Я - сверчок, я ошпарил пергаментные крылышки за нагретой печкой, я - щенок, я забился в угол и жалобно скулю, я - тринадцатилетний мальчишка, оставленный один на один со своим впервые разбитым сердцем. Я - бесконечно больное животное, осуществляющую свою единственную функцию - функцию страдания. Я - полая человеческая материя, я - набитая на сердце оскомина, я плачу, я мечусь, я бьюсь о оконные ставни.

Непременная пошлина на обретение смысла - терзания; функция у первоисходной людской материи одна - страдать, да побольше, так было и будет до тех пор, пока некто не разорвет оковы мрака и не выведет род человеческий к первозданной тропе, свободной от душевного дискомфорта - но это вовсе не моего ума дело. По мере приближения к осмыслению собственной жизни и человеческого назначения переживания станут еще более полными: они будут наливаться кровью, подобно щекам возгордившегося юнца, наливаться цветом, подобно майской сливе, наливаться тяжестью, подобно.. Хотел бы я из обезумевшего животного вновь проложить путь в животную суть; но спасительных тропинок не предусмотрено, и я относительно спокоен, я смиренен - ничто больше не вопит во мне.

Но маленькая капля боли необходима как воздух - без нее рука не поднимется ни написать, ни расплескать краски по бумаге. Без крохотной доли страданий, без постоянных сомнений, без вечного покалывания меж ребрами и удушья от переизбытка внутри двоеточий и вопросительных знаков, увы, и я, и мы, и ты - тупоголовое зверье; тотальная же тоска седлает верхом человека и разлагает его изнутри, съедает его с потрохами, вьючит его сердце, вяжет любую мысль и губит благородный порыв души.