь пытаюсь вспомнить что он читал мне еще и стих на английском. я потом вспомнила что за актер. ему 36. и я потом случайно наткнулась на этот стих когда искала композитора.