Все как всегда. Что закономернно - так это родители, которые именно в этот день никогда не оставляют меня одну. Всегду умудряются приехать, собаку с собой привезти и вообще быть возмутительно воодушевленными.
Но вообще-то, вовсе не как всегда все. По-другому. Говорили мне, что институтская жизнь отлична от всякой другой, а я считала, что где бы ты ни был, ты всегда в компании с собой - так что же может поменяться. Оказалось, что сам ты. Вчера мы выпили столько вина и всего прочего - что я не помню, когда рассвело. Молодость, сказал бы кто-то в фетровой шляпе и с тростью. Но что есть молодость, если ты только и делаешь, что прощаешься с нею?
Получается так, что сначала тебя не было тебя рядом ни с кем, а потом ты немного побыл, а потом тебя уже во что-нибудь заворачивают, или развивают то, из чего ты восстал и во что вернулся, или просто же, потом, едва пожив, ты уже понимаешь, что как бы сильны ни были твои очки, но ты не можешь больше увидеть ни строчки в книге, что держишь в руках.
Хорошо, что можно рассуждать. Замереть, прилечь на пол и просто поразглядывать потолок, посчитать, что сделал, чего не стоило бы делать, сколько успел выкинуть пустых сигаретных пачек, сколько винных бутылок, скольким людям что-нибудь написал, скольких поцеловал, со сколькими сделал больше, со сколькими провалился сквозь пол, и сквозь все эти доски и кирпичи, и соседские ковры и даже сквозь мокрый асфальт, прсто потому что слишком, слишком горячее солнце у ребер. И сколько успеешь еще тоже можно посчитать, поразглядывав потолок.
Можно решить, что не так уж и плохо все, что раз говоришь, что жизнь короткая, как веточка от яблока, то считать ее - только время терять. Можно даже решить пожить. Можно решить остаться на кухонном полу навсегда и только и делать, что закрывать окна, чтобы не напустить снега и не замерзнуть. Можно решить что угодно, разве нет.
Но сделать это очень сложно. Ведь для это придется встать с пола, голову поднять, перестать разглядывать потолок, на который словно проецируется все-все, о чем ты когда либо думал, и что с тобой когда-либо было и все, что ты когда-либо написал. На потолок проецируются люди. Те, которые твои. Они танцуют с тобой, ты поднимаешься на носочки, чтобы поцеловать их в лоб, люди разворачивают тебя за плечи, чтобы показать, как аист летит в свое гнездо, или как далеко, у самой реки, небо начинает светлеть, или что звезда над твоей головой или даже сам лондонский мост падают. Люди сидят перед тобой на балконе, и ты разглядываешь их затылки, шею и уши, и тебе не кажется это смешным, люди хватают тебя за руку и в полночь в декабре, накинув на твою голову свой шарф, ведут на улицу под снегопад, тянут за собой до самой аллеи, останавливаются на перекрестке под фонарем, целуют, говорят, что из снега потом можно будет сделать молочный коктейль, и удается им это так обыденно, словно они каждый день творят волшебство, а ты потом пишешь об этом целую огромную историю, просто чтобы хоть ненадолго выкинуть из головы, чтобы послабее стало, перестало так жечь. Люди выходят с тобой из баров и, кружимые вином, как карусельные лошадки, падают с тобой в снег. Люди говорят с тобой. Читают тебе вслух. Напевают на ухо книги. Люди рассыпаются по твоим свитерам, пальто, волосам, вещам и квартире, чтобы потом, когда уйдут, все равно остаться. Люди проваливаются с тобою сквозь этажи и выпадают где-то в океане у берегов Австралии.
И конечно же делают это не все эти люди-люди, а только ты (мед, липа, пудра, толстовки). Но это и так все поняли.
Еще 23,5 часа и можно будет встать с пола.
p.s. здесь выверенный за год плейлист/мелахолия