Люди преодолевают километры и километры, просто чтобы быть с кем-то. Как это люди умудряются быть такими смелыми? Как это они могут знать, что их ждут? Как они могут не хотеть вернуться домой?
I have a thing with kitchens, you know. Наверное, у всех так. Находишь себе уютный уголочек между окном и теплой плитой, и свет сразу ламповый, мягкий, даже если он выключен и светит только начинающееся утро. Всегда и со всеми я, в итоге, остаюсь на кухне, и, когда ночь перерастает во что-то большее, вроде этого промежутка между тремя и четырмя часами - тогда люди начинают рассказывать. Конечно же, о себе, но люди-то мои, важные, поэтому я всегда рада их послушать.
Мы провели на этой кухне всю ночь, мы провели там дольше. Мы допили все вино, мы досидели до того, что друзья устали и ушли спать, забрав с собой умаявшегося кота. Нам стоило тоже уйти спать, потому что кухни, как и аэропорты, my happy places, я не хочу ассоциировать их с поливанием твоих плечей и щек моими слезами.
Глупые, глупые люди. И это себя-то я звала сложной. Подумаешь, разум не статичен и никакой рациональности никогда, подумаешь, живу ощущениями, тактильными и визуальными, подумаешь, проще не думать ни о чем вовсе, чем пытаться что-то понять. Лучше - как я. Потому что каждый раз, когда ты рассказываешь мне, как ощущаешь собственный разум ты - я чувствую горячую, острую, в самых ребрах, у самого сердца - боль. Потому что не могу понять, как один обыкновенный человек может жить, рассуждать, чувствовать - так. Жить только рассудком, застревать в собственной голове настолько крепко и прочно, смотреть на мир под исковерканным, странным, неудобным углом. Как, как, как.
Как я умудрилась ввязаться во что-то подобное с кем-то таким, как ты? Вот бы мне оставалось так же все равно, как раньше. Я не хочу разговоров о том, как сильно и крепко тебе нужно быть с собой, как частно, чтобы разум не съезжал с рельс. Я не хочу абсурдных и порожденных, конечно, вином (хотя, не значит, что не верных) сравнений с эклерами. "Вот перед тобой тарелка, полная эклеров, и ты смотришь на них, и понимаешь, что любишь эти несчастные эклеры так сильно, что кружится голова, но разумом понимаешь, что у тебя на них аллергия и даже от одного тебя ждет неделя восстановления. Что ты делаешь? конечно же, ты ешь этот эклер. И ждешь неделю, чтобы взяться за другой. И ел бы их хоть каждый день, но без недели - без, шансов выжить ни одного".
Утро - светлое, холодное, на кухню приходит рано. Я смотрю в окно позади твоего плеча, а потом, краем глаза - на себя, в отражение в зеркале у шкафичка. Смотрю на себя, на то как слезки продолжают мочить твою рубашку, и спрашиваю зачем, зачем, зачем мы продолжаем, если подобные разговоры стали слишком частыми, если нет никакого ощущения, что вот ты полнишься светом, что ты воздушный шарик - тебе легко, потому что любят ведь, и наоборот. Нет. Никогда. Только вечная, ноющая неудовлетворенность, острием под дых каждый раз, когда тебе объясняют себя, и ты слышишь, и понимаешь, но вот принять, осознать - куда сложнее, острие. Когда каждый раз, оставаясь с тобой до поздна, от космоса и стихов, в итоге все приходит к эклерам.
Я смотрела на себя краем глаза в зеркало, и всем телом, сердцем, разумом - всей собой - ощущала насколько это не навсегда. Настолько, что рубашка твоя промокла как от неплохого такого дождя.
Вот бы отпускать людей, которым, ты чувствуешь, лучше бы быть отпущенными. Но что делать, когда они не хотя уходить? je n'ai pas assez de puissance pour faire сa