Когда я решила посвятить себя фотоискусству, то грезила, что обучение будет каким-то необычным, притягивающим, программа будет насыщенна интересными лекциями, поездками, посещением различных галерей, увлекательными семинарами; а после окончания ВУЗа меня ждет мир, в котором ценится каждое мгновение, каждое движение, каждая эмоция… Если большого разочарования в учебном процессе я не испытала (где-то в глубине души я знала, что придется отсиживать зад в аудиториях с восьми до четырех и изредка довольствоваться интересующими меня мероприятиями), то после окончания я чуть было не впала в творческую депрессию. Выставочные залы были полны и без моих работ, да и их директора не толпились под моим балконом с просьбой разместить в них свои творения, устроить фотосессию мне удавалось лишь на свадьбах детей знакомых Марии Аркадьевны. Все остальное время я корпела в местном фотоателье, проявляя пленки, заново вошедшие в моду, которыми пользоваться явно разучились, и от этого меня постоянно бросало в дрожь; консультируя посителей, в какую рамку лучше впихнуть ту или иную рожу; улучшая качество фотографий, которые нагоняли на меня грусть, с помощью различных компьютерных программок. Иногда, когда заболевал Витя, а Витя был у нас Главфотографом, так сказать, и болел по сотни тысяч раз в месяц, мне разрешалось брать замечательную камеру со всеми финтифлюшками и примочечками и использовать данное сокровище, чтобы запечатлить очередную морду в анфасе три на четыре. Во время этой процедуры руки у меня подергивались и слёзы наворачивались на глаза. Но все же в моей работе были и приятные моменты. Какой-то совсем юный парнишка, которого родители наградили за первое место в школьном конкурсе по естествознанию неплохой фотокамерой, как он мне потом рассказал, раз-два в неделю прибегал и тыкал мне свой фотоаппарат с просьбой проявить его творения как можно быстрее. Впервые, когда я увидела его с камерой, которая раскачивалась, словно, маятник на его тоненькой лебединой шейке, я тяжело вздохнула в предвкушении проявления очередных километров пленки, котороя резала бы мне глаза. Я с отреченным видом выписала ему квитанцию и велела прийти через день-два, так как не горела желанием выполнять эту работу, но он взглянул на меня взглядом Лолки, когда та просит сладостей, и я сдалась. Исправив дату на листике на сегодняшнюю, я выставила его за двери, убедив, что всё будет в порядке. Пыхтя, как Марьаркадьна, я оддернула штору и оказалась в своем темном логове. Не обратив сначала особого внимания на изобрежения на пленочной ленте, я на автомате стала выполнять алгоритм действий, результатом которого явлалась стопочка новеньких фотографий. Но разглядев маленькие картинки в негативе, я ахнула. Мне хотелось скорее проявить всё это, чтобы увидеть их в колорите, разглядеть каждую деталь. Я успела сделать все необходимое до вечера, когда сказала прийти мальчонке, уселась за прилавок и начала рассматривать. На его фотографиях было столько души, эмоций, настроения. Я смотрела и не могла поверить. Сначала мне казалось, что работы не его, но тут же переубеждала себя, так как только взглянув на них, мне представлялся этот парнишка с камерой в руках, его веснушки на щечках, и сомнения пропадали. Залитое солнцем лицо старой, иссохшей женщины, прикрытое руками; белые пуховые облака в виде слонов, крокодилов, драконов, рыб плыли в лазурном небе; голенькие веточки с первыми бледно-зелеными почечками под светом восходящего солнца - алегория возрождения жизни. Как много всего было на этих глянцевых кусоках бумаги, как много жизни. Мне думалось даже, что этот маленький рыжий мальчишка не понимал глубины своих фотографий, но всё же знал им цену.
Его звали Марк. Марку было двенадцать лет и он учился в шестом классе. Все эти фото он делал сам, тайно пробираясь рано утром из квартиры, чтобы забраться на самую высокую крышу в городе, прогуливая школу, пропуская занятия музыкой и тому подобное.
— И где же ты так научился, Марк? Кто рассказал тебе обо всем том, что ты делаешь? - сгорала я от любопытства.
— Да разве ж этому можно научить? Ха-ха-ха! Как странно слышать это от Вас! Мне казалось, Вы-то уж понимаете, что такие вещи живут в нас, приходит время, и мы находим в себе это. Мы не нуждаемся в обучении, наставлениях, мы делаем то, что делаем. Просто кто-то находит в себе это сокровище в двенадцать, а кто-нибудь, скажем, в шестьдесят два. Нужно просто подождать. Пока сокровище не найдено, можно и параллельно делать что-то другое, а то ведь от безделья, знаете ли, может поехать крыша. Вы же знаете? Вот я играл на скрипке. Скучное это занятие. Ну уж очень скучное, такое нудное, что я еле-еле мог усидеть на месте. А потом, когда мы выступали на празднике для родителей, я увидел дяденьку, который фотографировал нас, и когда я увидел фотографии, то чуть не расплакался. На репетициях я же замечал, как все виртуозно водят смычками по струнам, чуть прикрыв глаза, как всё это красиво, волнующее, а этот джентльмен, я его так назову, совсем ничего этого не заметил: на изображениях мы вышли страшные, перепуганные, словно нас впервые посадили за инструменты. Сначала я обозлился на фотографии, но потом я понял, что дело в том, кто их делает. И я решил, что я буду их делать. Я решил, раз уж я вижу что-то такое, чего не смог увидеть взрослый мужчина, то это что-нибудь да значит. И я подумал, вдруг я смогу это показать? И я решил попробовать. Понимаете? Понимаете, о чём я?
И я понимала.
— Я попробовал. И теперь вижу, что могу. По правде сказать, вы первая, кому я их показываю. Я думал, что это будет неловко, но нет, я чувствую себя необычайно хорошо. Правда иногда я сомневаюсь: чувствовал бы я себя так же, если бы вам не понравились фотографии. А вы ведь понимаете, я почти ничего не прочел, только пролистал одну книжку, чтобы понять, на что нажимать. Вы знаете, это идет изнутри, из моего сердца, рука произвольно нажимает на кнопку, я даже, кажется, не могу ее контролировать. Всё это так легко для меня, как будто почистить зубы или одеть штаны. И я никогда не думаю о том, что делаю. Я просто делаю. И это делает меня счастливым. До кончиков пальцев на ногах. Понимаете?
И я снова его понимала. Не знаю, чувствовала ли я от чего-нибудь такое же счастье, но я его понимала.