" Запоминать,
как медленно опускается снег,
когда нас призывают к любви."
Мы слушали джаз тогда. Воображали себя поколением хорошей музыки, а все равно отдавались истокам других поколений, бегали по городу в поисках дешевых пластинок, оставались до поздна в барах, где уже через пару часов дым начинал вырываться не только из легких посетителей, но и из раструба саксафона, и затапливал помещение. Музыка рвалась прочь из крошечного уголка сцены в этих барах, срывалась с губ и конциков пальцев музыкантов, а затем облетала весь зал с низкими потолками, темными стенами из красного дуба (или какой-то похожей подделки) и смешивалась вместе с густым, табачным дымом. Мы не могли не курить. Казалось, весь этот джазовый мир не принял бы нас без пачки сигарет и коробка спичек. Мы были должны курить, словно платили какую-то негласную пошлину своими легкими.
Мы только начинали познавать мир тогда. Делали это из рук вон плохо, пускались в крайности, никаких компромисов. Форсили. Подсматривали в зарубежных фильмах чужие жизни, и забирали себе понравившиеся детали. Одним утром обошли все антикварные в городе, чтобы найти пару мундштуков на сигареты, таких длинных и тонких трубочек, какими пользовались дамы двадцатых в америке. Застегивали воротники рубашек на все пуговицы до самого горла, потому что так было нужно. Носили такие легкие пальто в такие холодные зимы, что становится холодно вспомнить, но и так было нужно. То ли чтобы показать, как важна зима, то ли чтобы объяснить что мы - не подчинялись ничему, даже погоде.
Всегда возвращались домой пешком, поздними, ужасно холодными, снежными, ветреными ночами. Шли по набережным, придерживая шапки, чтобы ветер не сорвал и не утопил их в реке. А джаз провожал нас повсюду, держал за руки, дышал в уши. Мы напевали слова, которые помнили и пытались вспомнить все услышанные мелодии. Помимо нас и музыки - не было никого. Было все равно, так что можно было делать всё что угодно. Всё, подсмотренное в кино. Можно было пробежать вдоль по залам эрмитажа, отталкивая туристов. Забыть пообедать, просидев больше четырех часов на скамейке напротив девятого вала. Провести ночь за деревянным столом бара, где бесконечно играли джаз, и курить сигареты, вставленные в длинные трубки мундштуков.
Нам всё казалось тогда, что молодость, жизнь, утекает сквозь пальцы, что с каждым новым порывом ветра мы становимся ближе к тому моменту, когда придется выбросить платья, шляпы, тонкие пальто, пластинки и имена друг друга из головы. Так что мы ловили жизнь, вдыхали ее вместе с дымом. Возвращались домой - медленней, замирая под фонарями. Сидели на одной скамейке - ближе. Держали друг друга за руки - крепче. По утрам вставали - раньше, оставляя время на пластинки и несколько кружек чая. Никто не сказал нам тогда, что наше равнодушие ударяло почти по всем, кроме жизни. Ей было так же всё равно как и нам. Так что мы жили, слушали джаз, курили сигареты, пили горячее вино - а она заканчивалась.
Жизнь заканчивалась.