Для человека, делящего мир и всю его атрибутику на фу и не фу (иными словами, для меня), слишком велика вероятность скатиться в кучку вязкого дерьма. После рыданий, тянувшихся чуть ли не до наступления темноты, задаюсь вопросом: а не становлюсь ли я там, например, сентиментальней и чувствительней, не начинаю ли наконец ценить дружеские узы и узы романтического характера и страдать чуть больше при их окончательном разрыве, в общем, все более подбивая свою жизнь к планке все-как-у-людей.

Вопрошать у себя о том глупо; кровожадное эстетствование прокралось наконец и в сферу чувств. Лишь зная, что страдания мои достаточно красивы и торжественны, я могу снизойти до скорби и безутешного хлюпанья носом. Кому охота рыдать о разбитой коленке или некрасивом возлюбленном? Какому болвану вздумается страдать лишь потому, что иначе нельзя, для того, чтобы чувствовать себя легче? Акт страданий и любые его составляющие должны быть эстетичны - я, пожалуй, лучше приберегу слезы для чего-нибудь этакого, вообразив, что то, о чем я плачу, обладает изрядной долей возвышенности и притягательности для любого постороннего взора.