Дорогая моя, может хоть ты мне объяснишь - почему?
Почему каждый день мы просыпаемся, а мир остается прежним. Наш маленький, сделанный из черного дерева, эгоцентричный, включающий в себя только нашу кровать, наш пол, наш чайник на плите, нашу дорогу до института, наше пальто и только наше восприятие мир - почему он не кружится, почему остаётся на месте, даже если и происходит что-то весомое. Казалось бы, самое время центру тяжести сместиться на других людей, а кому-то наверху давно пора взять наш город и слегка потрясти, чтобы снег, все-таки, пошел.
Говорят - вырастешь и поймешь. Но мы же почти выросли, а всё, наоборот, начинает становиться совершенно бессмысленным, потому что приобретает очевидный и явный смысл (чушь какая). Я ни в чем не могу больше находить причин, чтобы как-то оправдать эти свои заученные передвижения от кресла к столу, от чайника к стулу и так далее. Когда ты взрослый и когда ты это понимаешь - мир тускнеет. Потому что ты начинаешь понимать, что чувствуешь и почему, и находишь для этого совершенно очевидные поводы. И уже не бывает весело, если у кого-то свитер надет на левую сторону, и не бывает уютно, если ты в комнате с холодными батареями и тусклыми лампами, и грустно тоже ни с того ни с сего не бывает, всему находится причина.
Как будто ты вдруг вырос, и у твоего сознания отобрали краски, или, наоборот, вручили что-то вроде инструкции по использованию, так что ты уже не мечешься от бессилия понять, почему чувствуешь все подряд, а вчитываешься в инструкцию и находишь причины.
Если я скучаю - то по тебе. Причина: ты. Предпосылки: чай заканчивается медленнее, как и мой шампунь, ведь я пользуюсь им одна; сигареты - пачка на три дня, раньше - было меньше; одобрение шуток, то есть смех, только в виде интернетного ахаха; разговоры приходится печатать; резинки твои для волос, которые я продолжаю находить в самых немыслимых местах. Если я смеюсь, то причина: люди. Предпослыки: их шутки, мои шутки, общие шутки, глупые истории. Если я не ем, то причина - не голодна. Предпосылки: ела вчера, слишком слаба и ленива, чтобы поднять что-то тяжелее чайника. И так далее.
Все становится простым. Объяснимым. А если что-то не выходит объяснить, можно развести руки и сказать любое слово, и оно подойдет. Люди, ноябрь, время такое, просто темнеет рано и тд.
И ведь мы же должны меняться, как и мир. И мы-то меняемся, но мир остается тем самым, нашим. А мы вырастаем из него как из прошлогоднего пальто, он жмет нам, становится маловат. Или - наоборот, слишком широк, слишком огромен, чтобы вместить нас, слишком уж взрослых. И что если мы все говорим, говорим - а ничего не вернем уже. Ни зимы той, ни того самого снега, и чая того уже нигде не купим, и пол нам кухонный покажется слишком холодным, а чашки - слишком глубокими. И дверь в комнату придерживать не придется, чтобы снег не повалил оттуда и не затопил нас. И только представь, мы будем одни в этой большой и пустой квартире, в той же самой - а теми же самыми уже не будем. Не будет потолок на головы нам падать, и пол разверзаться, и сердце обрываться и падать в изножье кровати не будет, и я перестану ловить себя на мысли, что прекрасна - именнно ты, и что заканчивать всякое предложение я могу твоим именем, а речь все равно останется осмысленной.
Так, может быть, ты все-таки сможешь объяснить мне - почему. Почему мы так невовремя становимся взрослыми. Ведь пара недель еще до декабря осталась, мы почти дотянули, почти добрались.
Как хорошо, что я успевала все это записывать. А то выйдет как с лимонами. Перестанешь их любить и будет уже все равно, что любила. А так я хотя бы смогу вспомнить - как.
Там, вообще-то, все совершенно снежно, то есть засыпанно, чтобы понятно было не всем, то есть никому, толком, кроме нас. Но я расшифрую. Пока я помню как это делается.