Так бывает, случается, честно. Ты не веришь – уже даже достаточно долго – а потом тебя сбивает с ног, скрывает с головой, так, что и не продохнуть, так, что действительно, по-настоящему больно и иногда даже ловишь такую мысль, что лучше бы и не было ничего. Но подобное проскальзывает редко, чаще ты просто думаешь, что чувствовать вот так, именно так, сильно, терпко, бесконечно, словно тебя бы уже в живых не было – а ты продолжал чувствовать – невозможно. Но мы живем именно в том мире, где не бывает ничего невозможного.
Когда мы впервые это поняли? Не знаю, честно. Оно как-то нахлынуло в один день, и потом уже казалось, что как это так мы жили иначе. Мы с ней слишком плохи на даты, ну а месяц был август, кажется, где-то ближе к его завершению, хотя возможно это было и в середине. Черт его знает, оно и не важно вовсе. Ладно, сначала мы просто дружили. Ну, сейчас-то я конечно понимаю, что так не дружат – но тогда мы дружили. Хотя красивой она казалась мне всегда, замечательная со всех сторон, редко смеющаяся с незнакомцами да и со знакомыми тоже, но всегда смеявшаяся со мной. Вот вам подсказка, ребятки: если вы смеетесь так, что кружится голова – значит такая дружба еще сможет сыграть с вами злейшую из шуток, однако и самую сумасшедшую. И еще имя у нее такое, что подходит обоим полам – хотя это, конечно, играет меньшую из всех ролей, просто иногда мне, в разговорах с мало знакомыми, удавалось, избегая личностных окончаний, рассказывать о ней самые замечательные слова и никто меня ни в чем не заподазривал.
Удивительно, но у нас с ней уже было столько всего, что я понятия не имею, как может случаться что-то новое, но случается же. Мы пару раз кричали друг на друга до исступления, знаете, одна из тех ссор, когда уже не можешь вспомнить ни почему вы ссоритесь, ни кто все это начал, ни даже о чем вы пытаетесь докричаться. Мы сажали голоса почти четверть часа, а потом она выскочила из-за стола (или из кресла, если это было в комнате, а не на кухне, не могу вспомнить), и выбежала в коридор, напялив кое как ботинки – почти октябрь ведь был – и не надев пальто захлопнула за собой дверь. А я, так как кричать было не на кого, как-то ошалело, после долгой громкости, направилась за ней, не помня, что собираясь сделать, подошла к двери, которая почти сразу же и распахнулась, едва не задев меня своей деревянной створкой по носу, и злая и фырчащая она ввалилась назад, вылезая из ботинок и что-то говоря… И я вот не помню, что именно она там говорила, но почти сразу же ссора прекратилась, закончившись чем-то таким совершенно ирреальным, безумным, уже даже больше чем страстным, каким-то до страха диким, необходимым. Вот так бывает, что страсть не проходит очень долго, точно знаю – но на практике, когда ты не только об этом знаешь, но вдобавок и чувствуешь, да еще и так, что везде болит, ноет, и мало собственных рук и людских возможностей – это совершенно не поддается алфавиту. Нельзя такое объяснить, просто у слов нет того самого накала, который есть у людей где-то внутри, жаркое, такое абсолютно вечное, вытягивающее тебя за позвоночник по самой напряженной струне и отзывающееся хрипами и всякими безумными птеродактелями в животе.
Вот так штука, скажете вы. Две девчонки – а такие накалы эмоций. И я бы желала согласиться, ибо ну не может такого быть, хотя бы не настолько – но я же была там, я там и сейчас, и я отвечаю со всей ответственностью – настолько. Не всегда, конечно, потому что чаще просто очень сильно щемит и больно, опять таки, даже от поцелуев, что уж говорить об остальном – но все равно оно не желает проходить. А уж то, что больно – отдельная история. Больно так, что… больно. И не сказать иначе, просто больно везде, иногда даже настолько ментально, что и физически. То есть рано или поздно наступает такой момент, что разум не выдерживает столько дикой боли и тогда начинают ныть кисти, виски, затылок, все-все. Боль не от страха потерять или чего-то такого – а просто вот эта вечная боль той любви, которая та самая. Тот вид боли, который мало кто ощущал, ну потому что все-таки редко случаются такие чувства, но тот, кто чувствовал, знает, от чего она. Опять-таки, не объяснить. Нет, ты не боишься за того, кого любишь, нет, не боишься его потерять, или разлюбить, или что разлюбят тебя, или что все закончится – всему нет. Просто тебе больно от того, насколько все сильно. Думаю, это наш приземленный человеческий организм так борется с этими дикими по объемам выбросами всех гормонов сразу, или такой чудной эффект дают эти гармоны, смешиваясь, и поэтому-то и больно. Правда, очень больно. Но все-таки эта боль ничего не меняет, ты к ней привыкаешь, потому что знаешь, что не один ее чувствуешь и что это вроде как нормально, вроде как так и должно быть. То есть ты, конечно, еще умрешь и не единожды (ибо ничто не вечно, да-да, обманываются только глупцы), но пока - все это терпится, все это - какой-то даже необходимый фон.
Ну просто потому что я не знаю, как бы все это чувствовалось без этой боли, выркучивающей запястья. Люди бы с ума сходили, я вас уверяю. Это же все равно что чистый героин на завтрак, обед и ужин - нет, люди слишком слабые, простые, неловкие и запятнанные миром, чтобы чувствовать столько всего сводящего с ума, дикого, безумного сразу и без всякой боли. Нет, что вы.